Мы живем в мире, где почти не осталось природы.

Не так давно я познакомился с астрономом Паскалем Эшем, доцентом Женевского университета. Профессор Эш с коллегами могут похвастаться открытием маленькой галактики под названием GNz-11 – самого дальнего известного объекта. Эта галактика настолько далека, что свету понадобится 13 млрд лет для того, чтобы достичь ее с Земли. Я задал профессору Эшу вопрос: чувствует ли он личную связь с этим маленьким пятном на экране компьютера? Кажется ли эта размытая клякса частью природы, частью того же мира, где жили Китс, Гёте и Эмерсон, где осень шепчется с солнцем: «Как наши лозы сделать тяжелей / На скатах кровли, крытой тростником, / Как переполнить сладостью плоды, / Чтобы они, созрев, сгибали ствол?» (цит. в пер. С.Я. Маршака — прим. Newочём).

Эш ответил, что он каждый день смотрит на такие далекие пятнышки. Разумеется, они — часть Вселенной, сказал он. Но что, если поразмышлять еще более абстрактно? Пара истощенных фотонов от GNz-11 попали на фотоэлектрический датчик на борту спутника Земли, что создало слабый электрический поток, переведенный затем в нули и единицы и посланный на Землю в виде радиоволны. Эту информацию потом обработали в дата-центрах Нью-Мексико и Мэриленда, и в конечном итоге она оказалась на экране профессора Эша в Женеве. В наши дни профессиональные астрономы редко смотрят в небеса через линзу телескопа. Они сидят перед экранами.

И не только астрономы. Многие из нас ежедневно проводят часы, уставившись в экраны телевизоров, смартфонов и компьютеров. Лишь изредка мы выходим на улицу в ясную ночь и уходим подальше от огней города, чтобы направить взор в темное звездное небо или пройтись по лесу без цифровых устройств. Большую часть времени мы проводим в температурно-контролируемых строениях из дерева, бетона и стали. Успех технологий заметно ослабил наш контакт с природой. Создав мир без нее, мы проживаем опосредованные жизни.

Так было не всегда. Более 99% человеческой истории мы жили ближе к природе, на открытом воздухе. Первый дом с крышей появился только пять тысяч лет назад. Телевидение — в прошлом столетии. Телефоны, соединенные с интернетом — едва за 30 лет до сегодняшнего дня. Подавляющая часть нашей эволюционной истории в 2 млн лет была посвящена формированию нашего мозга: дарвинистские силы заставляли нас искать родства с природой. Это стремление, которое биолог Эдвард Осборн назвал «биофилией», давало преимущество в выживании. Выбор места обитания, собирательство, понимание знаков приближающихся бурь требовало глубокой связи с природой. Социальные психологи отмечают, что в нашей психике все еще сохраняется подобная чувствительность. Дальнейшие психологические и физиологические исследования показали, что время, проведенное наедине с природой, повышает уровень счастья и благополучия и, соответственно, ослабляет стресс и тревогу, которые только усугубляются без такого времяпрепровождения. Следовательно, между окружением без природы, которое мы создали, и естественными устремлениями нашего разума существует глубокий разрыв. Фактически мы живем в двух мирах: том, который находится в тесном контакте с природой, будучи глубоко спрятан в нашем мозге, и том, что ассоциируется с цифровыми экранами и технологиями. Мы ведем войну против собственных предков. И ее цена становится ясна только сейчас.

В 2004 году социальные психологи Стефан Майер и Синди Макферсон Франц из Оберлинского колледжа разработали «шкалу связи с природой» (CNS). Так они назвали методику из серии утверждений, которая может использоваться для оценки степени связи человека с природой. Ответы на утверждения могут быть окрашены «категорическим несогласием», «несогласием», «нейтральным отношением», «согласием» или «безусловным согласием». В итоге ответы подвергаются анализу в балльной системе. Вот некоторые из утверждений шкалы:

• Я часто чувствую единство с природным миром вокруг меня.
• Я думаю о природе как об общности, к которой отношусь.
• Когда я думаю о жизни, я представляю себя частью нечто большего, круговорота существования.
• Я чувствую, что я принадлежу Земле ровно настолько, насколько она принадлежит мне.
• Я чувствую, что все жители Земли вне зависимости, люди они или нет, делят между собой «энергию жизни».

За недавние годы психологи провели множество исследований для изучения связи между баллами на шкале CNS и хорошо отработанными методами измерения счастья и благополучия. В 2014 году психолог Колин Капальди со своими коллегами из Управления здравоохранения Канады объединили 30 таких исследований, в которых принимало участие в общей сложности более 8,5 тысяч человек. Психологи обнаружили явные параллели между связью с природой и счастьем и удовлетворением жизнью. Капальди и его команда заключили, что «чем сильнее люди связаны с природой, тем чаще они идут на компромиссы и тем более они сознательны, экстравертны, открыты… Связь с природой также коррелирует с эмоциональным и психологическим благополучием».

Существует множество примеров такой корреляции в определенном контексте. Пациенты больниц в палатах с растениями внутри или с окнами, обращенными на деревья или сады, лучше восстанавливаются после операций. У работников в офисах с окнами, откуда видны зеленые просторы, фиксируют снижение уровня тревожности, усиление позитивного отношения к труду и удовлетворения от работы.

Не нужно долго искать, чтобы найти литературные высказывания о «благополучии», обретенном благодаря погружению в природу. В своем знаменитом эссе «Природа» еще в 1884 году Ральф Уолдо Эмерсон пишет:

«В этом климатическом поясе едва ли не в любое время года случают­ся дни, когда мир становится совершенным, когда воздух, небесные тела и земля приходят к гармонии, как будто природа решила потешить своё потомство… Ночью или утром выползаем мы из своих тесных, перенаселенных жилищ и видим, какие величествен­ные красоты нас окружают».

цитата в пер. А. Чеха — прим. Newочём

Окруженные спешкой и технологиями современности, мы вынуждены прилагать больше усилий для того, чтобы выползти из наших тесных и перенаселенных жилищ. Но поэтесса Мэри Оливер добилась в этом успеха. В стихотворении 1972 года «Сон в лесу» Оливер пишет:

Спала, как никогда, как будто камень
В ложе реки, ничто не отделяло меня от белого огня небес,
Кроме моих собственных мыслей, и они плыли, 
Легкие, как мотыльки средь ветвей 
 Великолепных деревьев… К утру 
Десяток раз я растворилась 
в нечто лучшем».

Леса оказывают наиболее сильный восстановительный эффект. Японские доктора и психологи разработали терапевтическую методику под названием «лесные ванны» (shinrin-yoku). Ее смысл заключается в том, что время, проведенное наедине с природой, — особенно в прогулках по лесу — может улучшить психическое здоровье. Так оно и происходит. Было проведено исследование с сотнями здоровых добровольцев, где использовались стандартные психологические тесты для оценки настроения и тревожности. Сравнивалось психическое состояние тех, кто «купался» в лесу в течение дня и тех, кто провел день вдалеке от зеленых массивов. Результаты показали, что уровни враждебности, депрессии и стресса существенно снижались после «лесного» дня. Эффект очевиден не только по таким психологическим тестам, как шкала эмоций и шкала тревоги Спилберга-Ханина. Измеряемые химические показатели тела просто кричат об уровнях тревоги и стресса. Недавняя публикация в Международном журнале биометеорологии со ссылкой на множество исследований показывает, что «лесные ванны» существенно снижают уровни кортизола, основного гормона стресса нашего тела. Это неудивительно. Гормоны — гонцы между нашим мозгом и остальным телом. А мозг эволюционировал на протяжении миллионов лет, пока мы жили в саваннах и на равнинах, а не в закрытых помещениях в последние несколько тысяч лет.

Мой самый яркий опыт общения с природой произошел много лет назад на маленьком острове в штате Мэн. Семейство скоп жило возле нашего дома на острове. С каждым новым сезоном мы с женой наблюдали повадки и ритуалы этих птиц. В середине апреля они возвращались в гнездо, проведя зиму в Южной Америке, и откладывали яйца. В конце мая — начале июня из яиц вылуплялись птенцы. Отец семейства с осознанием долга каждый день приносил им рыбу, птенцы становились все больше и больше, и в середине августа они вырастали достаточно крупными, чтобы попробовать впервые встать на крыло. Весь сезон мы записывали их передвижения. Мы отмечали количество птенцов каждый год. Мы наблюдали за тем, как молодые скопы только начинали махать крыльями в начале августа — за пару недель до того, как, набравшись сил, подняться в воздух и впервые покинуть гнездо.

Вечером в конце августа две молодые скопы этого сезона впервые взмыли в воздух, а я стоял на втором этаже на своей круглой обзорной площадке и смотрел на них. Все лето они наблюдали за мной, а я – за ними. Площадка находилась примерно на уровне гнезда, и птенцам, наверное, казалось, будто я сижу в своем собственном гнезде, прямо как они. В этот вечер, во время их первого полета, они заложили широкий крюк на полмили над океаном, а потом понеслись прямо на меня на невероятной скорости. Молодая скопа — хоть и поменьше, чем взрослая особь, но все еще очень крупная птица с мощными когтями. Моим первым желанием было сбежать в поисках укрытия, ведь эти птицы могли запросто разодрать мне лицо. Но что-то приковало меня к месту. Когда скопы были всего в 5-6 метрах от меня, они внезапно метнулись вверх и в сторону от площадки. Но прямо перед этим блестящим и головокружительным маневром наши взгляды встретились. В этом взгляде была некая связь, взаимное уважение, понимание, что мы делим одну и ту же землю. Взгляд так же ясно, как слова, говорил: «Здесь мы братья». После того, как две молодых скопы удалились, я понял, что меня трясет, а из глаз текут слезы. Я до сих пор точно не понимаю, что произошло в тот момент. Но это была явная связь с природой. Чувство единения.

В одном примечательном исследовании, опубликованном несколько лет назад, Селин Кесебир из Лондонской школы бизнеса и психолог Пелин Кесебир из Висконсинского университета в Мэдисоне (Селин и Пелин — сестры-близнецы — прим. Newочём) обнаружили, что отсылки к природе в романах, текстах песен и сценариях фильмов к 1950-ым годам стали попадаться реже, тогда как отсылки к окружению, созданному человеком, остались на том же уровне. Сперва исследовательницы составили список из 186 слов, которые отражали природу и связь человека с ней, исключив, правда, научные термины. Например, в общую категорию попали такие слова, как животное, снег, почва, осень, река, небо, звезда и время года. Примеры из категории «птицы»: ястреб, цапля и зарянка. Категория «деревья»: вяз, секвойя и кедр. Категория «цветы»: колокольчик, сирень, роза. Для сравнения ученые подобрали и слова, описывающие окружение, созданное человеком, — спальня, улица, лампа. После исследователи использовали онлайн-базы данных Google Ngram, Songlyrics.com и IMDb, чтобы отследить частоту появления таких «природных» и «неприродных» слов в различных культурных произведениях, начиная с 1900 года. Не могу не обратить внимания на тот ироничный факт, что для для документирования отрицательного влияния технологий пришлось использовать технологии. 

Разумеется, в наш лексикон постоянно добавляются новые слова, вытесняя собой старые. Несмотря на это, сестры Кесебир не обнаружили снижения частоты использования старых слов, описывающих созданные человеком вещи. Они также исключили еще один фактор: то, что со временем люди переселялись из сельской местности в города. Хоть эта тенденция и реальна, уровень роста популяций городов не увеличивался резко в 1950-х, в отличие от снижения уровня использования «природных» слов в то же самое время. Исследователи заключили, что такое снижение числа культурных отсылок к миру природы (и, следовательно, снижение роли природы в общественном сознании) должно быть связано с технологическими изменениями, которые начались примерно в 1950-х. Особенно это видно, когда речь идет о виртуальном досуге и досуге в помещениях — таких как телевидение (1950-е), видеоигры (1970-е), компьютеры с подключением к интернету (1980-е) и смартфоны (1990-е и 2000-е). Другими словами, это искусственный мир экранов. И действительно, благодаря исследованию компании Nielsen от 2018 года выяснилось, что среднестатистический взрослый американец проводит более 9 часов в день, глядя в экран. Это больше половины времени бодрствования.

Что же конкретно мы потеряли в этом оцифрованном мире без природы, который сами и создали, кроме психологической связи с образом жизни предков? В первую очередь, это положительное влияние на психику при жизни в единстве с природой по сравнению со стрессом в условиях вне ее, как я уже описал. Психологический урон от близости к экранам и отдаления от природы особенно заметен среди молодых и юных. Журналист Ричард Лоув в своей известной книге «Последний ребенок в лесу» изобрел термин «синдром недостатка природы», описывая повышенные уровни депрессии и количества психических заболеваний среди детей, лишенных контакта с природой. Недавно обобщенные исследования показывают, что если дети проводят больше времени дома, то количество проблем с их психическим здоровьем увеличивается. Время, проведенное в «природном» окружении, улучшает внимание у детей, снижает стресс и даже определенным образом коррелирует с более высокими баллами при тестировании стандартными методами.

Теперь обратимся к самому миру экранов. Джин Твенге, профессор психологии Калифорнийского университета в Сан-Диего, и ее коллеги обнаружили в результатах опроса более 44 тысяч опекунов детей и подростков в США, что, если дети проводили более часа в день перед экраном, это влияло на их психологическое благополучие, включая снижение любопытства, самоконтроля и повышение рассеянности. Им сложнее было заводить друзей, завершать начатое, они становились эмоционально нестабильны. Подростки самой старшей группы, от 14 до 17 лет, проводили в среднем 4,6 часа в день перед экраном.

Все это вызывает беспокойство и призывает нас вмешаться. Но мне кажется, что мы потеряли еще что-то в нашем отдалении от природы, что-то неуловимое, что куда сложнее измерить: приземленность, чувство связи с чем-то, что больше нас. Мы потеряли покой в бешеной скачке современного мира, источник креативности и то единение, которое я почувствовал, встретившись взглядами со скопой над своим домом. Природа взращивает наше духовное «я». И под этим я понимаю чувство того, что мы являемся частью нечто большего, связь с чем-то древним и истинным в этом преходящем мире, восприятие красоты и благоговение перед странной и великолепной вселенной, в которой мы обитаем. Каждый из нас испытывает это неописуемое чувство, когда мы бредем по лесу, сидим на берегу океана или устремляем взгляд в небо ясной ночью. Каким-то образом мы связываемся с древним отражением нашего «я», и длинная цепь жизней протягивается назад, к первобытным океанам и незапятнанной земле.

Этот сдвиг связан отношением причинности с технологиями в их наиболее широком смысле. Разумеется, понятия науки и технологии включают в себя множество сфер, большая часть которых улучшает качество жизни. Печатный станок, паровой двигатель, антибиотики, автомобиль, вакуумная трубка, кремниевые чипы, электричество, противозачаточные таблетки, анестезия, холодильник. Телевизоры, компьютеры и смартфоны тоже улучшают качество жизни, если их использовать в меру, не отрезая себя от тех впечатлений, которые дарят нам ветер, реки, небо, звездопады, деревья, почва и дикие животные. У технологии самой по себе разума нет. У нее нет ценностей. Они есть у нас, человеческих существ, и мы можем использовать технологию во благо или во зло.

Я не настолько наивен, чтобы полагать, что семимильные шаги прогресса современного мира остановятся или хотя бы замедлятся. Но я думаю, нам стоит обращать больше внимания на то, чего эти технологии нам стоили, и на жизненную важность прямого взаимодействия с природой. Под «ценой» технологий я понимаю то, что описал в «Уолдене» Генри Дэвид Торо: «Стоимость вещи я измеряю количеством жизненных сил, которое надо отдать за нее — единовременно или постепенно». Во времена Торо новинкой технологии была железная дорога, и он боялся, что она захватит жизнь. Страхам Торо вторил литературный критик и историк технологии Лео Маркс в своей книге 1964 года «Машина в саду». Эта книга описывает то, как в 19-м и 20-м столетии в Америке пастушеская жизнь была нарушена вмешательством технологий и индустриализации. Маркс и представить себе не мог интернет и смартфоны, которые вышли на сцену на несколько десятилетий позже. А теперь меня волнует уже всеобъемлющий виртуальный мир «метавселенной» и гонка вооружений в Кремниевой долине за то, кто быстрее остальных такую вселенную создаст. Опять же, не в технологии дело — не она должна нас волновать, а то, как мы ее используем в балансе с остальными частями нашей жизни.

Много лет назад я впервые взял свою двухлетнюю дочь с собой к океану. Помнится, нам пришлось довольно долго идти от парковки до места, откуда открывался вид на океан. По дороге нам встретилось множество знаков того, что рядом вода: песчаные дюны, ракушки, опаленные солнцем клешни крабов, грациозных свистящих зуйков. Последние все бегали и клевали, бегали и клевали. Мы видели метелки кермека между камней и, порой, пустые банки из-под газировки. Воздух пах солью и свежестью. Моя дочь шла по виляющей тропинке, присаживаясь то тут, то там, чтобы изучить любопытный камень или ракушку. Потом мы перебрались через гребень последней песчаной дюны. И внезапно перед нами предстал океан, огромный и молчаливый, с бирюзовой кожей, которая простиралась до самого горизонта, где он сливался с небом. Я немного переживал, какова будет реакция дочери на ту часть природы, которую она еще никогда в жизни не видела, такую необъятную и первобытную. Испугается ли она, замрет в восторге или отнесется равнодушно? И она действительно замерла на мгновение. А потом ее лицо расплылось в улыбке.

По материалам The Atlantic
Автор: Алан Лайтман
Изображение: Нико Крижно

Переводил: Артем Белов
Редактировал: Сергей Разумов