Среднее время прочтения — 8 мин.

После периода либерализации, последовавшего за Октябрьской революцией, в сталинские времена Советский Союз резко ограничил право женщин на аборт. Но в 1950-х годах советские феминистки вновь выиграли свободное право на прерывание беременности, обогнав почти весь запад.

Читает Тарасов Валентин.
Подкаст на YouTube, Apple, Spotify и других сервисах

В современной России на феминизм часто смотрят как на западное заимствование постсоветской эпохи — как иностранный капитал или интернет. В этом контексте история завоевания советскими женщинами права на аборт — забытое всеми достижение: в СССР оно стало доступно раньше, чем в западных странах. Тем не менее эта борьба — важный пример политической активности. Так мы можем составить более полную картину развития социального феминизма в СССР.

Такой взгляд противоречит преобладающему «тоталитарному» подходу к советской истории: якобы Советский Союз был полностью нисходящим государством, где все подчинялись приказам одной партии и больше ничего не делали. Очевидно, что такая точка зрения не оставляет места истории женщин в борьбе за свои права. Хотя с 1980-х годов этот подход активно пересматривается, он остается неизменным в гендерной истории.

Этот подход виден в том, как обычно упорядочена хронология советской гендерной политики. Ориентируясь на основные изменения в политическом пространстве, история феминизма обычно заканчивается упразднением в 1930 году Женотдела (отдел при ЦК и местных комитетах партий по работе среди женщин — прим. Newочём) — шаг, который привел к почти полному исключению женщин из участия в жизни государства. Однако, продолжая исследовать присутствие женщин в советской гендерной политике, мы видим, что феминистская борьба никогда не прекращалась — и никогда женщины не добивались окончательной победы.

В этом отношении показательна декриминализация абортов в СССР в 1955 году. Релевантность особо очевидна, если задаться вопросом о том, что же говорят эти конкретные изменения о разновидностях политической субъективности, которым активно способствовали принятые в Союзе идеологические установки в отношении равенства между полами. Из этих установок — неотъемлемой части СССР как глобального политического проекта — родилась политизированная идентичность «советской женщины», явление, которое во многом (пусть и временами противоречивыми методами) могла способствовать продвижению интересов женщин.

Не будем рассуждать, была ли эта субъективность ожидаемым результатом, или она работала против реальных намерений партийных лидеров. Вместо этого остановимся на женщине-лидере Марии Ковригиной, которая была одним из главных участников пропаганды легализации абортов. Ее жизненный путь был типичным для советской номенклатуры. Но ее история также показывает, как при всех ограничениях и лицемерии даже советское видение расширения прав и возможностей женщин способствовало легализации абортов.

От свободы к запрету

Аборты по социальным и медицинским показаниям были впервые разрешены в 1920 году — СССР стал первым в мире государством, предоставившим такое право. Это не означало, что у женщин появилось право выбора. Скорее право на аборт рассматривалось как результат перехода от царизма к социализму. Поэтому, как пишет Сьюзан Гросс Соломон, Женотдел не видел никакого противоречия между легализацией и пропагандой против абортов.

В постановлении «Об охране здоровья женщин» 1920 года незаконные аборты были объявлены «злом для коллектива»; оно утверждало, что широкая защита материнства и младенчества может обеспечить «постепенное исчезновение этого явления». Но пока «моральные пережитки прошлого и тяжелые экономические условия настоящего еще вынуждают часть женщин решаться на эту операцию», необходимо было предоставить возможность делать аборты в медицинских учреждениях и не допускать подпольную практику.

Очень скоро аборты снова запретили — в 1936 году; их можно было делать по медицинским показаниям (впрочем, их список был невелик). Женщины, нарушившие запрет, не только рисковали получить серьезную травму при незаконном прерывании беременности, но и попасть в тюрьму. В новом постановлении «О запрещении абортов и увеличении материальной помощи роженицам» подчеркивалось, что улучшение социальных условий жизни в стране означает, что женщины больше не «нуждаются» в абортах, и в любом случае они должны быть готовы принять на себя роль матерей.

Отменяющий право на аборт закон утверждал: «Ни в одной стране в мире женщина не пользуется таким полным равноправием во всех областях политической, общественной жизни и в семейном быту, как в СССР… Ни в одной стране в мире женщина, как мать и гражданка, на которой лежит большая и ответственная обязанность рождения и воспитания граждан, не пользуется таким уважением и защитой закона, как в СССР… Только в условиях социализма, где отсутствует эксплуатация человека человеком и где женщина является полноправным членом общества, а прогрессирующее повышение материального благосостояния трудящихся является законом общественного развития, можно серьезно поставить борьбу с абортами, в том числе и путем запретительных законов».

Это была не единственная сталинская «реформа» репродуктивных прав. После разрушений, которые принесла стране Вторая мировая война, власти сделали новую попытку повысить рождаемость, приняв новый Семейный указ 1944 года. Как объясняет исследователь Ми Накачи, первоначальной целью этого закона (сформулированной только в дополнительной записке) было увеличение рождаемости даже вне брака — это рассматривалось как единственное решение проблемы нехватки мужчин, возникшей в результате войны. Механизм достижения этой цели заключался не только, чтобы оказывать большую поддержку женщинам, но и в том, чтобы освободить мужчин от любой ответственности за детей, рожденных вне брака.

В отличие от прежней системы, в соответствии с которой дети пользовались одинаковыми правами независимо от того, родились ли они в браке или нет, закон 1944 года ввел категорию матерей-одиночек. Теперь, когда родители ребенка не состоят в браке, строка в свидетельстве о рождении для имени отца оставалась пустой. Согласно статистическим данным, это не привело к росту населения. Наоборот, результатом стало резкое увеличение числа нелегальных абортов – в 1949-1955 гг. они уносили около четырех тысяч жизней в год. Увеличилось и количество «сирот», чьи родители были, по сути, живы.

Комитеты женщин и их возможности

Это послужило призывом к действию. Столкнувшись со снижением темпов роста населения и высоким уровнем нелегальных абортов, власти создали многочисленные межведомственные комитеты, ведущую роль в работе которых играли женщины. Одной из них была Мария Ковригина (1910-1995), врач и заведующая больницей. Она была членом Антифашистского комитета советских женщин — организации, созданной в 1941 году для международной пропаганды идеи гендерного равенства в СССР.

Ковригина последовательно выступала за изменения в законодательстве, а именно увеличение перечня показаний для легального аборта и в дальнейшем его полную декриминализацию. Добиться этого она смогла только после 1954 года, когда стала министром здравоохранения.

В 1955 году был принят указ «Об отмене запрещения абортов», который провозгласил, что изменившиеся обстоятельства позволили снять запрет. «Проводимые Советским государством мероприятия по поощрению материнства и охране детства и непрерывный рост сознательности и культурности женщин, активно участвующих во всех областях народнохозяйственной жизни страны, позволяют в настоящее время отказаться от запрещения абортов в законодательном порядке. Снижение числа абортов может быть впредь обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материнства, а также мер воспитательного и разъяснительного характера».

Примечательно то, что, как и предыдущие указы (и о легализации, и о криминализации абортов), текст Ковригиной был представлен как защита материнства и детства. По этой причине исследователи рассматривают закон 1955 года как часть советской политики пронатализма, призванной поднять уровень рождаемости. Но тот факт, что разногласия на тему абортов в 1950-х были тесно связаны с исследованиями условий жизни женщин и возможностей для ухода за детьми, мог также показаться частью социально-феминистического движения по борьбе за репродуктивное правосудие («право человека сохранять личную телесную автономию, иметь детей, не иметь детей и воспитывать детей, которых мы имеем в безопасных и устойчивых общинах» — прим. Newочём).

Такой взгляд на проблему (позже развивающийся отдельно силами марксистских феминисток вроде Тити Бхаттачарии) установил связь между правом самостоятельно принимать решения и материальными возможностями завести детей и обеспечивать их. Следовательно, советская гендерная политика с точки зрения списка прав либерального феминизма не особо о чем говорит. А вот марксистский феминизм показывает более детальную картину.

Как показывает в своей работе Накачи, между обсуждением абортов в профессиональной медицинской среде, в которую входила Ковригина, и тем, как о них говорилось в окончательном тексте закона, представленном ЦК, была большая разница. Например, в ходе дискуссий с коллегами Ковригина говорила, что «женщины должны иметь право решать самостоятельно». А при оформлении окончательного законопроекта она использовала аргументацию и язык прошлого, более ограничительного, законодательства. 

Это показывает нам ограниченность возможностей женщин по принятию решений и изменению ведущей идеологии в вопросах гендерного равенства в СССР. Некоторые силы в советском обществе на самом деле противились переменам — Накачи предполагает, что консервативной позиции, выступающей против любого «права выбора», придерживались чиновники на всех уровнях, в том числе в ЦК.

В таком случае апелляция Ковригиной к ведущей идеологии могла быть сознательной стратегией для продвижения закона, в который она вложила столько сил. Такая концепция напоминает стратегию «политики сокрытия», которой пользовалась ученая Ванг Женг при формировании гендерной политики во Всекитайской федерации женщин при Мао Цзэдуне. По словам самой Ванг, под прикрытием поддержки главной миссии партии государственные феминистки часто встраивали «скрытый сценарий» для удовлетворения различных интересов женщин, умело маскируя феминистическую повестку за языком партии. 

Вынужденная властвовать

Ковригина — яркий пример женщины-лидера в политике в СССР 1950-х. Даже не по своей воле попав в политику, она смогла получить определенную власть и продвигать интересы женщин в рамках советской идеологии. 

Жизненный путь Ковригиной был в каком-то смысле типичным для советской номенклатуры ее поколения. Выросшая среди крестьян, она выступала за революцию (ее старший брат был основателем местной организации большевиков), в 14 лет вступила в молодежный комитет комсомола, где помогала организовать местное пионерское движение. Прошла профессиональную врачебную подготовку, но после выпуска карьера повернула в сторону администрирования больниц.

В военное время она работала над обустройством эвакуационных госпиталей на Урале. Ковригину заметили в Москве и сподвигли занять правительственную должность. Она стала заместителем главы Министерства здравоохранения (1942-1950), затем министром здравоохранения РСФСР (1950-1954) и наконец министром здравоохранения СССР (1954-1959). Она также оставалась членом президиума Антифашистского комитета советских женщин. 

Внимательный читатель наверняка заметил, что Ковригину «сподвигли» занять ведущую должность: она несколько раз отвергала данное предложение. Она не только не хотела становиться заместителем главы Министерства здравоохранения СССР, но и позднее пыталась уйти с поста министра здравоохранения РСФСР, потому что считала, что у нее недостаточно знаний для работы с такой степенью ответственности. Поэтому она договорилась с ЦК об утверждении индивидуальной образовательной программы, которую и начала проходить в 1952 году. 

Подобная реакция напоминает проявление «синдрома самозванца» у женщины, вынужденной занять высокий пост. С другой стороны, это показательный пример того, как сильно советское правительство нуждалось в женщинах в политике — в соответствии с риторикой о гендерном равенстве — и использовало такую форму «насильного расширения прав и возможностей», которая затем превратилась в политическую субъективность. 

Действительно, официальный идеологический образ «советской женщины» как эмансипированной и равной сам по себе создавал ощущение принадлежности к силе и власти. С такой точки зрения Ковригина писала об абортах в своей неизданной автобиографии; она называла их проявлением уважения правительства к советским женщинам. Она написала эти строки в 1980-х в работе, которая также включает главу, посвященную абортам. «Запрет абортов унижал саму личность женщины, контролировал интимную часть ее жизни, не говоря уже о том, что многие женщины платили за это своим здоровьем и даже жизнями».

Международное движение

Неудивительно, что Ковригина пропускала через себя советскую риторику равенства женщин и очень гордилась ее результатами. В конце концов, с начала 1940-х она отвечала за международную пропаганду советского гендерного равенства. Здесь в игру вступил еще один важный фактор ее политизации, а именно ее активное участие в работе Антифашистского комитета советских женщин (позже переименованного в Комитет советских женщин, КСЖ) и построенное с его помощью взаимодействие с международными женскими движениями. 

Будучи членом КСЖ, Ковригина принимала участие в международных конгрессах, в том числе в учредительном конгрессе Международной демократической федерации женщин (МДФЖ) в Париже в 1945 году. Важность этого конгресса для Ковригиной становится ясной из личных записей, представленных в Государственный архив Российской Федерации ее дочерью после ее смерти. 

В документах были артефакты с конгрессов, которые она хранила всю свою жизнь, например, брошюра с мероприятия МДФЖ в Будапеште. Важность этих конгрессов для Ковригиной очевидна из ее мемуаров, в которых она особенно выделяет свою первую командировку на конгресс в Париж. 

Помимо восхищения, которое она испытывала, конгрессы позволяли ей взглянуть, пускай и через призму советского перевода, на глобальные проблемы женского движения. Особенно ее поразило развитие контрацепции во всем мире — с этой темой она вернулась в СССР и стала освещать и поднимать ее в дебатах, посвященных абортам. 

«Государственный феминизм»

Остается еще несколько деталей в этой истории, требующих разъяснения: какие еще факторы сделали возможным появление этого законопроекта, какие силы сопротивлялись подобным изменениям и какие инициативы и споры были вокруг закона 1955 года о легализации абортов. 

Сама история Ковригиной представляет собой интересный парадокс в обсуждении советского феминизма. Во многих отношениях ей не хватало пространства для самостоятельных действий. Признание этого факта вполне согласуется с негативной характеристикой идеи гендерного равенства в СССР как «государственного феминизма», т.е. феминистские взгляды, принятые государством, а затем просто навязанные населению. Действительно, Ковригину продвигали против ее воли, скорее всего, чтобы формально увеличить присутствие женщин в правительстве. 

Но в результате она действительно стала политическим деятелем, борцом за права женщин. И как показывает история, после Второй мировой войны таких женщин становилось все больше. 

Несмотря на все ограничения и лицемерие советского социализма, его видение гендерного равенства сделало возможной политическую деятельность женщин — они получали власть и могли принимать участие в политической жизни. И хотя было популярно мнение о том, что женщины из советской политики исчезли после упразднения Женотдела, активистки вроде Ковригиной показали, что действовать можно и самостоятельно. 

По материалам Jacobin Mag
Автор: Саша Талавер — кандидат наук факультета гендерных исследований Центрально-Европейского Университета, Будапешт

Переводили: Екатерина Егина, Аполлинария Белкина
Редактировала: Анастасия Железнякова