Среднее время прочтения — 62 мин.

Вступление | Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 |
Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10

Часть 4. Политика в 3D 

«Знание природы человека —
начало и конец политического образования»
Генри Адамс 

Глава 9. Мир диснеевской политики

Мое детство проходило в городе Ньютон, штат Массачусетс, в 80-е и 90-е годы. Тогда это было довольно неоднородное место: пригород на 90 тысяч человек в широком этническом, религиозном и социально-экономическом диапазоне. К жителям Ньютона предъявлялось всего два требования: нужно быть фанатом «Ред Сокс» и нужно быть демократом. Я подходил по обоим критериям, поэтому всё шло путем. 

Когда мне было шесть, мы всем вторым классом голосовали на президентских выборах 1988 года: обводили на бумажных листочках имена «Майкл Дукакис» и «Джордж Буш», сворачивали и клали в коробку из-под обуви на учительском столе. Впервые на моей памяти происходило большое политическое событие. В тот же день учитель огласил результаты: 

За Дукакиса — 20. За Буша — 1. 

Ну еще бы. Дукакис был кандидатом от хороших, Буш — от плохих. До сих пор не знаю, какой псих проголосовал за плохого парня, но в остальном результат был до скуки предсказуем.

А потом прошли настоящие выборы, и — ни с того ни с сего — побеждает Буш.

Я был поражен. Что за средневековую дичь моя страна только что отмочила? Как столько народу может не понимать очевидного? 

Подумал, вот вырасту, начну лучше понимать мир, и всё встанет на свои места. 

Я вырос, но сюжет оставался тот же. Была Очевидно хорошая партия, которая заботится о бедных, о черных и вообще в белом пальто вся такая красивая. А была Очевидно плохая партия, члены которой учат сыновей обращаться с офшорными счетами и выглядят в точности как эти два мужика:

И на каждых выборах голоса разделялись примерно 50 на 50. Я пришел к выводу, что в моей стране просто очень много плохих людей. Позорище.

А потом я поступил в колледж. Это было в двухтысячном. Буш тогда соперничал с Гором. Все те, с кем я вырос, конечно, изо всех сил болели за победу Гора, но в то же время до меня начало доходить: у меня очень странные друзья по колледжу. Одни были за Гора, но некоторые его взгляды им были не по душе. Другим не нравились оба кандидата. А третьи страстно болели за Буша, хотя до этого казались адекватными людьми.

Я, понятное дело, твердо знал свою позицию и излагал ее прямо. Когда я сообщал, что без сомнений буду голосовать за Гора, мои друзья не бросались дать мне пять, а спрашивали: «Почему?». Я давал много разных объяснений, но когда меня вынуждали говорить подробнее, возникала проблема.

Сказать мне было нечего. 

Я знал, что Гор — самый лучший вариант, а Демократическая партия — самая лучшая партия, но, когда меня выводили на разговор о том, за что именно мне нравятся такие-то предложения Гора, я оказывался в неудобном положении. 

— Гор будет гораздо лучше для бедных.

— Почему?

— Он не будет так сильно снижать налоги для богатых, останется больше денег на социальные программы. 

— Какие именно социальные программы? В чем, по-твоему, их эффективность? Почему ты так уверен, что государственные траты на эти программы — самый лучший способ помочь бедным? И почему ты так уверен, что снижение налогов для богатых ничем бедным не поможет?

— Ммм… ладно, Гор будет лучше для окружающей среды. 

— Как так?

— Он чаще о ней говорит и вроде как больше обеспокоен ее состоянием. 

— Правильно. Но какие меры он, по-твоему, примет, а Буш нет? И ты думаешь, ограничения или стимуляция со стороны государства помогут лучше, чем рыночное решение? Например, налог на выбросы углекислого газа.

Ой, всё. При длительном давлении обоснование моей позиции всегда сводилось к сочетанию из двух тезисов: «Потому что мне это кажется интуитивным: так всегда говорили все мои знакомые» и «Потому что демократы — хорошие». 

Споры с теми, кто со мной не согласен, навели меня на мысль, что я ничего толком и не знал — лишь упорно верил в то и это.

А не знал я ничего, потому что не ощущал такой необходимости — мне и так казалось, что у меня есть ответы на все вопросы. Моего интереса к государственным делам не хватало, чтобы всерьез разобраться в них по-настоящему. Я всего лишь озвучивал убеждения, которые казались правильными, — и то довольно поверхностно.

Я всегда думал, что хорошо образован, умею мыслить независимо и что мое мнение основано на фактах и доказательствах. Но на первом курсе правда огрела меня по башке — по крайней мере в том, что касается политики, я едва ли вообще хоть что-то соображал. 

 ___________

Если бы меня попросили описать политику в современных обществах, я бы сказал, что это — как бы так выразиться — беспросветный кошмар. Полный отстой для всех и каждого. Она вынуждает нас злиться. Заставляет переживать. Возбуждает в нас ненависть. Достает из нас самое худшее. 

Но почему? 

С помощью политики люди определяют, как им сообща жить, работать и принимать решения. На первый взгляд это похоже на увлекательную головоломку — такой совместный проект, над которым каждое общество работает ради своего же блага. Да, в ней есть место спорам, разногласиям и конкуренции, но ведь полным-полно и других похожих явлений, которые не назовешь беспросветным кошмаром и которые не извлекают из нас на постоянной основе всё самое худшее: наука, спорт, технологическая индустрия, предпринимательство и искусство, если навскидку. Почему среди всех активных центров развития человечества политика представляет собой самое жалкое зрелище?

Давайте достанем наши инструменты и выясним.

Политика в 2D 

Не знаю, как в других странах, но в США о политике говорят так, будто в ней всего одно измерение:

В этой главе давайте попробуем посмотреть на политику в 2D. Всю седьмую главу мы говорили о лестнице мышления. А как могла бы выглядеть лестница политики? 

Так как должна выглядеть лестница политики? 

Она несколько сложнее лестницы мышления. «Политическое» мышление составляет существенную часть политики, и для этого хватило бы одной лестницы. Но политика включает в себя еще и деятельность. Чтобы это учесть, нужно подумать, какие у Высокоразвитого и Примитивного разумов политические цели. 

Каждый может предложить свой вариант, вот мой. Политическая цель зрелого, рационального, беспристрастно мыслящего Высокоразвитого разума — построить более совершенную страну. А цель древнего, помешанного на выживании, состязающегося в силе Примитивного разума — это политический триумф над плохими парнями, кем бы они ни были. Рассуждение на тему политики должно затрагивать как политическое мышление, так и политический активизм:

Пользоваться в этом посте двумя лестницами было бы ужасно неудобно, да и в принципе излишне. Уверен, бывает так, что кто-то занимает на этих осях разные позиции… Но вы же знаете людей: большинство на обеих будет примерно на одном уровне. А значит, упрощения ради мы объединим их в единую лестницу политики. 

Увидев политику в двух измерениях, мы можем вернуться к нашему вопросу. Почему политика — это такой кошмар? 

Вот ответ: для лестницы политики характерен перевес книзу. 

Темы с перевесом

Религия, как и почти всё человеческое, существует по всей длине психологического спектра. Наверху вы найдете тех, кто считает религию набором культурных традиций, объединяющим фактором, системой моральных ценностей и даже набором привлекательных объяснений тому, что пока неизвестно. Каждый крупный священный текст содержит в себе «высокоразвитые» идеи, каждая крупная религия насчитывает миллионы последователей с высокоразвитым мышлением, чьи религиозные предпочтения не противоречат интеллектуальным и нравственным стандартам верхних ступенек, а полностью с ними согласуются. Религиозность, следующая принципам Высокоразвитого разума, — прекрасная штука. 

А всякий раз, когда вы спускаетесь по психологическому спектру, «высокоразвитые» концепции — религиозные культура, единение и философия — превращаются в отъявленный фанатизм, трибализм, заблуждение и безнравственность, поскольку из владений Высокоразвитого разума переходят в лапы Примитивного.

Главной причиной возникновения крупнейших и плотнейших эхо-камер религию делает не протяженность по всему психологическому спектру (то же свойство имеет большинство тем), а то, что она распределена с перевесом внизу. На каждого глубоко религиозного человека, размышляющего о религии с верхних ступенек, найдется гораздо больше людей из самого низа. На это есть несколько причин:

• Религия включает в себя определенные представления о смерти, сексе, морали и почти обо всех других темах, важных для Примитивного разума. Верования о вечной жизни, в частности, идеально совпадают с самой главной целью генов животных. 
• Религиозные концепции основаны на вере и по природе своей непроверяемы, а значит, неопровержимы. По крайней мере, в плане того, что происходит после смерти. 
• К религии охотно крепится самоидентификация. Люди не следуют христианству, не верят в христианство и не живут по философии христианства — они просто христиане. 
• Религия очень хорошо стыкуется с трибалистическим разделением на Своих и Чужих. Как только ты становишься Х, остальные становятся Y. И если религия Y истинна, твоя — уже нет. 
• Большинство религий основаны на книгах, написанных очень давно. Высокоразвитые разумы их авторов имели куда меньше доступа к знаниям и здравомыслию в этическом плане, чем мы сейчас. 

Поэтому то, что религия может распалять наши Примитивные разумы и оттого обречена на вечный перевес книзу, вполне себе закономерно. 

И если бы я вырос в религиозной эхо-камере, до сих пор был бы окружен религиозными догматиками и религия разрывала бы мою страну на части, то решил бы написать большую серию постов о религии. Однако я посвятил эту серию политике. 

Как и религия, политика умело разжигает наши примитивные факелы. 

И политику, и религию Примитивный разум путает с ситуациями на грани жизни и смерти. И неудивительно, ведь в древнем мире, где он до сих пор живет, политика действительно была делом жизни и смерти. Почти для любого человека, жившего до эпохи Просвещения, да и для многих современных людей, оказаться на стороне проигравших в политической игре — значит подвергнуть себя смертельной опасности, попасть прямо в руки к врагам. А быть на стороне победителей — значит обладать властью этих врагов одолеть. Если игра не задалась, больше ничего не имеет значения — тебе крышка. 

Не то чтобы сегодняшняя политика больше не касалась важнейших жизненных факторов: свободы, безопасности, справедливости и ресурсов. Просто сегодня, в стране вроде США, ставки в каждой из этих игр гораздо ниже, чем в древние времена. Современная политика больше про то, повысить налоги или понизить, а не про то, кого кормить во время неурожая, а кому умирать с голоду. Про то, где должна проходить черта, когда одни права заступают на другие, а не про то, кто будет рабом, а кому им командовать. Политика сегодня — это споры о том, насколько последовательно применяется уголовное законодательство, а не на какие категории граждан должно и не должно распространяться действие закона вообще. Про то, как делает свою работу полиция и насколько она подотчетна обществу, а не про то, каких граждан государство во время геноцида защищает, а каких ему подвергает. Нельзя сказать, что современная либеральная политика не выбирает между жизнью и смертью, — главное, что сейчас это скорее исключение, чем правило. 

Но наши Примитивные разумы прошиты так, что видят политику по-старому, независимо от того, как изменился мир. Многие, прочитав предыдущий абзац, подумают: «политика до сих пор занимается тем же самым, только в более скрытом виде». Это отражает, с каким трудом нам удается здраво рассуждать о политике. 

И это не единственный аспект вашего древнего разума, который политика способна взбудоражить. Как и религия, политика для Примитивного разума — как универмаг: в ней собраны почти все темы, которые разжигают его пламя.

Примитивный разум зациклен на идее иерархии власти, а политика — это в буквальном смысле наделение некоторых людей властью и разрешение применять ее против остального населения. 

Примитивный разум зациклен на бинарных этических оппозициях. А политика вместе с религией — главные арены для жесточайших диспутов о том, что праведно и безнравственно, честно и нечестно, здоро́во и нездоро́во, хорошо и плохо. 

Примитивный разум глубоко обеспокоен защитой своей личности, а политическая принадлежность, как и религиозная, непременно занимает одно из центральных мест в самоидентификации человека. 

Иногда политика заходит на территорию самой религии: между ними не прекращаются споры о том, как политические законы должны соотноситься с религиозными. 

И конечно же, политика идеально вписывается в трибализм, любимую игру Примитивного разума. Весь мир он воспринимает через призму состязаний в силе и всегда ищет, как бы поделить свое окружение на Своих и Чужих, — ему просто нужен повод. Политика для этого подходит идеально.

Всё это добавляет политике перевеса книзу. Но не стоит просто верить мне на слово… 

Хорошие новости в том, что политика нижними ступеньками не ограничена. Некоторая политическая активность происходит и на верхних — просто у политики очень неудачное соотношение между обитателями верхних и нижних ступенек. Я думаю, если хорошо поработать, то его можно выровнять. Но сначала надо увидеть политический ландшафт таким, какой он есть. Нельзя устранить перевес книзу, если не видишь этот перевес, а увидеть его нельзя, если не знаешь, что существует некое вертикальное измерение, на котором можно находиться «высоко» и «низко».

Вспоминается байка про то, что «у эскимосов 428 085 слов для обозначения разных видов снега». Правда это или выдумка (спойлер: выдумка), эта информация доносит важную мысль: детальность нашего мышления ограничена детальностью нашего языка. До того как мне встретилось чудесное понятие humblebrag (англ. humble ‘скромный’ и brag ‘хвастовство’, «беспалевный флекс» — прим. пер.), я чувствовал смутное раздражение, когда кто-то прибеднялся с целью похвалиться, но раздражение было скорее подсознательное, и мне было бы сложно объяснить другому человеку, в чем дело. Но потом это слово вошло в мою голову и лексикон, и внезапно такое поведение стало в моем сознании самостоятельным явлением. Я начал отчетливо его замечать и точно знал, почему оно меня раздражает. А еще стал замечать, когда сам себя так веду, что помогло мне делать это реже. Когда у неочевидных понятий появляется название, наша способность их осмыслять и транслировать свое понимание другим обостряется. Правильный подбор слов делает неуловимые детали простыми и понятными.

К этому мы и стремимся. Вот, взгляните на четырех сторонников некоторых политических взглядов: 

Двое слева, по крайней мере на отдельно взятую тему, разделяют общую точку зрения. То же самое с правыми двумя. 

Но двое с верхней ступеньки разделяют и общий стиль мышления. Они самокритичнее, видят больше нюансов, и их мнения по этой теме достались им не без труда. Двое с нижней более уверены в себе и в то же время знают меньше, чем обитатели верхней. Поэтому их никак не удастся по-настоящему переубедить. 

О горизонтальных различиях в наших обществах рассуждать умеют. Мы мастерски распознаем, во что люди верят, и разделяем людей по этим признакам, потому что научены, глядя на этих четырех человечков, видеть двух левых и двух правых.

Но у нас совсем не получается обсуждать различия вертикальные. Когда я слышу споры или читаю статьи, я часто вижу, как в своих рассуждениях о политиках и мнениях люди пытаются различать людей по вертикали, но, поскольку а) многие забывают о существовании вертикальной оси, и б) у тех, кто мыслит вертикально, нет единого языка, на котором можно о ней говорить, эти попытки обычно неправильно понимают или пропускают мимо ушей. 

Когда люди замечают вертикальное различие между говорящими, они чувствуют себя так же, как и я до того, как нашел слово для напускной скромности. Часто они как бы не могут сказать, что именно замечают, и поэтому путают качества, характерные для разных стилей мышления, с тем, для чего у них уже есть слова. Тех, кто мыслит о политике с верхних ступенек, называют центристами или более умеренными, чем те, кто мыслит с нижних. Но эти слова тоже принадлежат оси под названием «Во что мы верим». Ими обозначают середину оси, как будто придерживаться взглядов на этом отрезке — значит мыслить качественно, и наоборот. Часто обитатели верхних ступенек в конце концов и правда оказываются на более центристских или умеренных позициях, чем обитатели нижних. Но во многих случаях верно и обратное. Вертикальные термины «верхние ступеньки» и «нижние ступеньки» делают наши дискуссии чуть менее стесненными и чуть более точными. 

Поэтому давайте отдохнем от левой и правой политики и до конца этой главы будем изучать политику на верхних и нижних ступеньках. 

Политическая арка 

В каждой стране идет своя собственная перепалка по некоторому политическому вопросу: между партиями, позициями, идеологиями. В качестве модели давайте возьмем политику США — потому что я американец, эту систему я понимаю лучше всего и меньше могу что-то напутать. Но та же логика применима к любой стране, ведь вертикальные различия свойственны всем политическим системам.

Если разметить американский политический ландшафт в традиционном ключе — уместить всех в одном измерении и обращать внимание только на то, во что люди верят, это будет выглядеть как-то так:

Теперь перенесем этот ландшафт в двумерное пространство:

Стало гораздо интереснее. Американское политическое распределение теперь обрело очертания Сент-Луисской арки. 

Разумеется, поскольку о психологическом спектре никто не говорит, не существует ни опросов института Гэллапа, ни таблиц исследовательского центра Пью, ни графиков на сайте Our World in Data, которые показали бы нам точную форму распределения американцев на нашем двумерном графике. Остается только гадать, и, на мой взгляд, наша ситуация вероятнее всего напоминает арку. 

Давайте начнем с ее верхушки и постепенно доберемся до самого низа. 

Верхние политические ступеньки

Не каждый обитатель верхних политических ступенек относится к политике как ученый. На этом уровне мы обнаружим тех, кто мыслит суперобъективно и непредвзято. Но куда больше найдется слегка пристрастных, склонных искать подтверждение своим взглядам болельщиков. А можно встретить и безнадежно ангажированных, преданных своему племени политических адвокатов, чье мнение невозможно опровергнуть. 

На верхние ступеньки политика попадает, если находится внутри соответствующей политической культуры. 

Политическая культура верхних ступенек — это политическая версия культуры-лаборатории, о которой мы говорили в прошлой главе. Она поддерживает те же интеллектуальные ценности и дополняет их пониманием, что благо страны стоит выше блага любого политического племени. Эта культура позволяет ученым быть учеными без опаски, а болельщикам дает заниматься, чем они хотят, но держит в узде их худшие склонности. Адвокаты, которые придерживаются норм этой культуры и не мешают качественным беседам, тоже могут остаться. Когда адвокатов контролирует мощная культура с верхних ступенек, их однобокие аргументы могут предоставить потенциальное сырье для истины или послужить полезной критикой доминирующих идей. Правильная политическая культура может превратить разношерстную в плане мышления совокупность людей в продуктивную мыслительную систему. 

В такой политической культуре люди разобщены на микроуровне точек зрения и едины (в более широком понимании) на макроуровне ценностей. 

Они едины на макроуровне, потому что все они — либералы. Не те «либералы», под которыми в США подразумевают левых. Либералы в том смысле, который вкладывали в это слово мыслители эпохи Просвещения. Либерал — это «приверженец либеральных ценностей»: истины, прав человека, свободы слова и равенства возможностей.

Они едины на макроуровне, потому что их объединяет общая картина реальности. Хотя их мнения могут сильно различаться, они обычно приходят к согласию по поводу фактов или их отсутствия. 

Они едины на макроуровне, потому что их объединяет общая самокритичность — понимание, насколько политика сложна, и признание, что невозможно полностью понять ценности и мировоззрение людей, которые выросли или живут в условиях, не похожих на твои. 

Они едины на макроуровне, потому что понимают, как работает демократия. Они знают, что в успешной демократии все только иногда получают то, что хотят. Постоянное и равномерно распределенное недовольство — знак того, что система работает. 

Наконец, обитатели верхних политических ступенек едины на макроуровне, потому что их объединяет общая цель — создание более совершенной страны, а также обоюдное понимание, что добраться до этой цели можно, только будучи разобщенными на микроуровне внутри живого рынка мнений. На верхних ступеньках политические дискуссии — это боксерские ринги, где по щам получают мнения, а не люди. Когда люди без опаски говорят, что у них на уме, кривые высказываний сходятся с массивами мыслей, превращая мыслящие с верхних ступенек группы людей в гигантские супермозги.

Но что именно разобщает обитателей верхних политических ступенек на микроуровне? Их споры сводятся к трем основным вопросам: 

Первый вопрос. Как сейчас? 

Не получится понять, как сделать более совершенную страну, если нет хорошего понимания, что страна представляет из себя сейчас. Какова структура населения и как она меняется со временем? Какие приняты законы и как они работают? Какие действуют экспериментальные программы и что говорят данные об их эффективности? Как на данный момент распределяются ресурсы? Как нынешнее положение дел сказывается на различных гражданах в различных обстоятельствах? Изучать вопрос КАК СЕЙЧАС? — дело науки. В него встроен другой вопрос, необходимый для ответа на первый: КАК БЫЛО РАНЬШЕ? — т. е. почему стало так, как сейчас? Это — дело истории. 

И наука, и история ищут истину — стремятся увидеть реальность как можно лучше. По поводу первого вопроса на верху лестницы случаются разногласия, но почти не бывает конфликтов. Конфликт возникает, когда разногласия сопровождаются убежденностью, но два обитателя верхних ступенек едва ли будут одинаково сильно верить в несовместимые представления о реальности. На верхних ступеньках убежденность зависит от ясности мышления и, если вокруг определенного набора фактов есть ясность, люди обычно приходят к соглашению. Когда ясности не хватает, оба будут говорить неуверенно и примут к сведению, в каких местах их представления разнятся, чтобы совместно разведать эти места на пути к общему знанию. 

Второй вопрос. Как должно быть? 

В отличие от первого вопроса, этот лежит в области философии и часто становится поводом для жарких конфликтов на верхних ступеньках. На самом верху арки почти все стремятся построить более совершенную страну, но у разных людей разные представления о том, какие законы и системы наиболее справедливы, этически оправданы и непротиворечивы. Они глубоко зарываются в самые сложные вопросы, на которые нет объективно правильных ответов. 

Какой должна быть роль государства? Какие свободы должны быть ограничены во имя безопасности граждан, а какие нет? В какой момент зародыш становится человеком? По каким критериям «равенство возможностей» можно считать равенством? Насколько большим должен быть государственный аппарат, какими полномочиями он должен обладать и где должны проходить границы между властью государства и местным самоуправлением? Какую роль страна должна играть на международной арене и в каких случаях она может вмешиваться дела других государств? Когда приемлемо использовать военные силы против других стран или внутренние силы против граждан? Какие ресурсы принадлежат по праву, а какие уже привилегия? Список длинный, и споры по нему не затихают. 

Третий вопрос. Как туда попасть? 

Если сравнить ответы на вопросы КАК СЕЙЧАС? и КАК ДОЛЖНО БЫТЬ?, между ними образуется зазор, как между реальностью и идеалом. Этот зазор определяет политические задачи обитателей верхних ступенек. Но даже когда они договорились, как должно быть, они часто не сходятся в том, как лучше преодолеть зазор между тем, как сейчас, и своим видением идеального мира. Экспертов по управлению страной не существует, и по поводу самого эффективного решения уже известного изъяна в системе редко наблюдается единодушие. Двое людей могут считать, что средний класс должен быть больше, чем сейчас, и при этом полностью расходиться во мнении, какая налоговая система и какие государственные органы лучше достигнут этой цели. Двое людей, которые испытывают одинаковые эмоции по поводу истории расовых взаимоотношений в США, могут придерживаться противоположных точек зрения о действенности позитивной дискриминации. Двое людей, которые терпеть не могут нынешнюю систему здравоохранения, в качестве решения могут предлагать абсолютно разные программы. 

Разделение политических споров на эти три вопроса поможет нам выделить суть этих споров. Иногда люди согласятся друг с другом концептуально, но не в стратегических вопросах. Иногда договорятся о стратегии, а стремиться будут к разным результатам. Иногда не сойдутся ни в том, ни в другом. 

Порой бывают и более фундаментальные разногласия. Здесь самое время *аккуратно* задействовать два самых неприятных слова в американском английском: прогрессивизм и консерватизм

Чтобы поговорить об этих словах (и основных идеях, которые за ними стоят), первым делом надо отделить их от исторического багажа. 

Вот так. Теперь каждый раз, когда в этом посте будут встречаться политически окрашенные слова, нужно удостовериться, что мы одинаково понимаем их значение. 

Если хотите хорошенько запутаться, погуглите немного и почитайте про «прогрессивизм» и «консерватизм». И то, и другое служило знаменем для огромного диапазона политических, экономических, социальных и философских идей: одни пересекаются друг с другом, другие никак друг с другом не связаны, а третьи полностью противоречат остальным. 

В США эти слова присвоены гигантскими политическими эхо-камерами, которые используют их как знамена для себя и своих врагов. К их значению в контексте нижних ступенек мы еще вернемся, но давайте вспомним, что сами по себе эти слова имеют довольно интуитивный буквальный смысл и, как мне кажется, отражают важные и полезные различия в политическом мышлении. Вот их самые буквальные и, поскольку пока что мы рассуждаем о Высокоразвитых разумах, самые лестные значения: 

Прогрессивизм стремится помогать обществу совершать прогресс — позитивные изменения статуса-кво. Источником прогресса может послужить обнаружение изъяна в устройстве страны или ее культуре и работа по его искоренению. Или же попытки сделать сильные стороны страны еще сильнее. 

Консерватизм (лат. conservare ‘сохранять’) стремится сохранить всё хорошее, что в обществе уже есть: либо не дает ослабить преимущества страны, либо сопротивляется благонамеренным попыткам добиться прогресса, которые в реальности наверняка изменят ситуацию к худшему. 

Говоря проще, если сравнить страну с кораблем, прогрессивизм с верхних ступенек старается исправить дефекты в конструкции корабля, расширить и усовершенствовать его возможности, тогда как консерватизм с верхних ступенек старается защитить уже плывущий корабль от повреждений и износа. 

Поскольку в любой стране, как и на любом корабле, найдется и то, что работает хорошо, и то, что работает не очень (как и возможность для улучшения и поломок с течением времени), прогрессивизм вместе с консерватизмом (в нашем понимании) всего лишь две стороны одной медали под названием «Давайте сделаем самый лучший корабль, какой только сможем». Две половины одного благородного похода в поисках более совершенной страны. 

Когда обитатели верхних ступенек тащатся в гору по пути в туманное будущее, одни из самых фундаментальных разногласий будут происходить между прогрессивной и консервативной позицией — по вопросу «менять или не менять?». А за ними будут стоять споры на тему «Насколько эффективно такая-то часть системы справляется со своей задачей?» и «Как вообще выглядит более совершенная страна?». 

Глядя на эту схему, легко понять, почему важен прогрессивизм. Ни одна страна не совершенна, и нельзя стать более совершенной страной, не меняясь. Прогрессивизм стимулирует эти перемены. 

Но консерватизм не менее важен. Во-первых, некоторые аспекты страны работают прекрасно, и в этих случаях будет мудро поддаться консервативному импульсу и воспротивиться неизбежным призывам к переменам. Более того, странам вроде США поручено постоянно решать задачи по мере их поступления. Ни у кого нет опыта в том, чтобы управлять громадной страной и адаптировать ее к быстро меняющимся условиям. Будут сделаны ошибки, и некоторые перемены со временем проявят себя как неэффективные или вредоносные. В такие моменты голос, зовущий страну нажать кнопку «Отмена» и откатить к предыдущему состоянию, будет самым мудрым. 

Во-вторых, прогрессивизм — это набор из множества разных идей (по большей части непроверенных), и большинство из них неизбежно окажутся плохими. Страны развиваются так же, как и биологические виды, — через благоприятные мутации. Предлагать мутации и продвигать их в национальный геном и есть работа прогрессивизма. Но на каждую полезную для вида мутацию найдется гораздо больше вредящих выживанию. Консервативное сопротивление всем прогрессивным идеям служит жизненно важным фильтром, который неустанно старается вскрыть все недостатки в каждой прогрессивной попытке мутировать. Обязательное проведение прогрессивных идей сквозь яростное консервативное сопротивление, перед тем как желанные перемены будут претворены в жизнь, помогает отделять здравые идеи от глупых и наивных и защищать страну от последних двух. 

Стоит упомянуть, что я использую эти измы вместо слов «прогрессисты» и «консерваторы», так как последнее подразумевает, что люди могут быть только на одной из сторон. Но культура верхних ступенек не приравнивает людей к их мнениям. Ее обитатели могут быть склонны к более прогрессивному или более консервативному стилю мышления, но собой они его не воплощают. 

Даже когда по отношению к людям применяют прилагательные, когда кто-то считает, что он прогрессивен или консервативен в целом (а не «занимает консервативную позицию», и не «скорее прогрессивен в определенной области своего мышления»), под этим подразумевается унифицированная позиция по всем вопросам, которая не меняется со временем. Один поспешный ярлык на человеке или на его стиле мышления ограничивает собой его интеллект и личностный рост — а на верхней ступеньке не любят ограничения, ни чужие, ни свои собственные. Это явление неограничиваемости проявляется, когда я думаю об обитателях верхних политических ступенек, которых знаю лично или понаслышке: часто бывает удручающе сложно понять, «чьих» они будут в политике. 

Но в то время как отдельные обитатели верхних политических ступенек могут метаться туда и обратно между двумя лагерями, существенная группа людей по любому вопросу постоянно попадает в какую-то одну сторону. Если перевести всё это в 3D и пойти вверх по башне эмерджентности, можно изобразить эти две группы как прогрессивного великана и консервативного великана. 

Если сравнить политику на верхних ступеньках с огромным политическим залом суда, эти великаны — два юриста. Когда «ответчиком» выступает статус-кво или традиционные ценности, прогрессивный великан — это прокурор, а консервативный — адвокат. В этих случаях прогрессивизм будет голосом негатива и критики, а консерватизм будет выставлять в выгодном свете текущее состояние страны и ее историю. 

Но когда речь об изменениях, когда защищается уже развитие страны, роли меняются. Прогрессивизм, теперь уже в роли адвоката, будет ярым сторонником перемен, а консерватизм, в роли прокурора, будет критиковать их и сопротивляться. 

В обоих случаях каждый великан служит противовесом другому и помогает сдерживать пыл оппонента. Когда начинает бушевать консервативный великан, он может зайти слишком далеко, в сторону тезисов «у нас страна и так совершенная» и «вот раньше у нас была совершенная страна». Когда срывается с цепи прогрессивный великан, он зарывается слишком глубоко в яму под названием «наша страна как была чёрти чем, так и осталась». Присутствие великана-соперника не дает другому великану превратиться в нелепую карикатуру на самого себя. 

Столкновение этих двух сил пролегает в тех частях общества, которые переживают развитие. У моей подруги родился ребенок, и она решила не кормить его грудью, а давать смеси. Она объяснила мне свою мотивацию, и вполне логично. Я упомянул это в разговоре с другой подругой, которая тоже недавно родила, и она посчитала первую сумасшедшей. Ее доводы были не менее логичны. 

Еще одна подруга убедительно аргументирует, почему женщинам, которые могут себе это позволить, стоит пользоваться услугами суррогатных матерей и не вынашивать ребенка самим. Мне это показалось интересным, я рассказал знакомым и услышал в ответ кучу негатива. 

Я не уверен, кто больше прав ни в том, ни в другом случае. Даже в том, существует ли в принципе явная правильная и неправильная позиция. Но я знаю, что у некоторых людей есть прогрессивный инстинкт, желание оспорить статус-кво, и что в каждой области такие люди обеспечивают нам способность развиваться и совершенствоваться. А некоторым людям рефлекторно хочется критиковать прогрессивные идеи и противиться им — такие люди обеспечивают возможность развиваться эффективно и осмотрительно. Вместе эти два юриста гарантируют развитию общества «справедливый суд» на рынке мнений. 

Это противостояние лежит в основе дискуссий о питании, здоровье, родительстве, образовании, правилах профессионального спорта, праздниках, корпоративной культуре, принципах трудоустройства и сотнях других вещей. В каждом случае развитие приводится в движение прогрессивными идеями и сдерживается консервативным чутьем. В любой из этих ситуаций людям с прогрессивными взглядами кажется, будто они тащат более консервативно настроенных в светлое будущее, а людям с консервативной стороны — будто прогрессистские усилия затягивают всех в болото. 

Большинство из нас в одних «залах суда» найдет себя на прогрессивной стороне, а в других — на консервативной. Даже люди, которые будут попадать на одну и ту же сторону в большинстве упомянутых споров, не станут сразу цеплять на себя бирку и сводить свою личность к ней, тем самым давая бирке определять за них все взгляды. Политическая культура верхних ступенек просто расширяет этот стиль мышления и на политику. 

Не все политические споры отвечают на вопрос «менять или не менять?». Они могут касаться спектра доступных возможностей и направления нашего политического курса на этом спектре. 

Сторона, которую в этом сражении в итоге займут левые и правые, не всегда будет точно относится к «прогрессивной» или «консервативной» стороне, но это не важно. Важно то, что каждую сторону поддерживает некая группа людей. Это позволяет рынку мнений в целом подобраться к точке, представляющей разумный компромисс. Когда разгораются споры, и общественное мнение смещается, вместе с ним смещается и эта точка. В этом вся суть демократии: все не согласны со всеми на неудобном рынке мнений, и это выливается в законы, где закрепляется компромисс, которых всех не до конца устраивает. Таких случаев в американской политике много: 

Иногда политические вопросы касаются приоритетов и фокусов внимания. Здесь верхние политические ступеньки опять-таки обычно формируют двухстороннюю структуру. В недавней научной работе изучили, какие участки башни эмерджентности какого великана больше заботят. Вот ее результаты (прогрессистов в ней называют либералами): 

Если перевести на наш язык:

Левые часто кажутся слишком зацикленными на глобальном и всеобщем, а у правых порой заедает пластинка по поводу индивидуализма, добрососедства и семейных ценностей. Но когда мы вспоминаем, что это две части одной системы, всё встает на место. И те, и другие просто выполняют свою часть работы. 

Похоже на компанию, у которой два основателя: один больше занят повседневной работой, другой — развитием. Прогрессивизм и консерватизм переживают только за свою половину дела и вместе следят, чтобы всё самое важное получило рассмотрение. 

У каждого обитателя верхних политических ступенек в голове сидит Примитивный разум, которому хочется примкнуть к какой-нибудь политической партии и видеть в политике межплеменную войну. Но на верхних ступеньках Высокоразвитые разумы имеют преимущество, которое они защищают всепроникающей «высокоразвитой» культурой. Эта культура не дает никому — даже самым страстным приверженцам — забывать о том, что в конечном счете они все на одной стороне. Сколь жаркими ни были бы споры между великанами, в глубине души все знают, что взбираются на одну и то же гору, в направлении более совершенной страны. 

Но для политики характерен перевес книзу. И даже самые зрелые люди, мыслящие с верхних ступенек, склонны по-детски опускаться на нижние, когда речь заходит о политике. 

Когда наше политическое мышление захватывают Примитивные разумы, наше политическое мировоззрение, ценности и ментальность в целом, словно на машине времени, откатываются назад во времена охотников и собирателей. Политика перестает быть инструментом для поиска истины и создания более совершенной страны и становится заточенной под идеологическое подтверждение и триумф над плохими парнями. Мы забываем, как проходят состязания в нужности и откатываемся к древнему человеческому ритуалу — состязаниям в силе. Вот почему на нижних ступеньках политика выглядит так: 

Политика в стиле Примитивного разума может завести нас в такое место, для которого есть только одно название.

Мир диснеевской политики

Мне очень даже нравится большинство диснеевских мультфильмов. Но больше всех я люблю «Русалочку», «Красавицу и Чудовище», «Алладина» и «Короля Льва». Никогда не был уверен, они объективно самые лучшие или лучшими люди считают те диснеевские мультфильмы, которые выходили, когда им было от 7 до 12 лет. Как ни крути, эти четыре работы точно лучшие. 

Только вот, конечно же, это не настоящие фильмы и уж тем более они не основаны на реальных событиях, правда? 

То есть, дети еще могут подумать, что диснеевские мультики показывают реальный мир, но все остальные-то знают, что на самом деле реальный мир на диснеевские мультики не похож. 

Ну, правда ведь? 

Я тоже так думал, а потом начал писать эту серию постов. 

Последние три года я только и делал что размышлял о закоренелых политических фанатиках и об их непробиваемых политических эхо-камерах, и меня вдруг осенило. Почти 80% населения США думают, будто живут внутри диснеевского мультика. 

Знаю, звучит как бред сумасшедшего. 

Сложно поверить, что где-то 280 миллионов взрослых людей в 2019 году думают, что они прекрасные диснеевские принцессы и живут в волшебных диснеевских замках посреди живописного диснеевского пейзажа на уютной диснеевской планете…

Но так оно и есть. 

Давайте это обсудим. 

Аналоговое и цифровое

Когда я писал про Neuralink, мне нужно было вникнуть в разницу между аналоговой и цифровой информацией (мозговые волны — это аналоговые сигналы, но чтобы интерфейс «мозг-машина» мог их обработать, их нужно преобразовывать в цифровой формат). 

И вот с тех пор я не могу выбросить аналог и цифру из головы. На мой взгляд, это метафора для всего на свете. Вот что я имею в виду. 

Аналог — это то, что происходит в мире на самом деле. Это идеальное воспроизведение реальности: информация в ее естественном, неопрятном состоянии. Хороший пример — звук. Это аналоговая информация, которую можно представить в виде волны: 

Оцифровка — это способ аппроксимировать аналоговую информацию с помощью набора точных значений. Как-то так: 

В цифровом виде информацию можно представить в виде последовательности нулей и единиц — в точном, двоичном формате, который могут обрабатывать компьютеры. Когда мы слушаем mp3-файл, мы слушаем не настоящую аналоговую информацию, созданную инструментами музыкантов, а оцифрованную версию этих звуков — длинную цепочку из нулей и единиц, которая приближенно воссоздает аналоговую звуковую волну. 

На рисунке выше звуковая волна сведена к набору из восьми целых чисел: значение на каждом участке волны округлялось в сторону ближайшего числа. Эти восемь значений можно записать с помощью трех бит (последовательности единиц и нулей из трех элементов). Файл в формате mp3 можно ужать еще больше, сделав приближение к аналоговой волне более грубым: увеличив размер цифровых «ступенек» и задействовав только четыре числа. Теперь нужно всего два бита.

Чем больше сжимается звуковой файл, тем меньше становится размер mp3-файла, потому что чем больше «ступеньки», тем меньше нужно нулей и единиц, чтобы закодировать звук. Но вместе с тем страдает звучание, потому что чем больше «округление», тем грубее аппроксимация — то есть, снижается качество звука. Размер оцифрованного файла и качество звука полностью зависят от того, насколько далеко преобразование заходит по спектру оцифровки. 

На правом конце спектра у нас будут сплошные нули и единицы — маленький файл, который на оригинальную песню будет совсем не похож. 

Тот же принцип применим и к визуальной информации. Каждый пиксель — это информационный элемент. Можно увеличить пиксели и сделать файл с фотографией меньше, но при этом хуже по качеству.

Другой способ уменьшить файл — сократить бесконечные градиенты цветов реального мира до 10 тысяч, или до ста, или до пятнадцати. 

Обычно при работе с аудио- и визуальной информацией не стремятся добиться как можно более высокого качества, а ищут золотую середину: чтобы информация выполняла свою задачу при максимально грубой аппроксимации. Нужно прикинуть, что хуже: большой размер файла или потери в качестве, и выбрать, какое соотношение будет оптимальным в вашем случае. 

Я много об этом думал, потому что общий принцип компромисса, который отражает спектр оцифровки, релевантен почте везде. Если у вас спросили, который час, вы, сами того не замечая, выберете на этом спектре оптимальную, по вашему мнению, точку. Если вы этого не сделаете, будете выглядеть чудаком. 

Такой же баланс мы всегда поддерживаем в наших размышлениях и разговорах о жизни, обществе, политике и всем остальном. Если использовать оцифровку и аппроксимацию к месту, они станут невероятно полезными инструментами, которые в полной мере задействуют талант человека к распознаванию закономерностей. Но оцифровка по своей сути подразумевает потери (намеренно опускаются детали), поэтому уместная степень оцифровки находится в той точке, где утерянные подробности не важны и не несут смысла. Или по крайней мере там, где утерянные детали менее важны, чем приобретенная польза. 

Но вернемся к диснеевским мультикам. 

Реальный мир — аналоговый. Серый, бесформенный и бесконечно детализируемый. А диснеевские мультфильмы оцифровывают реальный мир подчистую. Они заходят очень далеко и превращают оттенки серого в отчетливые черно-белые нули и единицы. 

Настоящие люди сложны и несовершенны, у них куча недостатков, но почти всегда они достойны сопереживания. А вот диснеевские персонажи либо полностью хорошие, либо полностью плохие. 

Происходит это не только с персонажами. В реальном мире каждый поворот событий чреват и хорошими, и плохими последствиями, в которых еще поди разберись. Диснеевские мультфильмы всё разбирают за тебя. Любое событие либо безусловно хорошее, либо безусловно плохое. Дисней оцифровывает даже погоду. 

Диснеевская оцифровка не щадит никого. Даже птичек. 

Делать в диснеевских мультфильмах полную оцифровку — логично. Их целевая аудитория — маленькие дети, которые еще не готовы продираться сквозь серую зону. Перед тем как человек научится мыслить детально, ему надо усвоить базовые понятия: хорошо и плохо, правильно и неправильно, безопасно и опасно, весело и грустно. Точно так же, когда новичков учат играть в покер, не рассказывают сходу, как слоупле́ить сильную руку в ранней и поздней позиции. Сначала нужно понять азы: что такое пара, зачем нужен фолд, как делать ставки. Если сразу уйти в дебри стратегий высокого уровня, это их только запутает. 

Если у хороших диснеевских персонажей будут заметны сильные недостатки, дети могут неправильно воспринять суть произведения и подумать, что им нужно повторять за героями. А если очеловечить плохих, дети будут слишком расстраиваться, когда в конце тех будет постигать поражение. 

Превращать аналоговый мир в идеальную мультипликационную простоту — оправданно. В вымышленных диснеевских мультфильмах. Которые сделаны для детей. 

Но излишне оцифровывать реальный мир — не самая лучшая идея. К сожалению, именно этим и любит заниматься Примитивный разум. Поэтому для обитателей нижних ступенек политика неотличима от диснеевского мультика. 

На верхних ступеньках люди знают, что мир запутан и по-аналоговому сложен. Они смотрят на мир незамутненным взглядом и видят дым. Еще они знают, что люди — маленькие микрокосмы в этом запутанном мире, где каждый человек — непостоянная серая горстка из достоинств и недостатков. 

В мире диснеевской политики гораздо веселее. Всё такое удобное, четкое и максимально оцифрованное. Хорошие персонажи и плохие персонажи: у первых мнения хорошие, у вторых — плохие. Хорошие политики и плохие политики: у первых законы хорошие, у вторых — плохие. Правые и неправые. Умные и безграмотные. Благородные и подлые. Безобидные и опасные. 

Единицы и нули. 

В задымленных сознаниях жителей этого мира всем всё ясно. 

В мире диснеевской политики (МДП) в основе каждой группировки лежит путеводный нарратив. Эти нарративы — всеохватывающие версии реальности. К ним прилагается свое мировоззрение, своя трактовка истории, свое описание современности и свое собственное объяснение причин и следствий. Уникальный, адаптированный диснеевский мультфильм — снятый для племени и по воле племени. 

В каждой стране есть свой собственный мир диснеевской политики, со своими собственными группировками и нарративами. Я живу в «американском мире диснеевской политики», где главные группировки — это демократы с нижних ступенек и республиканцы с нижних ступенек. Их нарративы оцифровывают как людей, так и мнения. 

Как диснеевские нарративы оцифровывают людей

В центре каждого нарратива — главные герои. В одних историях протагонисты живут здесь: 

…а у злодеев будет что-то в этом духе: 

В других историях у протагонистов такая атмосфера: 

…тогда как злодеям больше по нраву иная обстановка: 

Важно то, что персонажей легко можно разделить на четкие единицы и нули, потому что такие истории Примитивный разум понимает лучше всего. 

Представляя себе своих оппонентов-республиканцев, американские демократы обычно видят в них мистера Подлеца. У него много обличий — как правило, каких-то таких: 

В демократском диснеевском королевстве традиционный нарратив — это история о том, как праведные демократы неустанно борются за то, чтобы вытянуть страну вверх, в сторону либеральной утопии, а гнусный, узколобый мистер Подлец не жалеет средств, чтобы затащить страну назад, в Ретроградные болота, где всемогущими корпорациями заведуют вооруженные до зубов насильники-нацисты. 

По другую сторону баррикад нарратив республиканцев с нижней ступеньки вырисовывает свой собственный образ врагов-демократов — мисс Засранку, которую можно изобразить как-то так: 

В республиканском диснеевском королевстве стандартная история выглядит немного по-другому. Она рассказывает про честные, работящие семьи, которые делают всё возможное, чтобы сохранить свою землю, а глупая, ленивая, аморальная мисс Засранка изо всех сил старается затащить страну в адскую антиутопию, где царит государственная тирания, которой правят элиты из башни слоновой кости и которая разадет бесконечные подачки ордам гомосексуальных иммигрантов-мусульман-террористов. 

Обитатели верхних политических ступенек понимают, что люди не единицы и нули, они находятся где-то в районе 0,5, в зависимости от личных, уникальных и непростых обстоятельств. Для тех, кто это понимает, очевидно, что диснеевские нарративы не только обесчеловечивают своих противников, они превращают всех в ненастоящих мультяшных человечков. 

Оцифровка людей — это проявление этического дуализма. Так постоянно происходит на нижних религиозных ступеньках (мире диснеевской религии): там есть боги и дьяволы, верующие и неверные, рай и ад. В мире диснеевской политики всё то же самое, отличаются только названия. В силу оцифровывающей ментальности жители МДП редко женятся на тех, у кого другие политические взгляды (на верхних политических ступеньках так делают постоянно). Из-за нее они склонны ощущать бесконечное сопереживание и понимание к хулиганам, недотепам и преступникам из группы протагонистов, а к персонажам на стороне зла вся эмпатия мгновенно пропадает. 

Как диснеевские нарративы оцифровывают мнения

Еще мир диснеевской политики охотно оцифровывает мнения. Его отличительная черта — чеклист. Чеклист нарратива позволяет своим последователям разменять детальность и неоднозначность споров о том, КАК СЕЙЧАС, КАК ДОЛЖНО БЫТЬ и КАК ТУДА ПОПАСТЬ, на предельно оцифрованный список бинарных пунктов, по которым может быть либо Хорошая, правильная позиция либо Плохая, неправильная позиция. В американских нарративах текущий чеклист включает такие пункты: 

В каждом случае то, что на верхних ступеньках воспринимается как непростая проблема, на нижних сжимается до идеальной мультяшной простоты. 

Вот верные признаки того, что свои точки зрения люди достают из чеклиста: 

• Они добросовестно соблюдают весь список точек зрения протагонистов, без исключений. Они пробегают глазами по своей половине чеклиста и без колебаний проставляют галочки напротив каждого пункта. 
• По любому вопросу они склонны ни во что не ставить позицию Чужих. 
• Особые темы, обозначенные в списке, вызывают у них сильнейшие чувства, но по всем остальным значимых для страны вопросам им почти нечего сказать. Темы, подхваченные СМИ, похожи на сюжетные линии в нарративе диснеевского мультика, вокруг них будут вести бесконечные эмоциональные дискуссии. А все остальные темы — как сюжетные линии, которые вырезали в режиссерской версии: и не услышишь, чтобы в МДП их вообще обсуждали. 

Каждый раз, когда группа взрослых всей душой уверена, что живет в диснеевском мультике, этому может быть только одно объяснение. 

Их затянули состязания в силе. 

Мир новый, состязания старые

Состязания в силе, как мы помним, появились в ходе человеческой эволюции очень и очень давно. Они предельно просты, правило всего одно: 

Делай что хочешь, если на это хватает силы.

Наши Примитивные разумы умеют понимать мир только через призму этих состязаний, и если в них начинают играть в современных обществах — значит, культуру захватили Примитивные разумы. Их дым — как вирус, и когда он просачивается в культуру, он распространяется по головам людей подобно эпидемии. Вскоре почти все убеждаются в том, что живут в диснеевском мультике, где всё состоит из нулей и единиц, а они — на стороне добра. Бал правят состязания в силе.

В четвертой главе я расписал американское понимание справедливости с помощью этого графика:

График довольно сложный (сходите сюда, чтобы освежить в памяти), но главная идея в том, что в основе США лежит компромисс между свободой и равенством. Зоной США на графике обозначена область компромисса, в которой страна, по идее, должна оставаться всё время. Выход за пределы этой зоны запрещен, потому что в таком случае состязания в силе одержат верх. 

В теории обе политические партии Америки находятся где-то здесь: 

Неизбежно, многие читатели из Америки станут орать на меня, мол, я совершил грубую ошибку и подстриг всех под одну гребенку. Логика у них будет такая: их партия действительно послушно не выходит за пределы зоны США, а вот вторая совсем заигралась в состязания в силе на запретных территориях. 

Представители левых будут говорить, что ситуация выглядит так: 

Представители правых будут рассказывать такую историю: 

Правда, по результатам множества исследований выясняется, что обе партии примерно одинаково нетерпимы и в схожей степени предвзяты. Какая из них за какой-то год или десяток лет окажется чуть хуже другой, нам сейчас не так важно. Важно то, что они обе не подарок. 

Обе партии немного ограничены в плане зрелости, без разговоров принимают социальную структуру уровня средней школы («наши/не наши») — типичный признак состязаний в силе. И обе не видят ничего плохого в том, чтобы применять к «не нашим» грубые обобщения в негативном ключе (подробнее объяснит Джон Клис). 

По обе стороны МДП люди с трудом смогут назвать три закона, принятых при Чужом президенте, которые им нравятся, и три области, где Свой президент откровенно облажался, — даже если и тот, и другой сделает множество хороших и плохих поступков. По обе стороны люди склонны верить, что, если бы всё население разделяло их ценности и точку зрения, все проблемы в стране были бы решены. Налицо все признаки упрощенного, трибалистического мышления. Все признаки состязаний в силе. 

Наверное, самый явный из них — безудержное лицемерие. Мышление с верхних ступенек полностью опирается на ценности и принципы, и люди стараются сохранять последовательность наперекор неизбежному тяготению в сторону своего племени. Но у состязаний в силе есть только один принцип — сила. Как лаконично выразился Джордж Оруэлл в романе «1984»: «Цель власти — власть». 

Писатель Эндрю Салливан тоже вспоминает Оруэлла и складно всё это описывает:

В известной цитате Джордж Оруэлл говорит, что при таком подходе человек отождествляет себя с движением, «ставит его выше добра и зла, не признавая за собой никакого иного долга, кроме служения его интересам». Для этого подхода типичны, как он отметил, противоречие самому себе и безразличие к реальности. Так, многочисленные суровые критики принятых при Джордже Буше мер по слежке за населением подозрительно притихли, когда большую их часть перенял Обама. Демократы смотрели в другую сторону, пока Обама наращивал темпы депортации и доводил их до значений, до которых еще не добрался Трамп. Республиканцы, в свою очередь, когда на посту президента был Обама, были озабочены госдолгом, несмотря на сильнейший кризис за несколько десятков лет. Но как только к власти пришел Трамп, они тут же с энтузиазмом поддержали комплекс налоговых мер, которые могли добавить к долгу триллионы долларов. Ни одно племя не отличалось большим федерализмом, чем либералы в вопросе законов о марихуане. И ни одно так не противилось федерализму в вопросе абортов. У консерваторов всё было так же, но в обратную сторону. Согласно племени правых, гены определяют всё, кроме гомосексуальности. Согласно племени левых, гены не определяют ничего, кроме гомосексуальности. Во времена правления Буша либералы неудержимо ратовали против превышения исполнительных полномочий. Во времена Обамы они ликовали, когда он использовал исполнительную власть, чтобы изменить законы об иммиграции и ввести новые экологические налоги. 

Во время состязаний в силе принципы проигрывают силе каждый раз. На верхних политических ступеньках людей критикуют за непоследовательность в своих же принципах (как в абзаце выше), а в МДП непоследовательные люди получают критику за противоположное: на нижних ступеньках у тебя начинаются проблемы, когда ты меняешь свою политическую позицию в попытке не изменять своим принципам. Наверху ценится принципиальность, внизу — преданность. 

Сам по себе либерализм — это набор принципов, а в мире диснеевской политики люди без колебаний станут нелибералами, если это поможет их племени победить. Помимо обычных нелиберальных практик вроде выборочной эмпатии и непоследовательной поддержки свободы слова и других главных либеральных прав, в МДП есть еще нелиберальное понимание демократии как таковой. Когда обитатели нижних политических ступенек проигрывают выборы, они кричат, что их лишили права голоса, настаивают на том, что система наверняка сломана, и им импульсивно хочется свергнуть лидера оппонентов. Когда их кандидат побеждает, они говорят что-то вроде «вера в демократию восстановлена!» — т.е. демократия работает только тогда, когда побеждает мой кандидат. Те, кто верит в демократию, так не мыслят, — так мыслят те, кто верит в диктатуру, но жить приходится в условиях демократии. 

Поэтому плохо, что в США под словом «либерал» стали понимать синоним слова «прогрессист». «Прогрессист» — слово на оси Х, а «либерал» — на оси Y. 

Прокрутив башню эмерджентности вверх, мы вспоминаем, что, хотя жители МДП ощущают себя главными героями диснеевского мультика, на самом деле они всего лишь клетки в теле большого, тупого великана — участника состязаний в силе. 

Нельзя дать великану расклеиться 

Путеводный нарратив каждого великана, который кажется таким правдоподобным для людей внутри, всего лишь очередная суперстойкая история. 

Если на верхних ступеньках политика разделена на микро- и едина на макроуровне (люди не соглашаются, великаны работают сообща), на нижних всё наоборот: политика едина на микроуровне (внутри великана все согласны между собой) и разделена на макроуровне (великаны воюют с другими великанами). Сохранять это состояние — важнейшая задача суперстойкой истории. 

Нужно сохранять единство на микроуровне

На нижних ступеньках племя похоже на колонию муравьев, и ему нужно, чтобы все муравьи жили в согласии и работали вместе. Это не всегда легко, учитывая разношерстную толпу, из которой собрана диснеевская политическая группировка. В эту толпу входят люди нескольких классических типов, и каждый из них там по своим причинам. 

Вот несколько ярких членов любой диснеевской политической группировки:

Фанатики верят каждому слову нарратива. 

Трибалисты любят принадлежать к большой, мощной группе и говорить гадости в сторону тех, кто к ней не принадлежит. Обычно эти люди были либо сверхпопулярны в средней школе и теперь используют политику, чтобы вернуть дни былой славы, либо наоборот, совсем не популярны, и с помощью политики хотят это изменить. 

Оппортунисты используют политику для социального статуса, продвижения по карьере, продажи книг, раскрутки сайтов или зарабатывают на политике как-то еще. 

Одухотворенные уверены, что политика может быть быстрым и легким источником смысла жизни, предназначения, интеллектуальной убежденности, нравственной убежденности, средством для бурного роста самооценки и других вещей, которые в реальности обретаются гораздо сложнее. Еще эти люди — хорошая клиентская база для всяких таблеток, гарантирующих стройность без упражнений, и средств для роста волос с гарантией возврата денег, если не сработает. 

Интеллектуальная деревенщина. Я придумал этот термин сам и очень им горжусь. Это люди, которые в интеллектуальном или моральном плане так и не «выбрались из родного села». 

Шпионы с верхних ступенек. Разумы этих людей — на высоких ступеньках, но культура нижних, в которую они погружены, успешно их запугала, и поэтому они помалкивают. 

С точки зрения целого великана, эту странную коалицию можно разбить на две категории: 

При этом важно, чтобы снаружи всё выглядело так: 

Это значит, что все, кто верит в нарратив, продолжают в него верить, а все, кто не верит, продолжают делать вид, что верят (из страха или ради выгоды). Священного (согласно нарративу) ребенка всегда нужно называть хорошеньким. В этом и заключается единство племени на микроуровне. 

Нужно сохранять разобщенность на макроуровне

Как мы помним из бедуинской пословицы, во время состязаний в силе самый лучший клей — это сильный общий враг. И чем крупнее великана нужно слепить, тем больше должен быть общий враг, чтобы ничего не расклеилось. Потому что, если Чужой великан недостаточно большой, Свой неизбежно распадется на новые группы из Своих и Чужих. Из-за этого политические великаны с нижних ступенек обычно принимают политику за игру с нулевой суммой, в которой цели хороших можно достичь только в результате поражения плохих (и наоборот). И будут уделять массу внимания той части нарратива, согласно которой плохие глупы, безграмотны, злы, нетерпимы, беспринципны, подлы, негативны, отсталы, эгоистичны (а самое главное — опасны), и клепать кучу мемов вроде этого: 

Или этого: 

У граждан МДП даже лучше получается повторять, какие плохие парни плохие, чем какие хорошие парни хорошие. 

«Плохие парни — плохие» — очень важная часть нарратива, потому что вдобавок к стандартному преимуществу от общего врага это еще и контраст, без которого протагонисты не смогут почувствовать себя протагонистами. Без Джафара Алладин уже не главный герой — он простой босяк. Именно поэтому мистер Подлец всегда должен быть максимально подлым, а мисс Засранка всегда должна оставаться засранкой. 

Нужно защищать клей

Состязающиеся в силе великаны, склеенные воедино верой в некоторую историю, для выживания нуждаются в особой среде. В отличие от врожденной устойчивости высокоразвитых великанов, построенных на ценностях, участники состязаний в силе хрупкие и уязвимые. Если полагаться на людей, пламенно верящих во всеобъемлющую и по большей части выдуманную реальность, тогда как везде вокруг них реальность настоящая, то для сохранения порядка нужно много чего держать под контролем. 

За стенами королевства священный нарратив разорвали бы в клочья на рынке мнений, где попадаются обитатели верхних ступенек и ни единое мнение не защищено от критики. Лоялистам бы не только сказали, но и предъявили явные доказательства того, что диснеевский мир не реален. Это как какой-нибудь засранец-пятиклассник уничтожает уютный мирок детсадовцев, рассказав правду про Деда Мороза. Неприемлемо. 

Обычно хрупкие участники состязаний в силе сохраняют свои воздушные замки от разрушения суровыми законами, контролирующими потоки информации, — как у короля Усача в Гипотетике. Но в стране, в законе которой есть Первая поправка, эхо-камеры вынуждены контролировать высказывания на культурном уровне. Правильная культура может служить системой фильтров, которая снабжает великана подтверждением, усиливающим вязкость нарратива, и вместе с тем защищает взращенного на состязаниях в силе великана от его криптонита — сомнения.

Система фильтров диснеевского великана

1) Медийный фильтр

В современном мире у великана каждой политической эхо-камеры есть свои медиа-каналы, которые служат великану глазами и ушами. Эти каналы созданы эхо-камерой для эхо-камеры, и они же — первая линия обороны при защите веры великана в священный нарратив. Чтобы великан оставался сильным и не голодал, они делают сенсациями те истории, которые подтверждают нарратив, производя эффект усилителя. А чтобы обезопасить великана от интеллектуального засорения, они приглушают истории, которые оспаривают нарратив, или вовсе замалчивают их. 

Как-нибудь возьмите и откройте одновременно foxnews.com и msnbc.com, breitbart.com и huffpost.com/news/politics или townhall.com и salon.com, и увидите, как работают два главных американских фильтра. Один раздувает историю, другой ее заминает. Когда они освещают одни и те же события, их трактовки меняют местами протагонистов и антагонистов, чтобы сюжет вписался в нарратив (несколько хороших примеров приводит вот здесь Скотт Александер, и вот это тоже интересно).

2) Социальный фильтр 

Медийный фильтр определяет, что окажется в голове у диснеевского великана, а социальный регламентирует, как информация распространяется по его мозгу. 

Будучи главной мерой предосторожности от тех соплеменников, что на самом деле в нарратив не верят, политическая культура великана предоставляет мощные социальные стимулы, удерживающие Внешние Я всех вокруг в узде и вынуждающие говорить правильные вещи. 

Подтверждение нарратива обычно социально поощряется, в то время как на его опровержение наложено табу. Вы же помните, как в эхо-камере относятся к согласию и порядочности? 

Медийный фильтр никогда не будет работать идеально, но социальный фильтр может подчистить за ним концы. Когда убедительные альтернативные точки зрения проникают внутрь мозга великана, им очень сложно продвинуться далеко вглубь, ведь общество стимулирует каждый нейрон в мозгу не передавать его другим нейронам. Та же самая система работает как рынок подтверждения. Когда люди выражают согласие с нарративом, больше всего вознаграждается самое метко высказанное и убедительно доказанное, что стимулирует остальных передавать его дальше (хороший пример — количество ретвитов в Твиттере). Наилучшие единицы подтверждения становятся виральными и разносятся по эхо-камере, как лесной пожар. 

3) Фильтр личных предубеждений

Те крохи убедительной критики, что не были пойманы двумя предыдущими фильтрами, обычно встречают свою судьбу у врат последнего фильтра — предубеждений нейронов великана, разумов отдельных людей. Те, кто верит в нарратив, мыслят на нижних ступеньках, в Неопроверляндии, где используют все примитивные штучки из седьмой главы, чтобы с гарантией защититься от любых возражений, которые сумеют до них дойти. 

Обитатели нижних политических ступенек, которые мыслят в условиях личного интереса, начнут метаться по шкале скептицизма: «Можно ли в это верить? / Нужно ли в это верить?».

Как два предвзятых поезда, они считают, что любые скептики мыслят менее качественно, чем на самом деле, сходу упрощая обесценивание информации. 

Представить эти три фильтра можно как-то так:

В то время как великаны с верхних ступенек настраивают свои фильтры на раскрытие истины, мы видим, как диснеевские фильтры работают рука об руку, чтобы не дать великану расклеиться. 

Но мир диснеевской политики на этом не заканчивается. Система фильтров прекрасно обращается с информацией из реального мира, но когда настоящей информации недостаточно, политический великан вынужден взять дело в свои руки.

Логические ошибки

Если мы что-то и узнали из этой серии, так это то, что люди не в ладах с реальностью. Пытаться понять, что правильно и что реально, для нас — как полоса препятствий, полная когнитивных ловушек. Умнейшие из людей, которых я знаю, прилагают огромные усилия, чтобы полностью разобраться в своих собственных нерациональных склонностях и начать мыслить качественнее, и у них до сих пор не особо получается. Поэтому так важна культура-лаборатория с верхних ступенек — она превращает эту полосу препятствий в командную игру. 

Но что если реальность тебя не интересует? Что если сама реальность и есть препятствие? 

Мир диснеевской политики превращает склонность к подтверждению в свою собственную командную игру — ставит подтверждение ожиданий на поток в промышленных масштабах. И когда успех миссии зависит от того, чтобы люди воспринимали реальность неправильно, недостатки человеческого мышления становятся бесценными орудиями. 

Одно из таких орудий — логические ошибки. Если человеческое мышление — устаревшая первая версия прошивки, то логические ошибки — ее глюки и баги. 

На логические ошибки мы попадаемся всё время. Классический случай — склонность преувеличивать роль невозвратных расходов. Будучи бесталанным иллюстратором, я давным-давно понял, что рисовать фоны на картинках — сомнительная затея. Просто нарисуй трех человечков, говорящих на белом фоне. Забей на улицу, деревья, небо и тротуар, на котором они стоят. Но нет — иногда я забываю выученный урок и превращаюсь в натурального Боба Росса: «а не добавить ли возле человечков маленькое веселенькое деревце… так, выглядит странно, будто дерево висит в воздухе… окей, нарисуем землю… как там рисуется земля? Ведем линию… нет, выглядит стремно… ладно, подрисую травки…». И вот прошло 18 минут, и я уже вырисовываю отдельные травинки и сомневаюсь в собственном существовании. 

В этот момент маленькая часть моего мозга говорит: «Так, полфона ты уже нарисовал. Выглядит так себе. Фон плохой. Без него будет лучше. Идея была симпатичная, но не вышло. Давай удаляй его, и пошли дальше». 

Но потом встревает часть побольше и забагованней: «Ага, щас. Я 18 минут над этим фоном сидел, не буду я его удалять. Впустую потратить 18 минут — куда такое годится? Эти 18 минут не будут потрачены зря. Я доделаю фон. Если рисунок от этого станет хуже, ну и пусть».

И еще 18 минут я доделываю фон. 

Рационалист Джулия Галеф приводит такое сравнение: идешь в магазин, которые находится в 20 минутах от дома, и на десятой минуте пути узнаешь, что он закрыт… а потом решаешь «довести дело до конца» и всё равно пройти всю дорогу до магазина, раз уж начал. Очевидно, что делать так — совсем неразумно, однако я поступил точно так же, когда принялся дорисовывать свой неудавшийся фон. Чтобы зазря не потратить 18 минут, я потратил еще 18, даже если первые 18 уже и так не вернуть, они упущены в любом случае. Это невозвратные расходы. 

Мы все совершаем эту ошибку. Иногда она вынуждает нас оставаться на работах или в отношениях, которые нам не подходят, и в глубине души мы это знаем. Иногда мы доводим до конца долгий проект, хотя после некоторых вложений в него мы осознали, что это была не самая лучшая идея. Иногда мы дочитываем оставшиеся 250 страниц книги, которая нам особо и не нравится, потому что уже прочитали первые сто. Во всех этих случаях мы просто не можем вынести, что какая-то часть нашего времени и внимания по-настоящему утрачены. Поэтому мы удваиваем (а то и учетверяем) усилия.

Это логическая ошибка. В этом нет никакого смысла (как показывает пример Джулии), но мы всё равно ее совершаем. А всё потому, что мы не в ладах с реальностью. 

Сожаление о невозвратных расходах хорошо известно, но вообще распространенных логических ошибок полным-полно. Википедия насчитывает более ста. Программы, отвечающие за логические мышление, у нас хреновые. 

Но логические ошибки не всегда случаются по недосмотру. Если нужно выиграть спор, но выходит не очень, можно пойти на грязный трюк и воспользоваться несовершенствами человеческой логики. Если оппонент тебя на этом не поймает, всё будет выглядеть как заслуженное очко в твою пользу. 

Мир диснеевской политики полнится и случайными, и намеренными ошибками. Давайте пройдемся по самым распространенным, разбив их на три категории.

Категория 1: ошибки, искажающие реальность

Привычка искажать реальность пролегает на спектре от «легкой подтасовки» до «полноценной фальсификации». На нижних политических ступеньках издавна принято искажать реальность, выдумывая сомнительные исследования и лукавую статистику или показывая реальные события в наиболее подходящем под нарратив свете. 

Стандартный прием в таком духе я называю превращателем случайностей в тенденции. 

Тут всё просто. Когда вы слышите о событии, подтверждающем нарратив, вы засовываете его в превращатель и выдаете за свидетельство наличия тенденции, чтобы оно казалось частью более широкой картины реальности. В то же время, если тенденция действительно есть, и она хорошо отражает более широкую картину реальности, но выставляет ваш нарратив в дурном свете, вы проделываете обратную операцию, и она становится ничем иным как кучкой ненадежных единичных случаев.

Допустим, нарратив вашего племени говорит, что собаки почти всегда хорошие (а все, кто утверждает обратное, — промытые), а еноты по большей части опасные, нечистые твари (а все, кто говорит иначе, — упоротые). А теперь представьте, что за одну неделю произошло шесть событий: 

Фактическая реальность вам здесь не помощник. Ваш нарратив, как и все диснеевские политические нарративы, не оставляет места двусмысленным посланиям. Собаки — хорошие. Еноты — плохие. Точка. В то же время вся доступная информация подсказывает, что оба вида иногда бывают хорошими, иногда плохими. Поэтому вы достаете превращатель и беретесь за дело. 

Сначала вы разделяете новости по категориям и цветом отмечаете, как всё обстоит на самом деле. 

Затем, каждую неудобную красную тенденцию можно пропустить через превращатель и выставить случайностью: 

А каждую удобную зеленую случайность превращатель делает частью полноценной тенденции. 

Когда вы закончите, цвета аккуратно рассортируются сами: красный слева, зеленый справа. 

Еще одна распространенная ошибка заключается в манипуляции тем, что я называю стрелка причинности. Самым важным из азов статистики должно быть понимание, что корреляция не означает причинно-следственную связь. 

Хороший пример приводит Джонатан Хайдт. В 2013 году исследование показало, что люди, которые занимаются сексом, чаще зарабатывают больше денег. Если не уследить за своей стрелкой, можно прочесть заголовок об этом исследовании и сразу же прийти к выводу, что частый секс — это причина больших доходов, или что большие доходы приводят к частому сексу. В реальности же ученые обнаружили, что и за сексом, и за деньгами стоит третья переменная — экстраверсия. 

Любое утверждение типа «переменная А коррелирует с переменной Б» на самом деле предполагает четыре возможных варианта: 

На верхних политических ступеньках люди оценивают все корреляции и стараются определить, какой из вариантов имеет место. Но в мире диснеевской политики люди просто берут тот вариант, который лучше всего согласуется с нарративом. Они берут свои стрелки и указывают ими в самую удобную сторону. 

Конечно, сражения за стрелки причинности постоянно идут во время президентских дебатов. Действующий президент будет утверждать, что каждый позитивный тренд за прошедшие четыре года был следствием его президентства, а каждый негативный тренд начался вопреки его прекрасным законам. Оппонент в обоих случаях будет утверждать обратное. 

Вернемся в Собачье-Енотово и представим, что в твиттере начинает набирать обороты этот график. 

Если вы в племени «собаки хорошие / еноты плохие», вы без колебаний достанете стрелку причинности и будете с помощью графика доказывать, что еноты наносят городу ущерб. Если вы в проенотовом племени, то назовете корреляцию совпадением или проигнорируете ее совсем (а любого, кто репостит этот график, назовете отбитым). В любом случае до причины роста безработицы вы не дойдете. Что неудивительно, поскольку в МДП цель — не более совершенная страна, а политический триумф. 

Из примера видно, что из стрелки причинности можно сделать стрелку вины. С ее помощью толпа собачников может еще больше склонить актуальные новости в свою пользу, перерисовав стрелку вины в двух сюжетах: 

Теперь, чтобы довершить дело, свои пять копеек внесут прособачьи СМИ: 

Разумеется, это всё только прособачья сторона дел. В это же время проенотское племя пребывало в ярости от совсем другого набора новостей: 

Одна из важнейших, определяющих черт верхних политических ступенек — общее чувство реальности: общее понимание того, КАК СЕЙЧАС. В мире диснеевской политики убеждения и точки зрения людей в разных племенах основываются на абсолютно разном восприятии реальности. Неудивительно, что они не могут найти общий язык. 

Категория 2: ошибки, искажающие аргументы

В седьмой главе мы говорили о том, что, пока точка зрения не прошла проверку, это не более чем гипотеза. 

Настоящую проверку любое утверждение проходит, когда показывает свою стойкость перед жесткой критикой. Если вы уверены в своей позиции, вы не упустите возможность вытолкнуть ее на ринг к другим мнениям и посмотреть, как она покажет свою мощь. Как в настоящем боксе, чем сильнее побежденные противники, тем выше место в рейтинге. Именно поэтому сильные научные работы всегда включают в себя мощные контраргументы — они позволяют тезису проявить себя перед научным руководителем. 

Но что, если вы не так уверены в своей точке зрения, но тем не менее хотите сделать вид, будто она прекрасно держится на боксерском ринге? Как прокрастинатор, написавший в колледже кучу спешных, никудышных работ, могу по своему опыту сказать, что одна из визитных карточек работы со слабым тезисом — еще более слабый контраргумент. 

Перед настоящими оппонентами, которые не боятся разодрать плохие аргументы на куски, слишком простые диснеевские нарративы первый же раунд заканчивают в техническом нокауте. Именно поэтому политические эхо-камеры так стремятся табуировать критику нарратива — так они защищают священного ребенка от сильных затрещин. 

Но чтобы создавать сильную убежденность у своих членов в том, что нарратив — это ЧИСТАЯ ПРАВДА, политическим эхо-камерам нужно сделать так, чтобы нарратив казался чемпионом по боксу в тяжелом весе, который уничтожит любого, кто попытается его разоблачить. Но как это сделать, когда никому из настоящих, живых критиков не позволяют бросить нарративу вызов? 

А вот как: эхо-камера снимает постановочные бои, которые членам эхо-камеры кажутся настоящими, но в котором всегда побеждает нарратив. Чтобы это провернуть, они пользуются одним из самых проверенных инструментов в интеллектуальном мире нижних ступенек: 

Генератор чучел берет настоящую критику и превращает ее в легкие мишени. Вот три самых стандартных. 

Соломенное чучело

Чтобы сделать соломенное чучело, генератор перефразирует сильный аргумент, превращая его в гораздо более слабый. 

Чтобы понять как это работает, давайте сначала посмотрим, как стандартный политический нарратив с нижних ступенек дерется с настоящей критикой за пределами эхо-камеры. 

Как и ожидалось, не очень. Спасти положение может генератор чучел. 

Мы все пользовались такой тактикой. 

Иногда мы делаем соломенных чучел намеренно, иногда они получаются сами по себе. Чаще всего подсознательно мы понимаем, что делаем, а вот сознание не признает, что это дешевый трюк. 

В публичных спорах цель спорщика — не столько переубедить оппонента, сколько завоевать расположение аудитории. Для этого спорщики будут использовать соломенных чучел в надежде, что публика не настолько умна, чтобы заметить манипуляцию. 

Для неискушенного зрителя соломенное чучело может создать видимость победы — как боксер, что посреди раунда бьет по яйцам и надеется, что рефери не увидит. И не подумаешь, что это сработает, но люди не в ладах с реальностью, из-за этого соломенных чучел часто принимают за чистую монету. 

В зале суда или на сцене для дебатов, оппозиция хотя бы имеет шанс возразить или опровергнуть использованные против нее соломенные чучела. Но обычно оппозиции не дают права голоса вообще. 

В мире диснеевской политики, когда остро сложенный твит или текст плодит соломенных чучел в адрес другой стороны, он становится виральным, и вскоре по эхо-камере начинает без конца крутиться фарсовый боксерский поединок. 

Хлипкое чучело

Ошибка соломенного чучела хорошо известна. Но в прошлом десятилетии начали говорить еще об одной. Политолог Роберт Талисс называет ее ошибкой хлипкого чучела. 

Сделать соломенное чучело — значит взять сильный аргумент и исказить его, чтобы он стал слабым. Сделать хлипкое — это взять сильный аргумент и вытащить из него самую слабую часть, или взять самую слабую его версию, и атаковать уже ее. Ловкую победу над слабым аргументом можно выдать за победу над аргументом в целом. 

Большие любители хлипких чучел — предвзятые СМИ. В частности, на этом сделали целые карьеры Джон Стюарт и Такер Карлсон. 

Из-за хлипких чучел все обитатели нижних политических ступенек считают другую сторону абсолютно несостоятельной и не заслуживающей прощения. Им снова и снова показывают худшие стороны великана другой стороны, и они начинают верить, что это репрезентативно отражает оппонентов в целом. 

Полое чучело

Полое чучело вообще не заморачивается ни искажением контраргументов, ни черрипикингом, а просто создает новый контраргумент на пустом месте. Часто его предваряют фразой «есть мнение, что» или какой-нибудь другой туманной формулировкой. Это идеальный противник для нарратива — плюнуть и растереть. 

В 2004 году, чтобы опровергнуть мнение противников войны в Ираке, Джордж Буш сказал: 

«В мире много людей, которые не верят, что, если у людей не тот цвет кожи, то они могут быть свободными и самостоятельно управлять своей страной… Я с этим не согласен. Я категорически с этим не согласен. Я считаю, что люди, исповедующие мусульманство, способны на самоуправление. Я считаю, что люди, у которых кожа не… у которых другой цвет кожи, могут управлять страной самостоятельно».

Другими словами: 

Полое чучело — это точка зрения, которой ни у кого никогда не было, ее придумали только для того, чтобы выставить оппозицию в максимально дурном свете. Тактика кажется глупой, пока не вспоминаешь, что мир диснеевской политики — очень глупое место. В наши дни в зачарованных диснеевских замках повсюду бродят полые чучела. 

В МДП мощь генератора чучел распространяется за границы побед в спорах. В 1961 году социальный психолог Уильям Магуайр написал об «эффекте прививки». При вакцинации иммунная система человека контактирует с ослабленной версией опасного вируса. Победив ослабленную версию, тело развивает иммунитет против всех версий вируса, в том числе сильных. Магуайр обнаружил, что похожим образом работают убеждения людей. Вот его слова: 

[У]беждения можно «привить» против переубеждения в будущем при невольном контакте с сильными контраргументами, если перед этим познакомить человека с теми же контраргументами, но в ослабленной форме, которая стимулирует — но не пробивает — его оборону. 

Если соломенное, хлипкое и полое чучела достаточно часто повторяются внутри политической эхо-камеры, для ее обитателей они становятся исчерпывающим представлением о политических оппонентах и их мышлении — вечным подтверждением того, что нарратив правилен, и как глуп любой, утверждающий обратное. Вскоре любая версия контраргументов — даже очень сильная — отметается, принимается за обычную абсурдную критику, но в более умной формулировке. Люди вырабатывают «иммунитет» к переубеждению на эту тему. 

Уменьшается и вероятность того, что обитатель эхо-камеры осмелится подвергнуть нарратив сомнению. Потому что сию же секунду люди услышат в этом защиту всё тех же нелепых доводов и доказательство глупости и отвратности сомневающегося. А за этим последуют социальные наказания. 

Но искажать аргументы можно не только для атаки на соперников. Так можно и обороняться. 

Мотт и бейли

Ошибка «мотт и бейли» — это старый как мир трюк, которому только недавно дали название (придумал его Николас Шекел, а популяризировал Скотт Александер). 

Название происходит от средневековой крепости, характерной для северной Европы 10-13 вв. Выглядела она так: 

Бейли — это участок земли, на котором удобно и экономически выгодно жить, но который сложно защищать. Он всегда уязвим для атак. Именно для этого нужен мотт. Мотт — это возвышенность внутри или возле бейли, на котором стоит деревянная башня. Когда бейли был в опасности, население убегало в башню мотта. Мотт, в отличие от бейли, защитить гораздо проще и почти невозможно захватить — поэтому захватчики, взявшие бейли, не могли взять крепость полностью. Рано или поздно, под градом стрел из башни мотта нападающие сдавались и отступали, после чего население замка могло дальше жить в приятном и плодородном бейли.

У Шекела мотт и бейли — это метафора для дешевого полемического приема: человек, занимающий удобную, но уязвимую для критики точку зрения — «бейли», встретив возражение, может быстро отступить в башню и сменить свою позицию на более сильную — «мотт». 

Мотт и бейли — это генератор чучел наоборот: не сильный аргумент противника превращается в слабый, а свой сомнительный аргумент превращается в неопровержимый. Это нужно, чтобы оба аргумента казались одинаковыми и чтобы любой, согласный с утверждением-моттом, согласился и с утверждением-бейли. Это попытка пришить одну позицию к другой и прикрыться ей, как щитом. 

Мир диснеевской политики — земля раскидистых бейли, укрепленных холмами моттов. И если внимательно прислушаться, можно заметить, как люди взмывают на свои верные мотты, козыряя с них каждый раз, когда их взгляды попадают под огонь. 

Ошибки, искажающие аргументы, позволяют людям искажать, подгонять под себя и выдумывать аргументы, чтобы проводить ложные боксерские бои. Эти тактики здорово помогают сделать диснеевского великана почти неуязвимым для внешнего мира. Но когда всё вышеперечисленное не срабатывает, обитатели нижних политических ступенек могут достать из обоймы свой самый грязный трюк. 

Категория 3: ошибки, искажающие людей

Пол Грэм однажды изложил свою иерархию критики, которую можно изобразить как-то так: 

Согласно Грэму, критика низшего сорта — это критика человека, а не самого аргумента. В самом низу пирамиды находятся самые убогие контраргументы — обычные оскорбления. Это явный признак того, что оппонент имеет очень малые шансы победить в настоящем споре. Еще оскорбления часто говорят о том, что предмет спора на самом деле не важен, и возражение лишь повод выместить злобу друг на друге. В любом случае никто за всю историю человечества не добрался до сути чего бы то ни было, разбрасываясь ругательствами. Зато это весело. 

Уровнем выше — чуть более цивилизованная ошибка ad hominem. Люди часто используют выражение ad hominem как зонтичный термин, под которым понимают и оскорбления, но здесь мы говорим только об одной тактике: дискредитации возражения на основании фактов из личной жизни критика, не обращая внимания на сам аргумент. Другая форма этой ошибки — приведение своего собственного опыта или регалий как способа придать достоверность своим аргументам. 

В мире диснеевской политики такие аргументы встречаются повсеместно. Отчасти потому, что обитатели нижних ступенек дискутируют на уровне школьников, но еще и потому, что на нижних ступеньках такие аргументы невероятно эффективны. Ведь чем меньше люди знают суть дела, тем больше будут опираться на доверие к человеку, это утверждающему. На нижних политических ступеньках люди, вызывающие доверие, чаще будут казаться правыми и добросовестными, независимо от качества их аргументов. И наоборот. 

По большей части распределением доверия заправляет стандартный трибализм. В этом году профессоры Стивен Сломан и Элке Вебер собрали большую подборку статей, посвященных научному изучению поляризации политических мнений. В большинстве своем результаты подтверждали то, что и так интуитивно понятно: предположения людей о представителях чужих политических группы крайне нелестны. Например, если кандидат от оппонентов придерживается в основном мейнстримных взглядов, но некоторые из них крайне категоричны, люди склонны предполагать, что этого кандидата поддерживают именно за эти взгляды, а не вопреки им. Но доказательств, что это правда, нет. В рамках другого исследования выяснили, что «избиратели часто считают, что действия лидеров их группы нацелены на благо страны (интересы государства), а действия лидеров чужих групп нацелены на выгоду самих политических лидеров (личные интересы)» — даже если оба лидера поступали одинаково. 

Итак, жители МДП уже заранее настроены не доверять тем, кто ставит под сомнение нарратив, и поэтому не верят их аргументам, невзирая на их суть. Но мощная традиция ad hominem позволяет упрочнить этот ключевой для стабильности механизм. 

Враги политической эхо-камеры обычно дискредитируются на основании своего прошлого, религии, расы, национальности, гендера, образования, профессии и друзей — хотя это и не отвечает на вопрос, что конкретно в их аргументах такого вопиюще неправильного, что они не заслуживает даже рассмотрения. 

Критиков поливают грязью за цитаты, вырванные из контекста. Эта тактика может работать в двух направлениях: выставить в дурном свете и человека, и его аргументы. Часто одно неудачное выражение, вырвавшееся десять лет назад, становится весомым поводом отвергать всё остальное, что будет говорить критик, — даже если он будет клясться, что сам больше не верит в то, что сказал в то время. 

Если это не срабатывает, всегда можно заняться чтением мыслей: последователи нарратива будут предполагать худшее о настоящих, истинных, потаенных мотивах критика (люди могут считать, что кандидатами от другой стороны движет эгоизм, а к своим кандидатам быть более снисходительными). Мир диснеевской политики раздувает всё это, пока обитатели эхо-камеры не убеждаются, что любой, кто хочет снизить иммиграцию, — расист, любой противник военных вмешательств — не патриот, а сторонник снижения налогов просто жадный, и делает в принципе всё, что поможет эхо-камере слить тех, кто сомневается в нарративе. 

В самых экстремальных эхо-камерах дискредитация аргументов и дискредитация людей соединяются в цепочку, по которой от одного к другому передается обесценивание. Как только некая позиция признается ужасной и неправильной, любой ее сторонник автоматически получает клеймо ненормального, что в свою очередь побуждает людей отвергать все остальные его предложения. В других случаях известный человек провозглашается в эхо-камере плохим, и его репутация бросает тень на его мнения, а затем и на любого, кто обнаруживает те же взгляды. Дискредитация распространяется подобно заразе. 

Если посмотреть на это более широко, можно увидеть, что все ошибки работают заодно с системой фильтрования информации в эхо-камере. Фильтры впускают дружественную информацию, ошибки восприятия искажают ее, чтобы она стала еще более дружественной, затем фильтры отшлифовывают ее еще больше, шире распространяя наиболее податливые фрагменты. Эта бесконечная командная работа так эффективна, что жители МДП не только имеют по всем вопросам одинаковые оцифрованные точки зрения, но и повторяют те же самые предложения слово в слово. 

Когда все говорят одно и то же, начинают работать циклы обратной связи — о них мы говорили в третьей главе (правда, тогда мы думали, что говорим о наших предках): 

Вывести человека из состязаний в силе — это одно…

Политика в 3D

Наш психологический спектр помог рассмотреть обычное разделение на левых, прарвых и центристов…

…в двух измерениях, где оно больше похоже на арку. 

Наше третье измерение (башня эмерджентности) позволяет увидеть картину побольше. То, что на нижнем этаже башни эмерджентности выглядит как арка из 300 миллионов индивидуумов, с этажа выше выглядит как четыре великана: 

Люди, из которых состоят великаны на верхних ступеньках, не особо отличаются от людей на нижних. Но сами великаны не имеют ничего общего. На нижних ступеньках великаны — продукт древней человеческой прошивки для выживания. Таких великанов она строит тогда, когда находится у руля. На верхних ступеньках Высокоразвитые разумы смогли сплотиться, переписать культуру и перехватить результат работы прошивки. 

Во второй части мы оперировали простыми понятиями и представляли, как государство вроде США может работать в идеале. Под защитой Первой поправки США могут превращаться в огромный рынок мнений, где разумы отдельных американцев объединяются, как нейроны, и образовывают гигантский супермозг. Мышление отдельных людей на большинство тем создает массив мыслей с распределением в форме ровного колокола, а наполняет жизнью эту фигуру кривая высказываний, которая ложится ровно поверх него. 

Люди говорят, а огромный мозг мыслит, и спустя время, он доползет по спектрам мышления в сторону чуть большей мудрости. 

Это отчасти сейчас в США и происходит. Вот только с одной большой оговоркой. 

Во второй главе мы не упомянули неизбежное сопротивление ценностям философии Просвещения, которое будут оказывать эхо-камеры — культурные мини-диктатуры. Эхо-камеры — это застывшие участки в супермозге свободной страны, темные участки мозга, где мышление работать не может. 

Если верхние политические ступеньки — это рынок мнений, который на всех спектрах мнений выдает естественное колоколообразное распределение, застойные эхо-камеры с нижних ступенек скорее похожи на высокие вертикальные башни. Вместе они делают большинство политических тем похожими на верблюдов. 

Распределение по верблюду движется к прогрессу медленнее, чем распределение по колоколу. Мир науки и бизнеса развивается быстро, потому что плохие идеи быстро проваливаются. А вот в мире мнений эхо-камеры со своими священными и табуированными точками зрения удерживают плохие идеи в живых гораздо дольше, чем они прожили бы на нормальном рынке. Когда столько избирателей заперты в верблюжьих горбах, политики вынуждены подолгу заигрывать с низкоуровневыми мнениями и обращаться к политической ментальности с нижних ступенек. Горбы искажают форму окна Овертона, делая мозг страны менее умным, менее способным к изменениям, менее рациональным и менее здравомыслящим. 

Это не означает, что не работает система в целом. Как мы уже говорили, дело Просвещения не в том, чтобы полностью подавить Примитивный разум человека, а в том, чтобы гарантировать, что, в отличие от других обществ прошлого, он не сможет перехватить контроль полностью. Это не значит создавать в стране идеальное распределение мнений — это значит размять застывшие башни настолько, чтобы они превратились в упругие, но при этом податливые верблюжьи горбы. Нашему виду на большее надеяться не приходится. 

Давайте сделаем масштаб еще меньше. Если подняться по башне эмерджентности еще на этаж, мы увидим, что страна вроде США — это два больших политических великана. 

Для этого можно разрезать наше двумерное политическое пространство по вертикали и отделить великана правых от великана левых. 

Настоящие левые — полноценные левые — это сочетание высокоразвитого прогрессивного великана с верхних ступенек и примитивного, играющего в состязания в силе синего великана с нижних. Так же дело обстоит и с правыми. 

Каждый из этих великанов похож на обычного человека, только в большем масштабе. Это результат внутренней борьбы между огнем и светом. 

Каждый из нас ведет свое собственное восхождение на гору, поднимаясь и спускаясь на пути к зрелости и мудрости. У всех нас бывают хорошие и плохие дни, хорошие и плохие годы. Мы все состоим из замечательных качеств и личных изъянов и всю жизнь пытаемся стать немного лучше. Мы все люди, и общество наше такое же. 

Как и каждый из нас, политические левые и правые постоянно стараются стать лучше. Иногда они ведут себя как дети. Иногда они поступают мудро. Как и каждый из нас, они с возрастом развиваются и, как каждый из нас, иногда откатываются назад. 

Каждый человек всё время работает над двумя проектами: сопротивлением миру и сопротивлением себе самому. Политические великаны с верхних ступенек в такой же ситуации, они постоянно сражаются на два фронта: горизонтальный бой против соседа по ступеньке с целью определить курс перемен и развития страны; и вертикальный бой против великана с нижних ступенек, который прячется за тем же политическим знаменем — проигрыш в этом бою угрожает разрушить его репутацию, перехватить повестку и поставить под угрозу его прогресс. 

Политические партии похожи на людей и в другом аспекте: в обоих случаях личная борьба одного человека может влиять на личные битвы окружающих. 

Ссоры в семейных парах часто происходят из-за того, что между собой начали драться их Примитивные разумы. Примитивный разум одного не хочет сражаться с Высокоразвитым разумом другого — он хочет драться со своим примитивным дружком. Когда он взвинчен, он вызывает другого Примитивного разума поиграть и обычно получает нужную реакцию. Запускается порочный цикл, и всё быстро скатывается в кавардак. Когда один из Высокоразвитых разумов в паре возвращает контроль над своим человеком и возможность высказаться, сказать что-то вроде: «Я понимаю, почему ты так говоришь, я тоже расстроен этой ситуацией», ссора быстро прекращается. Когда друг с другом начинают разговаривать Высокоразвитые разумы, они могут перехватить инициативу и взять общение под свой контроль. 

Исходя из того, что я узнал о политике, и того, что читал об истории, похожим образом работают и политические великаны. Если взглянуть на США не как на две пары левых и правых великанов, а разделить их горизонтально, мы увидим две пары, сражающихся столько же времени, сколько работают в команде. 

На верхних ступеньках великаны постоянно спорят друг с другом, но они знают, что всегда в одной команде, у них одна и та же глобальная цель. На нижних ступеньках увидеть это сложнее, но там великаны тоже в одной команде. Как вы помните, Алладин без Джафара лишь простой босяк. На нижних ступеньках великанам нужен злой двойник. В их нарративе это главный злодей — объединяющая сила, что удерживает всё на своих местах. На нижних ступеньках ничто так не радует обитателей великана больше, чем козни великана-оппонента. Это их бесит, но особым образом. Это зажигает их факелы и вносит в их жизнь смысл. И оправдывает детские выходки уже с их стороны, что в свою очередь еще сильнее распаляет другого великана.  Примерно так же супруги скатываются до всё более ожесточенной ссоры. Когда на нижних ступеньках великаны по-настоящему друг друга выводят, великаны на верхних становятся все слабее и тише. 

Обитатели верхних политических ступенек думают о политике как об игре с положительной суммой и, когда они политикой занимаются, так и есть. Столкновение великанов на верхних ступеньках — это классические состязания в нужности, они ведут к прогрессу и мудрости. 

На нижних политических ступеньках политика считается игрой с нулевой суммой, в которой одна сторона побеждает, другая терпит поражение, и на этом всё. Но на самом деле игра, в которую они играют, имеет отрицательную сумму. Их борьба утягивает страну вниз к подножию той самой горы, на которую великаны с верхних ступенек пытаются взобраться. 

Вторую часть я завершил картинкой, на которой Америка восходит на гору, чтобы стать более совершенной страной:

Тогда мы могли увидеть страну только снаружи. Теперь, когда у нас на поясе больше инструментов, мы можем заглянуть вглубь этого образа, и увидеть ситуацию так, как, на мой взгляд, она выглядит на самом деле: вечное перетягивание каната между коллективным Высокоразвитым разумом страны и ее же коллективным Примитивным разумом. 

Это и есть правдоподобное изображение американской политики. Не просто правые против левых. Это верхние ступеньки против нижних. Это движение вперед против движения назад. Это мудрость против глупости. Состязания в нужности против состязаний в силе. Это не только политика идеологических флангов, это еще и политика ступенек. Многие наши политические битвы действительно горизонтальны. Но их все затмевает по-настоящему важное политическое сражение. Перетягивание каната, которое идет по вертикали. 

 ___________

Таким я отправлялся в колледж: 

Весь мир был к моим услугам. Меня переполняло предвкушение. Но потом начались беседы о политике. 

Первый раз в жизни мои политические взгляды подвергли сомнению. Как будто жил себе вот здесь, никого не трогал, и вдруг новые друзья начали сталкивать меня со скалы: 

В тот момент я не знал, что нахожусь на типичном пути интеллектуального развития, который часто называют эффектом Даннинга — Крюгера. Я его представляю вот так: 

Во многом это как американские горки. На тот момент я уже неспешно поднимался на первый склон. Внезапно, настал тот жуткий момент, когда вагончик выравнивается и начинает наклоняться вниз… 

У меня был выбор между двумя вариантами: 

Вариант 1: остаться на холме инфантильности. Можно было решить, что не нравятся мне эти друзья, что они высокомерные ничего не понимающие мудаки, и отдалиться от них. Можно было найти других друзей, более похожих на тех, с кем я привык общаться, и постараться забыть обо всем этом неприятном опыте. Снова оградиться от критики, опять удостовериться в своих уже устоявшихся убеждениях и восстановить свою уверенность (что, согласно эффекту отдачи, не заняло бы много времени). 

Вариант 2: решиться на прыжок. Оставить свою комфортную убежденность и принять эти новые неприятные чувства: сомнение в себе и экзистенциальную потерянность. 

Я скатился с холма колобком. 

Пока меня мотало, я намотал на ус: чтобы быть настолько самоуверенным, как я во время поступления в колледж, нужно быть либо экспертом, либо пустозвоном, — и экспертом я не был. Я был демократом по той же причине, по которой был фанатом «Ред Сокс». Это была моя любимая команда, вот и все дела. 

Довольно скоро я уже не понимал ни во что я верю, ни кто я такой, ни прав ли я. Я больше не чувствовал себя гордым демократом. Демократ Тим был самозванцем, и я решительно намерился самозванцем больше никогда не быть. Но стать республиканцем? Мне? Республиканцем? Да ни за что. Мне слишком долго и сильно внушали мои взгляды, чтобы по-настоящему переметнуться. Я начал бояться разговоров о политике, потому что не был уверен, кем мне нужно стараться быть во время этих разговоров. Положение было незавидное. Я оказался здесь: 

В каньон неуверенности попадают после того, как поняли: «погодите-ка, на самом деле я ничего не знаю», но еще не дошли до мысли: «о, так остальные тоже ничего не знают». Если не прочувствовать это двойное озарение до конца, человек будет в состоянии заметить, чего он не знает, но еще не будет понимать, что незнание — здоровое и продуктивное состояние. Неприятное ощущение экзистенциальной потерянности и неуверенности в собственном уме — тот легкий наркотик, с которого начинается путь к настоящему умственному развитию. Но пока полное прозрение не наступило, тебе так не кажется. Ты чувствуешь стыд и неловкость. Чувствуешь себя глупой размазней и надеешься, что никто не догадается, как мало ты знаешь на самом деле. Так было у меня в тот момент. 

А потом это произошло. Я сидел у себя в общаге для первокурсников, и у соседа в гостях был друг, и он сказал что-то вроде: «и вообще, все здравомыслящие люди всё равно центристы».

И всё встало на свои места. На самом-то деле я центрист. Это была идеальная новая личность. К черту всех этих политических экстремистов. Я мыслю основательно, детально, умеренно, принимаю во внимание то, что на обеих сторонах есть и хорошие, и плохие взгляды. 

Мы все чего-то стыдимся, когда смотрим на себя в прошлом. У каждого из нас есть такой список. Почти на самом верху моего находится вот этот случай. Я возвращаюсь домой на день Благодарения и провозглашаю всем, кто только слушал, какой я теперь центрист. Как вспомню, так вздрогну. 

В каньоне неуверенности люди очень уязвимы. Это идеальные цели для внушения новой догмы, потому что они всё еще слишком туманно понимают, как работает знание, и до смерти хотят снова почувствовать себя умными. Из-за этого много обитатели каньона совершают ту же ошибку, что и независимый умеренный центрист Тим — с головой заныривают в другую догму. Тебе кажется, будто делаешь шаг вперед. Но всё совсем не так. Это как птенец, впервые вылетев из гнезда, чувствует холодные ветра и быстро возвращается домой. Так я и сделал. Попытался уйти от неприятных чувств каньона неуверенности, убежав назад на вершину холма инфантильности, просто надев другой плащ-самоидентификацию. Я оставил самозванца-демократа и стал самозванцем-центристом. 

Всё это напоминает мне рисунок из другого поста:

К счастью, со временем пришло и некоторая осознание. Моя поспешная вылазка в сторону центризма — это то же самое, что разорвать долгие отношения с больным на голову партнером и немедленно запрыгнуть в руки к первому встречному. Но эта интрижка кое-чему меня научила. Раз уж мне надо было понять, кто я на самом деле и в будущем прийти к здоровым отношениям, нужно было побыть некоторое время одному. 

Поэтому моя личность изменилась снова: на этот раз я стал чуваком, который пока не разобрался, — поканеразберистом. 

За пару лет после этого я стал впервые смотреть вверх и замечать в политическом пространстве ось Y. Всё это время я смотрел под ноги в поисках правильного места на оси «Во что мы верим» — тогда как настоящий ответ был у меня над головой. 

Впервые глядя на вертикальную ось, я чувствовал себя как эти обезьяны. 

Теперь я находился в этой части американских горок, перерожденный поканеразберист, снова готовый к восхождению длиною в жизнь. 

Хотел бы я сказать, что с этого момента путь на вершину горы зрелости стал прямым. 

Но старые привычки сложно бросить и, оказывается, оставаться на горе реально сложно. Когда я провозгласил себя непредвзятым поканеразберистом, я не имел понятия о том, насколько мой Примитивный разум был привязан к синему цвету. 

Я умел делать все правильные движения: читать статьи самых убедительных консервативных авторов и искать недостатки у политиков-демократов и их площадок. Я спрашивал себя, почему мои инстинкты подсказывают, что политика левых более логичная и резонная, и искал доказательств тому, что эти инстинкты не плохая привычка, а нечто большее. Я начал ощущать искреннюю растерянность и неопределенность в том, какая партия логичнее рассуждает на тему размера госаппарата, налоговой и внешней политики. 

Но потом начиналась предвыборная гонка, и я чувствовал, будто снова болею за «Ред Сокс». Демократы по-прежнему были близки мне по духу, как бы сильно я ни старался сбросить с себя это чувство. Действительно ли демократы соответствовали моим ценностям, или это только мой Примитивный разум снова брался за свое? Или всего было понемногу? 

В чем бы ни была причина моей привязанности, республиканцы двухтысячных — со своими снежками, войной в Ираке, традиционным браком и запретом стволовых клеток — никак мне с этим не помогали. Пока я старался избавиться от чувства, что демократы были мне близки, республиканцы со своей Сарой Пейлин, Шоном Ханнити, предвыборной кампанией Рика Пэрри и своим… просто посмотрите это секунд 30 — постоянно с идеальной ясностью доказывали мне, что они определенно мне не близки. 

Что ж, хорошие новости! За последние десять лет левые наконец-то с ними сравнялись. Они настолько сдали назад, что стали мне так же неблизки, как и республиканцы. Они до такой степени спятили, что с моих глаз слетела трибалистическая пелена. Я много лет говорил, что я «независимый», но не верил в это всей душой. Теперь я могу говорить это вообще без каких-либо колебаний. 

Удивительно, насколько проясняется зрение, когда реально — по-настоящему — отделяешь себя от племени. Теперь я вижу мир лучше. Плохие новости в том, что мне не по душе то, что я вижу своим новым взором. Это… всё довольно страшно. 

У нас проблема, и нам нужно ее решать. 

Вся эта серия должна была подготовить нас к погружению в эту проблему, с более ясным взором, чем обычно. Туда мы и направимся в финальных главах. 

Глава 10: Великану нездоровится

По материалам Wait But Why

Переводил: Иван Иванов
Редактировал: Александр Иванков