Анна не хотела скрывать свои чувства. Насколько она знала, Диман Джонсон тоже этого не хотел. За последние недели их отношения изменились, и они не знали, как и когда об этом сообщить. «Это твоя семья. Тебе решать», — сказала она ему, готовясь к встрече с его матерью и старшим братом.
Когда Анна подъехала к его дому на День Поминовения в 2011 году, то не знала, чем Диман Джонсон хотел заниматься. Брат Джонсона, Уэсли, работал в саду, и она направилась сразу в дом, чтобы поговорить с Диманом и его матерью. За обеденным столом они немного поболтали о планах Димана на будущее: поступление в школу и получение собственной квартиры. Затем вернулся Уэсли, и их беседа прервалась. Анна взяла Димана за руку.
«Нам нужно вам кое-что сказать», — объявили они. — «Мы влюблены друг в друга».
«В каком смысле, влюблены?» — спросила Р., резко побледнев.
По словам Уэсли, она была так бледна и слаба, как «Цезарь, когда обнаружил предательство Брута». У него же самого скрутило живот. Ему стало не по себе не от того, что Анне 41 год, а Диману — 30, не от того, что Анна белая, а Диман черный — даже не от того, что у Анны был муж и двое детей, а Диман никогда ни с кем не встречался.
То, что его так расстроило, то, что послужило началом последующей ссоре, уголовному преследованию и гражданскому иску в миллион долларов — это тот факт, что Анна может говорить, а Диман — нет. Анна была преподавателем этики Рутгерского Университета в Ньюмарке, а умственные способности Димана штат оценил на уровне годовалого ребенка.
Анна с такой оценкой не согласна. Она не отрицает, что Диман физически не полноценен. Но этого никто не может отрицать. Из-за церебрального паралича он подвержен мышечным спазмам лица, шеи, туловища, рук и кистей. Она признает, что ему трудно долго оставаться в одной позе, что из-за мышечных сокращений его пальцы сжимаются в беспомощный шар и скручивается позвоночник. Как и все, она понимает, что у него есть трудности со зрительным контактом и фиксацией взгляда на объекте.
Она знает, что он носит памперсы, не может самостоятельно одеваться, что он может ходить, лишь если кто-то поддерживает его, и что в противном случае он оказывается на полу. Она осознает, что Диман кричит, когда расстроен, и верещит, когда взволнован, и что он не может контролировать голосовые связки. Анна понимает, что даже сейчас, в свои 35 лет, Диман не может сказать ни слова.
Но она ставит под сомнение вторую половину диагноза Димана: что он не просто болен параличом, но что у него еще и очень низкий уровень IQ. В 2004 году, за пять лет до того, как Анна встретила Димана, клинический психолог Уэйн Тиллман, который консультирует Бюро опеки Нью-Джерси, обследовал Джонсона.
Он обнаружил, что его нарушения препятствуют любому тестированию интеллекта, но к некоторым выводам все же можно прийти: «его понимание весьма ограниченно», «продолжительность концентрации внимания слишком короткая», «ему недостает познавательной способности, чтобы понимать что-либо и участвовать в принятии решений». Диман не смог выполнить даже базовые, дошкольные задания. Несколько месяцев спустя суд назначил Р. и Уэсли его официальными опекунами.
С момента встречи с Диманом Анна думала, что Тиллман ошибся. Диман не может говорить и держать карандаш, но это двигательные навыки, не умственные, и их отсутствие не означало отсутствие мыслей.
Что если у Димана в голове — маленькая тюрьма, место, где повзрослевшие мысли были заперты его параличом? Тогда, он, разумеется, провалит все стандартные тесты IQ — ведь они созданы для тех, кто умеет устно отвечать на вопросы, читать и писать. Диману нужен был другой способ делиться своими глубоко спрятанными мыслями.
По просьбе семьи Димана Анна начала работать с ним, используя спорный метод, известный как «облегченная коммуникация». Она держала его за руку чуть ниже локтя и сначала помогала показывать на картинки, потом на буквы и, в итоге, на кнопки «Нео» — ручной клавиатуры со встроенным экраном. Держа его за локоть, она помогла ему начать воспроизводить слова после 30 лет молчания.
Уэсли и его мать были в восторге от успехов Димана, но теперь неожиданно отшатнулись. (Ни родственники Димана, ни Анна не согласились давать интервью для этой статьи, все их цитаты и воспоминания взяты из судебных записей и показаний. Мать Р. и брат Уэсли названы по их инициалам и среднему имени для защиты личности Димана, которая не была публично раскрыта во время публикации этой статьи.)
Когда Уэсли обвинил Анну, что она воспользовалась его братом, та не смогла ничего ответить. В конце концов, Диман с ее помощью начал печатать: «Никто никем не воспользовался. Я годами пытался соблазнить Анну, но она отважно сопротивлялась». Затем он напечатал другое сообщение, адресованное Анне: «Поцелуй меня». Уэсли вышел.
Позже, после того, как Уэсли сказал Анне, что она больше не увидит его брата, она начала умолять его по телефону: «Я напишу вам письмо, проколю палец и кровью подпишусь — сделаю что угодно, чтобы убедить вас, что это правда», — обещала она в голосовом сообщении. — «Я уйду от мужа, и построю семью и быт с Диманом».
Но с семьи уже было достаточно. То, что раньше поразило их, словно чудо — голос Димана, открытие его души — теперь было похоже на обман. Позже они скажут властям, что Диман не мог дать согласие на какую-либо любовную интригу, потому что страдает серьезной умственной инвалидностью — с точностью повторяет то, что им всегда говорили психологи.
Его «сообщения», должно быть, были подделкой. В противном случае, если Анна притворялась, она могла использовать Димана для разных целей — в качестве морской свинки для исследования или для продвижения по карьере. Или, как позже скажет Уэсли во время трехнедельного судебного разбирательства о сексуальном насилии: «У нее больная, извращенная фантазия».
Анна никогда не сомневалась в том, что она и Диман влюблены и что его сообщения действительно были написаны им. Даже когда ей предъявили обвинение, казалось, что она больше обеспокоена его судьбой, чем своей.
«Весной 2011 года Димана лишили доступа к его средству коммуникации», — писала она в недавней своей книге. — «Те, кто контролирует его жизнь, снова воспринимают его как человека с серьезной ментальной инвалидностью. Эта глава посвящена ему, в надежде, что однажды восстановится его голос и его свобода». Эту книгу она писала, когда судебное разбирательство только началось.
Марджори Анна Стабблфилд — среднее имя произносится с аристократической «а», как в слове «нирвана» (звук [а] вместо [э] — прим. Newочём). Она носит фамилию бывшего мужа. Раньше она была Марджи Маккеллен. Почетная студентка, воспитанная в иудейских традициях, она выросла в городе Плимут, штат Мичиган, где почти все были белыми. «Я выросла с верой, что на мне лежит ответственность за тиккун олам — исправление мира», — писала Анна в своей книге «Этика вдоль цветного барьера», которая была опубликована в 2005 году.
В старшей школе она начала писать статьи для школьной газеты: одну об однокласснице, которая забеременела, другую — о свободе прессы, с участием школьников Плимута. Обе выиграли Национальную премию.
На втором курсе Анна играла главную роль в городской постановке «Дневник Анны Франк». «Марджори и была Анной Франк», — позже сказал Элиз Мирто, ее коллега по постановке, ставший актером. «Знаете ту известную цитату —‘‘Несмотря ни на что, я все еще верю, что на самом деле все люди в глубине души добры!’’ Это и была Марджори».
Ее родители принимали активное участие в местной политике, были энвайронменталистами, боролись за права женщин. Но делом их жизни были проблемы людей с ограниченными возможностями. У обоих была докторская степень. Ее мать, Сандра Маккленнен, начала работать со слепыми детьми с когнитивными нарушениями еще в 1963 году. Десятки лет она обучала детей с ограниченными возможностями различным социальным навыкам: пожимать руку, разговаривать с незнакомыми людьми, в надежде помочь им выбраться из государственных больниц в специальные общежития.
Анна разделяла этот интерес к инвалидам. В старших классах она выучила шрифт Брайля и язык жестов. Но на первых курсах академии она переключила свое внимание и задачи тиккун олам на другую проблему — борьбу за расовые права.
Получив в 2000 году докторскую степень, она стала известной специалисткой в сфере африканской философии, публиковала работы на тему рас и этики и стала председательницей в Американской философской ассоциации в статусе темнокожего философа — первая и единственная белая, которая достигла такого уровня. «Наш мир в руинах», — писала она в «Этике вдоль цветного барьера». «Верховенство белых — главная причина такого положения дел. И мы не сможем восстановить мир, пока не покончим с этим».
У Анны смешанная семья — у нее двое детей от бывшего мужа Роджера Стабблфилда, темнокожего музыканта (он играет на тубе) и композитора. На протяжении 11 лет она преподавала на факультете Рутгерского Университета в Ньюарке, где учились студенты самых разных рас. Несмотря на всю свою работу на благо афроамериканцев, она боялась попасть в ловушку расизма.
«Даже при благом намерении быть антирасистом, все белые люди слишком часто вторгаются в пространство не-белых или даже разрушают его», — писала она. В том же эссе появляется утверждение, которое могло стать тезисом всей ее карьеры: «Ключевой момент для нас, белых философов — это борьба с ужасами и загадками белых».
«Эти ужасы и загадки», по мнению Анны, сформировали цепь угнетения и притеснения, с которыми она поклялась сражаться. С годами ее миссия, казалось, расширилась и соединилась с миссией ее матери. В 2007 году Анна начала доказывать, что интеллект человека и степень его ментальной инвалидности могли стать средством притеснения в ситуации расовой, гендерной или сексуальной тирании. В конце концов, именно белые элиты создали разные уровни IQ «для рационализации и в качестве инструмента угнетения темнокожих».
После такого поворота в своих исследованиях Анна начала бороться не только с проблемами расовой дискриминации, но и с дискриминацией по признаку трудоспособности.
Если малоимущие черные американцы были самыми уязвимыми членами общества, то малоимущие черные нетрудоспособные люди (такие, как Диман) — рожденные с церебральным параличом, воспитанные матерью-одиночкой, будто бы неспособные общаться — они были самыми уязвимыми из всех уязвимых.
Лишенные голоса и физически, и метафорически, как писала она в 2009 году, они были теми, «кто так далеко отброшен от общества, что большинство из нас, вне зависимости от расы, даже не замечают, что их уже будто нет на Земле».
К моменту публикации этой работы Анна уже год работала с Диманом. Это была ее миссия, ее тиккун олам. Она помогала миру восстанавливаться.
Когда брат Димана закончил свою диссертацию, то включил в нее посвящение своей семье: «Мама, я благоговею перед твоей силой и милосердием», — написал он. Уэсли оставил сообщение и для младшего брата: «Диман, ты никогда не перестаешь удивлять меня».
Уэсли окончил школу в 1993 году, после чего поступил в Рутгерский Университет. Он всегда был очень близок со своим младшим братом, которого иногда называл «Малыш Бубба». К моменту, когда Уэсли стал одним из официальных опекунов Димана, он получил степень магистра по истории, а в 2009 году уже работал над диссертацией по философии и учился на одном из курсов Анны.
Однажды во время лекции Анна показала часть документального фильма «Аутизм – это мир». Этот фильм, в котором снялась Джулиана Маргулис, был номинирован на «Оскар». Фильм рассказывал о неговорящей девочке с инвалидностью. Ее IQ оценивали лишь в 29 баллов. Но когда она начала пользоваться методом облегченной коммуникации, то смогла поступить в колледж.
Эта девочка напомнила Уэсли его брата, Димана. И после лекции он обратился к Анне за советом: «Мог бы мой брат научиться пользоваться такой клавиатурой?» Анна сказала, что она посещала трехдневные курсы, обучающие этой технике, и, возможно, сможет помочь.
Вскоре Уэсли привез Димана к Анне в офис в Конклин Холле. Во время подготовки к их встрече Анна вырезала картинки из журналов. «Где изображена плита?» — спросила Анна, разложив четыре карточки с изображениями кухни, спальни, ванной и прачечной. «Пожалуйста, не обижайся», — сразу же добавила она. — «Я думаю, ты знаешь ответы на вопросы».
Диман не смог назвать картинки или показать на них самостоятельно. Анне казалось, что он пытался показать на них, но вдруг замирал и складывал руки. Поэтому она попробовала использовать метод, которому научилась на семинаре.
Она взяла его за локоть, чтобы стабилизировать его руку, и с такой поддержкой он смог показать на кухню. Потом она попросила его показать президента США, и Диман, все так же с ее помощью, указал на фото Барака Обамы. После этого она другой рукой легонько подогнула под свои пальцы его мизинец, безымянный и средний пальцы, как если бы их руки были сплетены, но с торчащим в сторону безымянным пальцем. Она показала ему несколько карточек с буквами, и, наконец, клавиатуру. «Было очевидно, что он знал алфавит и мог составлять по буквам простые слова», — сказала она позже. «Он быстро учился».
Р. отвозила Димана в Рутгерский Университет каждую субботу, а потом попросила Анну провести еще несколько сеансов облегченной коммуникации у нее дома. «Я была в восторге, постоянно спрашивала, получается ли у него что-то», — сказала Р. «Я пыталась сдерживать себя, но Анна сказала, что я отвлекаю его». Получалось, что Анна вынуждена была заставить Р. выйти из комнаты.
Той осенью Р. познакомила с Анной нескольких матерей детей с инвалидностью. Это были ее друзья из группы поддержки, и Р. хотела со всеми поделиться методом облегченной коммуникации. (Одна из них позже начала работать с Анной.) «Я думала, что это лучшая вещь на свете».
Уэсли тоже был полон энтузиазма. Когда он встретился с другими людьми, которые использовали метод облегченной коммуникации, то заметил, что Диман был одним из немногих темнокожих, и что он попал туда без каких-либо привилегий. «Я был горд» — сказал он в суде. — «А кто бы не был?» Его брат был словно Джеки Робинсон (первый темнокожий бейсболист — прим. Newочём) в среде облегченной коммуникации.
Метод, которым Анна пользовалась с Диманом и с несколькими другими людьми, был изобретен около 40 лет назад для помощи девочке с церебральным параличом. Ее звали Энн Макдональд, она родилась в 1961 году. Ее родители владели химчисткой в городе железнодорожников, расположенном в 100 км к северу от австралийского Мельбурна. Энн родилась с серьезными родовыми травмами. На протяжении первого часа своей жизни она даже не могла дышать самостоятельно. В три года у нее диагностировали спастическую квадриплегию с тяжелыми задержками в умственном развитии и отправили в Больницу св. Николая для детей с тяжёлыми формами инвалидности.
Даже в подростковом возрасте Макдональд была настолько маленькой, что помещалась в детскую коляску и весила меньше 13 кг. У нее часто косили глаза, а руки, шея и язык постоянно дергались. Когда Розмари Кроссли (тогда — ассистент в Управлении психическим здоровьем) впервые увидела Макдональд, та была неимоверно истощена и рисовала на полу. Ни у Макдональд, ни у кого-либо еще из детей не было ни игрушек, ни инвалидных кресел, сказала Кроссли, и они не получали никакого образования. «Лишь пол и кроватка», — так вспоминала она это место.
В 1974 году Кроссли отобрала Макдональд и еще семь детей для специальной игровой группы. Она назвала их «beanbaggers» (мешочниками) — большинство из них были настолько физически ослаблены, что могли лишь сидеть в креслах-мешках. Три года спустя она превратила игровую группу в коммуникационное исследование. Она просила детей показывать на предметы, фотографии и слова. Так она нашла для них способ выражать свои базовые потребности. Она начала с Макдональд: «Энни, я думаю, что могу научить тебя говорить». Она вспоминает об этом в мемуарах «Освобождение Анны», которые они с Макдональд написали вместе. «Не ртом… но руками, которыми ты будешь указывать на картинки и вещи».
Проблема заключалась в том, что Макдональд было трудно указывать на что-то. Когда она пыталась шевелить рукой, писала Кроссли, то она «застревала, словно в кроличьем капкане». Иногда она так одергивала руку назад, что ударяла себя по лицу. Кроссли поняла, что Энн нужен был баланс. «Я была словно отзывчивый предмет мебели, я не двигала ее руку, но просто упрощала ее собственные движения».
Такая поддержка в процессе указывания сработала блестяще. Теперь Макдональд могла выбирать словосочетания и формулировать предложения вроде «Дайте книгу, пожалуйста». Спустя всего две недели таких тренировок Кроссли принесла магнитную доску с буквами, чтобы выяснить, может ли Мадональд самостоятельно составлять слова. Меньше чем через неделю Макдональд указала на буквы «I» и «Н», а потом еще на 11, составив «IHATEFATROSIE» («ЯНЕНАВИЖУТОЛСТУЮРОУЗИ»). «Это было первое предложение, которое Анна высказала», — писала Кроссли. — «Она освободила себя».
Месяц спустя Макдональд продемонстрировала свою осведомленность в местной политике. Еще через два месяца она уже умела считать дроби. Все это произошло так быстро, что некоторые коллеги Кроссли начали задумываться, не мог ли ее метод указывания с поддержкой оказаться обманом. Возможно, Кроссли контролировала руки ребенка сама, направляя их на предметы и буквы, подобно тому, как люди двигают указатель на спиритических досках.
У Кроссли были те же сомнения. «Я не знала, манипулировала ли я ей подсознательно и воображала, что движения ее рук, указывающие на буквы и составляющие предложения, на самом деле были лишь случайными подергиваниями».
Но Розмари убедилась, что ее метод сработал, после того, как Макдональд начала произносить слова с другими людьми — и даже вспоминала шутки, которые никто больше не мог знать. Как она смогла выучить так много в такой короткий срок? Она могла освоить азы языка при просмотре телевизора или слушая разговоры медсестер. Она могла научиться арифметике, считая решетки, расположенные по бокам ее детской кроватки.
Когда Макдональд исполнилось 18 лет, она отправилась в суд, чтобы получить право покинуть Больницу св. Николая. Во время судебного процесса ей показали произвольную пару слов — «string» («строка») и «quince» («айва») —, пока Кроссли не было в комнате. После она должна была воспроизвести их с помощью Кроссли. Она написала «string» и «quit». Не совсем точно, но достаточно близко.
Судья принял метод и постановил, что Макдональд имеет право на самостоятельное принятие решений. В своем обращении к прессе сразу после слушания она написала: «Спасибо. Освободите всех, кто до сих пор в заключении!». Макдональд смогла закончить колледж и умерла в возрасте 49 лет.
Философия, которой была проникнута работа Кроссли, постепенно набирала обороты в мире особого образования. В 1984 году (тогда же, когда по книге «Освобождение Анны» был снят фильм) Анна Доннеллан, профессор Висконсинского университета в Мэдисоне, опубликовала манифест о правах людей с ограниченными возможностями.
Ее труд под названием «Критерий наименее опасного допущения» содержал советы учителям, как относиться к детям с инвалидностью. Когда вы предполагаете, что они никогда не смогут жить как взрослые люди, когда вы закрываете их в классы для особенных детей и даете им игрушки, предназначенные для детей младшего возраста, вы превращаете их в жертв заниженных ожиданий. Лучше относиться к каждому ребенку словно у него или нее есть скрытые таланты, предупреждала Доннеллан. Ведь если вы делаете обратное, что будет, если вы не правы?
Предполагаемые способности были базовым принципом в методе Кроссли. Но ее работа не стала широко известна, пока Дуглас Биклен, профессор обучения в Сиракузском Университете, не посетил клинику Кроссли в Мельбурне в 1988 году. Он описал эту поездку — как и следующую, которая состоялась несколькими месяцами позже — в сенсационной статье для The Harvard Educational Review в августе 1990 года.
По словам Биклена, последствия были невероятными. Те, кто были квалифицированы как люди с «низшим» умственным развитием, теперь могли сказать миру, что они существуют. Как писал Биклен, они, наконец, могли произнести: «Мы проявим себя, мы покажем наши творческие способности, когда почувствуем, что нас оценили и поддержали».
С помощью Биклена метод облегченной коммуникации распространился среди центров помощи нетрудоспособным и применялся с чуть ли не религиозным пылом.
В Сиракузах Дуглас основал институт для подготовки учителей, родителей и социальных работников. Среди его первых учеников была Сандра, мать Анны. Когда она услышала о методе, то на ночном поезде отправилась на один из мастер-классов Биклена. После возвращения в Мичиган она попросила Анну снять несколько видео для ее первых уроков.
На пике популярности метода облегченной коммуникации мастер-класс мог привлечь до 1000 людей, как говорит Кристин Эшби, которая теперь возглавляет Институт Биклена. В октябре 1991 года о технике поддержки написали в статье, которая начиналась с истории мальчика из Сиракуз. Его IQ оценивали в 37 баллов, пока он не начал использовать облегченную коммуникацию. Ему аплодировали стоя, когда он закончил школу.
Три месяца спустя журналистка Диана Сойер получила «Эмми» за сюжет об этом методе в телепередаче «Primetime Live» на канале ABC.
«Десятилетиями аутизм был окутан тайной», — говорила она зрителям. — «Он был расстройством, из-за которого дети замыкались внутри себя, оставались одни против целого мира. Однако сегодня вы увидите то, что изменит эту ситуацию. Называйте это чудом. Называйте это пробуждением».
Убедить удалось не всех. Говард Шейн, преподаватель в Медицинской школе Гарварда, специалист по речевым патологиям, был на конференции в Стокгольме летом 1990 года во время выступления Кроссли. К тому моменту он уже 15 лет пытался помочь общаться людям, которые не обладают навыками вербальной коммуникации. Для этого использовались клавиатуры с синтезом речи и другие инструменты — нажимаешь на кнопку, получаешь слово. В Швеции, утверждала Кроссли, сделали колоссальный прорыв, просто взяв людей за плечо или сжав их руку.
«Это просто не совпадало с тем, что я или кто-либо еще делал до этого», — говорит сейчас Шейн. «Или она увидела что-то, что никто не видел, или что-то было не так со мной, ведь я считал людей нетрудоспособными, в то время как, по ее мнению, мне нужно было просто верить, что они способны на что-то». Он фыркнул при словах о презентации Кроссли: «Мы сидели в конце комнаты, я повернулся к моему другу и сказал:
‘‘Это самая сумасшедшая вещь, которую я когда-либо слышал’’. Но потом я спросил: ‘‘Сколько вреда это может причинить?’’ То же я сказал и ей: ‘‘Сколько вреда это может причинить?’’»
Несколько месяцев спустя Шейну поступил первый звонок от районного прокурора. Неговорящая девушка из города Нортгемптон, штат Массачусетс, обвинила кого-то в сексуальном насилии, напечатав это, когда ее руку поддерживали. История оказалась ложью, но это было не единственное обвинение такого рода.
Облегченная коммуникация появилась в США во время истерии вокруг сексуального насилия над детьми. Она подпитывалась специальным методом гипноза, с помощью которого добывались «воспоминания» из подсознания детей. К концу 1994 года 60 пользователей метода облегченной коммуникации заявили о том, что подверглись сексуальному насилию.
По мере того, как количество таких случаев увеличивалось, Шейн и другие люди начали задумываться над тем, насколько можно доверять методу облегченной коммуникации. Когда Бетси Уитон, страдающая аутизмом 16-летняя девушка из штата Мэн, написала, что ее отец «заставляет держать его пенис», Шейна привлекли для экспертной оценки. Он приехал с набором тестов. Сначала он показал Уитон и ее посреднику, тренеру по речи и языку Дженайс Бойтон, набор картинок — туфля, ложка, мячик — и попросил Уитон распознать их.
Во время одного испытания Уитон показывали те же картинки, что и Бойтон. Во время другого ей показывали картинки, которые Бойтон видеть не могла. Вне зависимости от того, что она видела, результаты были одинаковыми — Уитон воспроизводила лишь то, что было на картинках, которые показывали Бойнтон.
После этого Шейн начал спрашивать у Уитон о том, чего Бойтон не знала — цвет машины ее родителей, имена домашних животных. Уитон показывала на доску с буквами с помощью Бойтон, но ее ответы были неправильными. Во время финального теста Шейн отвел Уитон в коридор и показал ей ключи и другие вещи, которые были у него в карманах. Вернувшись в комнату, он попросил ее назвать вещи, которые она видела. При помощи Бойтон, которая поддерживала ее руку, она не смогла назвать вообще ничего.
Результаты этих экспериментов совпадали с опубликованными исследованиями, которые использовали схожий способ контроля — во время теста набирающих на клавиатуре спрашивали о вещах, которые их посредники не знали или не видели. Почти в каждом случае казалось, что сообщения, которые набирали неговорящие люди, не принадлежали им.
Одно из исследований такого типа показало, что из 126 пользователей облегченной коммуникации лишь четверо общались самостоятельно, без влияния посредника. Последующий обзор 19 исследований этого метода, проведенных в 1990 годы, продемонстрировал, что из 183 тестов успешных не было вовсе.
Складывалось впечатление, что технику окончательно развенчали. Профессиональные сообщества ставили под сомнение или осуждали использование этого метода. В конце 1993 года программа «Линия Фронта» выпустила документальный фильм, в котором описали, помимо прочих, историю Бетси Уитон и говорили о том, что облегченная коммуникация — яркое отображение того, что психологи называют идеомоторным эффектом. Он состоит в том, что внешние убеждения человека, его ожидания вызывают у него бессознательное движение: посредники могли управлять процессом печатания, даже если сами этого не знали.
В начале 1994 года на телешоу «60 Минут» провели схожее разоблачение, которое называлось «Меньше, чем чудо». Государственное финансирование этой техники в школах начало сокращаться. Количество посетителей мастер-классов Биклена в Сиракузском Университете тоже резко снизилось.
Даже у истории Анны Макдональд появилось несколько осложняющих факторов. До теста со словами «string» и «quince», благодаря которому она выиграла дело в суде, она подвергалась серии других исследований, результаты которых были неоднозначными и зачастую противоречивыми. Шерил Критчи, внештатный журналист, задокументировала несколько обвинений в насилии, сделанных Макдональд и другими людьми, которым помогала Кроссли. Макдональд написала, что суперинтендант больницы попытался задушить ее подушкой, а другая девушка заявила, что ей в горло силой заливали ядовитую жидкость.
Негативная реакция на метод облегченной коммуникации «была ужасной», как говорит мать Анны, Сандра, которая до сих пор выступает в роли посредника у некоторых клиентов. Она проверяла обвинение в сексуальном насилии, связанное с методом облегченной коммуникации в Мичигане в 2008 году. Помимо этого в 2005 году она ездила в Австралию, чтобы встретиться с Кроссли и Макдональд. «В начале 1990 годов люди были так вдохновлены, и стольких можно было обучить хоть какой-то коммуникации! Но потом началась противоположная реакция, многие школы запретили использование этого метода и буквально отняли единственную систему коммуникации, которая когда-либо работала с такими детьми».
Диман полтора метра ростом, у него худые руки и ноги, его голова часто непроизвольно дергается. Он постоянно качается из стороны в сторону и ударяется лицом о колени. Его нос выглядит так, будто был сломан несколько раз. Когда он нервничает или расстраивается, то засовывает руки себе в рот и кусает их до крови. В хорошем настроении ему нравится играть с пластиковыми вешалками или ездить к холодильнику за снэком. Диману нравится есть, гулять на улице, смотреть на лампочки на потолке.
Когда Диман сидит за клавиатурой, кажется, что он может сказать многое. Поначалу его сообщения были простыми, и в них были опечатки, но его способности и скорость набора текста на клавиатуре улучшились. В итоге он мог печатать по букве в секунду, и, если Анна угадывала слово до того, как он заканчивал печатать, он нажимал букву «Y» («yes»), чтобы подтвердить.
Анна приносила ему книги для чтения — Майю Энджелоу и других авторов — и обнаружила, что он читает как ученый — по 10 страниц в минуту. (Она листала для него). Они обсуждали возможность его зачисления в GED (программа для проверки знаний школьников, учащихся на дому).
Анна писала матери о прогрессе Димана. Весной 2010 года Сандра спросила, сможет ли Диман написать доклад для дискуссии, которую она организовала на конференции Общества изучения инвалидности в Филадельфии. Обсуждение было посвящено 21 статье Конвенции ООН о правах инвалидов, она говорит о праве на свободу выражения мнений и убеждений. По словам Анны, Диман не был уверен, что справится, но она убедила его, что он должен попробовать.
На протяжении следующих шести недель они вместе работали над его выступлением — одностраничным эссе, которое Диман писал с помощью Анны. В начале июня Диман вместе со своим братом и матерью отправились на конференцию. Там Уэсли прочитал доклад Димана аудитории в 40 человек. «Право на общение — это право на надежду», — говорилось в докладе. «Я прыгаю от радости, зная, что могу говорить, и прошу не преуменьшать ту степень унижения, которую я чувствую, когда люди принимают меня за умственно отсталого».
В Филадельфии Анна и ее мать помогали Диману печатать и познакомили его с другими пользователями облегченной коммуникации. Двое из них, тоже докладчики — Джейкоб Прратт и Хоуп Блок — только что обручились. Уже год они ходили на так называемые «свидания с поддержкой» — флиртуя друг с другом при помощи облегченной коммуникации, планируя свои встречи и обсуждая интимную близость.
Анна обнаружила, что ее отношения с Диманом тоже становятся ближе. Все это время, проведенное за работой над докладом, все книги, прочитанные вместе, и разговоры изменили что-то между ними. «Я начала постепенно осознавать, что у меня появились романтические чувства», — позже она скажет следователям. — «Я начала осознавать это, когда он написал доклад. Доклад не был чем-то необычным. Люди со схожим опытом уже говорили похожие вещи, но со всеми этими грамматическими ошибками. У Димана же был свой особый способ выражать мысли».
Вместе с этим она все плотнее общалась с семьей Димана. Когда P. слегла с пневмонией, и ей нужна была срочная помощь, Анна приехала в больницу. Однажды P. испекла пирог для семьи Анны. «Я мог называть ее тетя Анна или кузина Анна», — говорил Уэсли во время судебного процесса. — «Она была для нас как член семьи». В октябре P. вместе с Анной и Диманом отправились на вторую конференцию в Милуоки. Доклад, который Диман написал для этого, прочитал отец Анны. В итоге он был опубликован в академическом журнале.
Той осенью Диман стал посещать лекции по афроамериканской литературе в Рутгерском Университете вместе с четвертым курсом. Студентка этого университета Шеронда Джонс, нанятая Анной, помогала ему с домашним заданием, используя метод облегченной коммуникации. «Он довольно много читал», — вспоминала Джонс в своей беседе с полицией. «Не могу назвать вам конкретные книги. И также печатал для себя какую-то информацию». Она добавила: «Я знаю, потому что одна из моих соседок по комнате была с ним вместе в классе, и они довольно много писали об одном и том же».
Человек, умственные способности которого оценивали на уровне годовалого ребёнка, теперь участвовал в конференциях и посещал лекции в колледже. В конце концов, мир смог узнать Димана и понять его мышление.
«Он невероятно этичный человек — это то, что меня поразило в нем», — сказала Анна в суде. «Знаете, бывает, встречаешь кого-то невероятно физически привлекательного, но потом узнаешь его поближе, и оказывается, что у него настолько ужасный внутренний мир, что он уже не кажется таким красивым внешне. Это работает и в обратную сторону. Если у кого-то интересное, обаятельное мышление, доброе сердце и красивая душа, то он преображается. И оказывается, что ты любишь человека. И тебе так нравится быть рядом с ним, что ты начинаешь любить и тело, внутри которого он заперт, потому что это то тело, которое у него есть».
Хоть Анна и начала ощущать эту перемену, хоть ей и казалось, что мир Димана открылся, ее отношения с его семьей не были настолько стабильными, как могло показаться. Главной проблемой было то, что метод облегченной коммуникации никогда не работал с его матерью или Уэсли, несмотря на прогресс, которого они достигли с Анной.
Р. и Уэсли провели много часов, практикуясь в этой технике, но ни у одного из них так ничего и не получилось. Анна могла печатать с Диманом, ее мать могла печатать с Диманом, Шеронда Джонс печатала с Диманом. Но почему-то попытки P. и Уэсли всегда проваливались.
Уэсли вспоминал, что сколько бы раз он ни брал Димана за руки, у них получалось напечатать лишь одно слово: the. И больше ничего. Анна, по его воспоминаниям, всегда говорила ему: «Вам надо продолжать практиковаться. Нужно сесть и работать с ним. С помощью этого метода Диман предпочитает общаться с какими-то людьми больше, чем с другими». P. сказала, что пыталась взять руку Димана, но он либо отталкивал ее, либо начинал царапаться. Анна посоветовала ей перестать излишне его опекать.
В январе 2011 года Уэсли был так разочарован, что начал искать в интернете видео об облегченной коммуникации, которое Анна показывала во время лекции два года назад. Он хотел посмотреть, как помогли женщине в том фильме. «Я искал пример для себя», — сказал он во время процесса. Но когда Уэсли начал поиски, то наткнулся на другой фильм — расследование «Линии фронта», снятое в 1993 году.
Были и другие вещи, которые подпитывали подозрения Уэсли. Некоторые сообщения Димана словно не были написаны им самим. Вместе с Анной Диман напечатал, что не любит госпел (жанр духовной христианской музыки), но Уэсли знал, что его брату нравилось покачиваться в церкви, исполняя то, что сам Уэсли называл «стививандеровские танцы».
Помимо этого Диман напечатал, также с помощью Анны, что любит красное вино, особенно марки «Жирный ублюдок». Но Уэсли никогда не замечал, что Диман проявлял какой-либо интерес к алкоголю. «Это больше было похоже на то, что нравится Анне, но не ему», — говорил Уэсли.
В то время как Уэсли терзали тайные сомнения, P. начала чувствовать себя отстраненной от собственного сына из-за вмешательства Анны. Она придиралась к одежде Димана, к записям, которые он слушал. Они регулярно спорили, должен ли Диман жить отдельно. Я его мать — так говорила P. Дайте ему быть мужчиной — отвечала ей Анна.
В марте 2011 года Анна пригласила Димана в институт, чтобы он выступил с рассказом о своем заболевании. Студенты спрашивали его: «Какие у вас мечты и надежды?»
Диман напечатал, что он хотел бы поступить в колледж, стать писателем и работать в сфере помощи инвалидам.
«Хотели бы вы романтических отношений?»
«Я хотел бы этого больше всего на свете», — отвечал Диман. «Но я не знаю, возможно ли это для людей с такими проблемами, как у меня».
Это был тот самый момент, когда Анна поняла, что больше не может скрывать свои чувства. «Я хотела обвить его руками и сказать: „Это возможно. Я люблю тебя“», — позже говорила она. Спустя неделю Анна, наконец, сказала Диману о своих чувствах. «Я тоже тебя люблю», — напечатал он. Она сказала, что уже давно это знала, и Диман ответил ей то же самое. А потом напечатал: «И что теперь?»
Они долго это обсуждали. «Он мучил меня вопросами, как сильно я его люблю, насколько я ему предана, какие чувства испытываю к мужу», — писала Анна в отчете об их отношениях, который она заполняла шесть месяцев спустя в ответ на запрос своего адвоката.
Диман хотел знать, захочет ли она когда-нибудь стать его женой. «Я сказала ему: ‘‘Умоляю, я люблю тебя, но, пожалуйста, перестань меня спрашивать об этом прямо сейчас. Мне нужно время, чтобы обдумать все это. Он сказал, что сожалеет. Что не хотел так давить. Это было так по-детски с его стороны’’».
После многочасового разговора Анна, в конце концов, убедила Димана, что не врала ему. «Хорошо, я верю, что ты действительно любишь меня», — напечатал он. «Но привлекателен ли я для тебя физически?»
«И это снова разбило мне сердце», — говорила она в суде. «Я сказала, что люблю его во всех смыслах. Тогда он попросил: ‘‘Поцелуй меня’’, и я сделала это. ‘‘Поцелуй меня еще раз“. И я поцеловала его снова».
Диман напечатал: «Как ты думаешь, сможем ли мы заняться любовью, несмотря на церебральный паралич?».
Они встретились в следующую субботу у него дома, когда его мать была в церкви. Они пытались целоваться, лежа на кровати Димана, так как решили, что из-за его нарушений лежа это будет делать проще. Но Диман продолжал дергаться, и, в итоге, опустился на пол. Анна протянула ему клавиатуру и спросила, все ли в порядке. Он напечатал, что все хорошо, и сказал, что очень счастлив, но в то же время обескуражен — и попросил дать ему минуту.
Анна согласилась, и Диман вышел в коридор. «Послушай, что бы мы ни собирались сделать, ты устанавливаешь темп», — сказала она ему. «Ты командуй. Самое важное — это чтобы ты чувствовал себя хорошо. Я просто люблю быть рядом с тобой, независимо от того, каким образом. Я не стану давить».
Еще через пару минут она была голой.
«Я мечтал об этом», — напечатал Диман.
По его просьбе, рассказывала Анна, она сняла с него штаны, расстегнула памперс и занялась с ним оральным сексом. Ей так и не удалось довести Димана до оргазма: «Я был близок», — напечатал он. У них были билеты в музей Метрополитан на фестиваль кино, посвящённый людям с ограниченными возможностями. Они решили пойти на документальный фильм об облегченной коммуникации «Бедняга и тарабарщина», снятый в 2010 году Дугласом Бикленом, основателем Института в Сиракузах.
Спустя неделю, вспоминает Анна, они попытались заняться сексом в ее офисе в Конклин Холле. Они использовали презервативы, покрывало и тренировочный мат. Это не сработало, и в итоге они просто сидели на полу: Анна разговаривала, Диман печатал.
Анна спросила его, не хочет ли он посмотреть порно, «узнать, как это выглядит, в каких позах люди занимаются сексом, и все такое». Она сказала, что ей не хотелось бы платить за порно или смотреть что-то непотребное, но можно найти бесплатные видео в интернете, в которых пары были бы вовлечены во взаимно приятную связь. Он возразил, напечатав, что в порно женщины эксплуатируются и что, помимо этого, Анна гораздо красивее любой порнозвезды, а ему хотелось бы думать лишь о ней, когда они займутся любовью.
В следующее воскресенье в ее офисе это, наконец, случилось. Диман «был очень счастлив от того, что произошло», — сказала Анна в суде. Если ему надо было что-то сказать, он стучал по полу, Анна останавливалась и протягивала ему клавиатуру. «Это заняло несколько часов, от раздевания до приятного завершения». Когда они закончили, он напечатал: «Я впервые в жизни чувствую себя живым».
Проблема заключалась не в том, что Анна не знала о неоднозначной репутации метода облегченной коммуникации. Но она, как и многие другие члены этого закрытого и пылкого сообщества пользователей и посредников, думала, что метод был несправедливо отвергнут. Анна своими глазами видела, что он работает.
Она видела, как ее мать использовала облегченную коммуникацию на протяжении 20 лет. В 2000 году Сандра познакомила Анну с Ником Пенцеллом, пользователем метода, у которого был аутизм. Анна преподавала в Темпльском Университете, он посещал ее лекции. (С ним она тоже печатала.)
В Рутгерском Университете в Ньюарке Анна регулярно работала с несколькими отличающимися от Димана людьми. Среди них был неговорящий мальчик по имени Зак ДеМео. Заку сейчас 22 года, у него аутизм, и он потерял способность говорить еще в младенчестве. Как и Диман, он познакомился с Анной через своего старшего брата, который поступил в Рутгерский университет. Позже они занимались с Анной у нее в офисе один или два раза в неделю. «Это изменило его жизнь», — сказала Тони, мать Зака, учительница в Лонг-Айленде. «Она была так самоотверженна и преданна. Встречалась с нами на выходных. Она бросала свою семью, чтобы помогать моему сыну».
Анна и Зак были друзьями на протяжении шести лет и продолжили общение даже после того, как над Анной начался суд. «Она разговаривает с моим сыном, как с равным», — говорит Тони. «Она относится к нему по-человечески. Если бы он сказал мне, что влюблен в нее, я бы ему поверила».
Что же касается Димана, то однажды Анна окончательно убедилась в том, что он способен выражать свои мысли. Однажды он сказал ей то, чего она не могла знать. Это были его прозвище и дата рождения — после этого ее сомнения развеялись. «Я знала, что Диман был автором сообщений», — сказала она в суде.
«Те же, кто сомневается в эффективности метода, склонны заходить слишком далеко», — писала она в своем докладе для ежеквартального журнала «Исследования инвалидности». «Несмотря на то, что оппоненты облегченной коммуникации преподносят себя как людей, вовлеченных в научную дискуссию, в некоторых случаях негативной критики этого метода явно прослеживаются критерии, которые можно отнести к „языку вражды“».
Она соглашалась, что были исследования, доказывающие, что метод не работал — но были и те, которые доказывали обратное. Скептическое отношение к облегченной коммуникации, убежденность в том, что метод никогда не работал, можно рассматривать как дискриминацию инвалидов.
«Нам необходимо признать, что исследование полезно», — говорила Кристиан Эшби, глава Института в Сиракузах, на ежегодной конференции для пользователей облегченной коммуникации и их посредников. «Исследования снабжают нас некоторой информацией, но очень опасно, когда эта информация используется, чтобы отобрать у людей единственный способ связи с миром».
Почти 300 человек собрались в городском отеле Шератон. Среди них родители, родственники, посредники, их тренеры и 75 пользователей метода, у многих из которых было расстройство аутистического спектра. Большинство из них дети и подростки, у некоторых церебральный паралич. В танцевальном зале отеля инвалиды сидели вместе со своими посредниками и слушали выступления или вставали и ходили кругами. Они смеялись, тяжело вздыхали, радостно вскрикивали, и скорбно стонали — «уууу», «уааа», «уна-уна-уна».
«Для людей с действительно прогрессивным взглядом на инвалидность нет более подходящего места», — сказал мне один из организаторов, студент старшего курса. «Мы словно в маленьком пузыре. Удивительном пузыре!»
«На определенном этапе конференции Эшби организовала встречу для посредников. Перед тем, как начать критику исследований 1990 годов, она полушутя извинилась за дискриминационную метафору: двойная слепота. Такое равнодушие со стороны скептиков метода облегченной коммуникации не было неожиданным, как сказала она, ведь для них важнее научный подход — с холодным, количественным исследованием —, чем реальный, живой опыт.
Когда в 1990 годах начали появляться истории, подобные случаю Бетси Уитон, защитники метода признавали, что их техника стала предметом злоупотребления. Люди погружались в облегченную коммуникацию без достаточной подготовки и становились жертвами своего же энтузиазма, сожалела Эшби.
Ответственный посредник, объясняла она, всегда проверяет, смотрит ли его клиент на клавиатуру. Он всегда слегка отпускает его руки, стабилизируя его движения, но не управляя им. Он всегда старается ослабить поддержку, чтобы пользователь мог печатать максимально самостоятельно. И когда всплывает что-то очень деликатное — как, например, обвинение в сексуальном насилии — он проверяет его сообщение с другим, независимым посредником.
В Сиракузах я встретился с несколькими людьми, которые сначала пользовались этим методом, а потом научились печатать самостоятельно. Среди них был Джимми Бьюрк, который раньше работал с Розмари Кроссли, а сейчас самостоятельно набирал мне сообщение, без чьих-либо прикосновений. Его сообщения в каком-то смысле были загадочными: «Закон честности и справедливости», «Я люблю испытывать свои исправления».
В своем выступлении Эшби говорила, что Джимми доказывает работоспособность метода. Но скептики ответили, что он мог бы научиться говорить и печатать в любом случае, и, возможно даже, облегченная коммуникация замедлила его прогресс.
«Обыкновенное достижение успеха означает, что тебе не нужна была помощь с самого начала» — говорит Эшби с раздражением. «Несколько лет назад один из самых заметных критиков метода предложил сумму около ста тысяч долларов любому пользователю, который сможет пройти его испытание слепым методом», — сказала Эшби. «Знаете, как сильно я хотела, чтобы кто-либо из людей, который я знаю и люблю, пошел и сделал это? Просто потому, что я хотела ткнуть ему этим в лицо и использовать эти деньги для добрых дел. Но я бы ни за что никого этому не подвергла».
«Нет!» — закричал посредник из зала.
«Кто бы сделал такое?» — спросила Эшби, резко подняв голову. «Это самая бесчеловечная вещь, о которой я когда-либо слышала! Ты идешь к человеку, который презирает тебя, считает тебя неспособным и немощным. И выступаешь перед ним, словно цирковая лошадь. И если ты справишься с тестом, то он все равно скажет, что, возможно, ты никогда и не был аутичен».
Защитники метода с самого начала утверждали, что ошибки пользователей во время тестирования связаны с тем, что они были смущены и чувствовали враждебность к себе, словно впадали в ступор перед пытками. У большинства экспертов не было желания принимать всерьез такие оправдания. Они считали, что если этот метод сработал с кем-то, то надо провести тесты с таким человеком, а не заявлять, что он прячет свои способности перед точной проверкой.
И все же их предупреждения оставались незамеченными в растущем сообществе последователей облегченной коммуникации. Эшби сказала, что она видела возрождение этого метода, но «в этот раз все происходило намного осторожнее». Последние исследования, проведенные среди родителей, опекунов и учителей специального образования показывают, что сейчас методом облегченной коммуникации пользуются не менее 10% респондентов.
Эта практика даже снова появилась в поп-культуре. В 2013 году мемуары японского аутичного подростка были переведены на английский язык писателем Дэвидом Митчеллом и его женой под названием «Почему я прыгаю». В программе «Daily Show» ее ведущий Джон Стюарт назвал эти воспоминания «одной из самых удивительных книг, которые [он] когда-либо читал».
Тем временем, в связи с прошлыми скандалами был незаметно произведен ребрендинг метода облегченной коммуникации. В 2010 году Институт облегченной коммуникации в Сиракузском университете был переименован в Институт коммуникации и включения. «Нам нужно больше работать над методом, но мы больше не можем его так называть», — говорит Джон Хьюсман, главный спонсор института. Он управляет фондом в шесть миллиардов долларов, а его сын пользуется этим методом.
Только что он выступал с речью о нейробиологии, объясняя, что такое «поддерживаемое печатание». «Нам необходимо придумать какое-то новое название, под которым сможем двигаться дальше».
На конференции я пообщался (через печатание) с подростком Мэтью, который говорит только эхолалическими фразами — постоянно повторяет вещи, которые услышал до этого. «Тетя Джун сейчас вернется!» — постоянно кричал он. «Ни у кого нет хлеба? Где тетя Джун?»
Но когда посредник взял его левой рукой за плечо, а правой за подмышку, он напечатал вполне вменяемое заявление: «Я пришел сюда, чтобы подтвердить необходимость облегченной коммуникации. Без этого метода я бы провел всю жизнь запертым в тишине».
Позже в этот же день я встретил 20-летнего парня по имени Джон. Его челюсть сильно выдавалась вперед, считалось, что его умственные способности на уровне трехлетнего ребенка, но с помощью облегченной коммуникации он начал писать стихи.
Его отец дал мне несколько распечаток работ Джона («Место, где можно найти тлеющие угли любви, это миры далекие, но такие близкие / в землях неговорящих аутистов»), потом взял палец Джона, чтобы мы могли пообщаться напрямую. «Знайте, что мы разумны», — набрал палец Джона на клавиатуре.
«Мы обнаружили, что он сам научился читать с помощью словаря, когда ему было три года», — сказала его мать. — «Теперь он выпускник старшей школы».
Беспокоят ли ее исследования, показавшие, этот метод не работает, а сообщения не всегда реальны?
«С точки зрения родителей, кому нужны исследования?» — спросила она. — «Исследование работает само по себе. В то же время я хочу общаться со своим сыном».
До того, как Анна пришла в дом Димана в тот День Поминовения в 2011 году, она предупредила его, что его мать и брат могут расстроиться из-за их отношений. Они даже могут запретить ей его видеть, сказала она, ведь как у его официальных опекунов у них есть такое право. «Они никогда так со мной не поступят» — напечатал Диман ей в ответ. «Они слишком сильно меня любят».
Спустя несколько недель после случившегося Р. позвонила Анне на мобильный и попросила ее объясниться. «Послушай», — сказала Анна, — «я не была рада, когда поняла, что я чувствую. Я считала, что это непрофессионально. Я имею в виду, я замужем, и все в этом роде — это не было чем-то, чего я хотела, и я была этим очень, очень подавлена». Она добавила, что Диман был единственным мужчиной, помимо мужа, с которым она была за последние 20 лет.
Анна и Роджер Страблфилд поженились в июне 1989 года, когда она еще была подростком и училась в колледже. Ее мужу было 24 года, он играл на тубе в Симфоническом оркестре Детройта.
Через шесть лет у них родился сын, а еще через несколько лет на свет появилась дочь. В 2010 году, когда Анна начала влюбляться в Димана, она вместе с семьей жила в скромном доме в Вест Орандж, Нью-Джерси.
«Брак не был идеальным», — сказала Анна в суде. «Однако я не хотела незамедлительно его разрывать». В итоге, по словам Анны, все привело к выбору,кому причинить боль — Роджеру или Диману. «Но, по сути, выбора не было. Я не могла ранить Димана».
Роджер отказался от интервью, но во время слушания он сказал, что понял, что их брак в опасности, лишь когда «прокуроры постучали в дверь». Но даже после этого они с Анной пошли к семейному психологу. Первым, что сказал им врач, было: «Анна, вы должны незамедлительно прекратить эти отношения с Диманом».
Может, Роджер и надеялся, что Анна последует этому совету, но, когда он зашел в историю поиска на их компьютере, то обнаружил, что Анна искала жилье. В ярости он взял ее 12-страничный отчет о взаимоотношениях с Диманом, который она написала для адвоката, и отправил семье Димана и в офис прокурора. «Если ты так гордишься этими так называемыми отношениями» — вспоминал он свои мысли в тот момент, — «тогда пусть весь мир узнает о них».
Сразу после Дня Поминовения в Нью-Джерси поднялось атмосферное давление, выталкивая липкий воздух с Мексиканского залива. В начале июня температура поднялась до трехзначных отметок (по Фаренгейту, по Цельсию же было около 40° — прим. Newочём) и держалась на этом уровне. Позже то лето назовут самым жарким в истории штата. После запрета видеться с любимым мужчиной, не зная, передумает ли его семья, Анна все глубже впадала в отчаяние.
«Я просто хочу поговорить с Диманом о том, почему я сегодня не с ним,» — объясняла она P. в аудиосообщении спустя несколько дней после того, как они впервые обсудили отношения с Диманом. На следующей неделе она попробовала снова: «Это Анна. Хотела убедиться, что все в порядке…».
В итоге, Анна без приглашения приехала домой к Диману, чтобы поговорить с его матерью лицом к лицу. Она припарковалась снаружи в шесть вечера и начала ждать, когда P. вернется с работы. «Нам нужно поговорить» — произнесла она, когда P. прошла мимо нее к двери дома.
«О чем?» — спросила P.
Она позвонила Уэсли и отвела Анну за крыльцо, чтобы домашний медработник не услышал, о чем они говорят. Там Анна пообещала подписать официальное заявление о том, что она уйдет от мужа в течение пяти лет и выйдет замуж за Димана.
«Анна, езжай домой к своим детям» — ответила P.
Когда приехал Уэсли и увидел, что происходит, то высказал Анне свои сомнения по поводу эффективности метода облегченной коммуникации. «Если вы верите, что Диман может печатать с помощью этого метода, то я задам ему вопрос, а он должен будет правильно на него ответить». Анна согласилась на проверку, и тогда Уэсли спросил: «Кто такая Джорджия?»
С помощью Анны Диман напечатал ответ, очень медленно, за несколько минут: «Джорджия работала с мамой в школе».
Джорджия, которая умерла до того, как Анна познакомилась с семьей, была «тетушкой» Димана. Она часто заботилась об Уэсли и Димане, помогала, когда их мать была на работе. Уэсли сказал, что Джорджия была второй мамой для Димана, что он любил ее как никого другого и что у нее была самая вкусная на свете яичница с тостами.
Когда Уэсли сказал, что у него есть еще один вопрос, Анна запротестовала.
«Ну, это просто вытекающий вопрос,» — продолжал он. «Скажи мне, кто такая Салли».
Салли было прозвищем Джорджии, которое использовалось в семье Димана.
В этот раз Диман напечатал с помощью Анны что-то вроде: «Маленькая племянник мамы». По воспоминаниям Анны, Уэсли покачал головой и сказал, что надеется, что она справится со своими семейными проблемами. (На суде адвокат Анны утверждал, что ответы на вопросы Уэсли были правильными. Джорджия «действительно работала на маму» в смысле помощи по уходу за детьми и была «родственницей маленького племянника мамы»).
«Спасибо за все, что вы сделали» — сказала P.
«Не благодарите меня за то, что вы отбираете» — ответила Анна.
Уэсли проводил Анну до двери, и она уехала. Но как только она свернула за угол, ей пришлось остановиться — ее трясло так, что она не могла вести машину. Позже Уэсли сказал полиции, что Анна обезумела до такой степени, что он боялся, как бы у нее не возникли суицидальные мысли или не сделала что-то со своими детьми.
«Это был худший день в моей жизни» — позже написала Анна.
В следующие несколько недель было еще жарче, чем до этого. В зоопарке, который находился через дорогу от дома P. и Димана, смотрители кормили пум льдинками из крови. Палящие летние дни проходили один за другим, а Анна ничего больше не слышала о семье Димана. Она становилась все более депрессивной и не могла есть — по ее словам, она потеряла 9 кг.
В начале августа Анна предприняла последнюю безрассудную попытку и написала письмо директору одной из дневных программ, на которую ходил Диман. Она сказала, что семья Димана «сомневается», что Анна может с ним встречаться, но спросила, может ли она навестить его в последний раз. «Все запутанно, и это очень меня расстраивает, потому что вопрос уже о проблемах внутри семьи и о том, кто принимает решения за Димана», — написала она. Может ли она просто «тихо» прийти и объяснить Диману, почему она исчезла? Она должна ему сказать, что все еще волнуется о нем и что пытается разрешить ситуацию.
Директор сразу же сообщил об этом семье Димана. Уэсли с матерью готовы были сгладить ситуацию, но после того, как узнали об этом письме, решили принять меры.
Седьмого августа Уэсли написал письмо декану факультета в Рутгерском Университете, где сообщил, что Анна не дает покоя его семье. Он использовал в своей жалобе термины, отсылающие к работе Анны о расовом правосудии: «Ее непрекращающиеся попытки увидеть Димана и намеки на то, что мы с матерью не знаем, что для него лучше, оскорбляют нас и поддерживают расистские предположения о неспособности черных родителей заботиться о своих детях».
Уэсли обвинил Анну в том, что она превратилась в свой же самый страшный кошмар. Однажды Анна написала: «Белые люди поощряют белые привилегии, даже когда пытаются их подавлять». Даже когда они хотят помочь, они делают это способами «неуважительными и подрывающими права людей, в жизнь которых вторгаются».
Сделала ли Анна то же самое с семьей Димана? Профессор этики, страстно пишущая о правах инвалидов, обвинена в сексуальном насилии над человеком, которого она больше всех стремилась защитить — над черным мужчиной с ограниченными возможностями, сыном матери-одиночки, членом самой уязвимой из всех уязвимых групп людей.
В середине августа семья Димана отправилась в полицию, и когда P. в последний раз общалась с Анной, их телефонный разговор записывался.
«Да, Диман хотел вступить со мной в сексуальный контакт, и я этого хотела», — сказала Анна. Но, продолжила она, «наши отношения это, в первую очередь, не просто секс. Мы любим друг друга очень, очень, очень сильно, и я бы никогда не занялась сексом с кем-то, кого не люблю».
На другом конце провода P. спокойно выслушала ее, вместе с двумя детективами. Анна еще не знала, но ее отношения с Диманом и «как минимум опасное предположение», что он был умственно способен на согласие, поставили ее в очень опасное положение.
«Ты это сейчас серьезно?» — спросила P., пытаясь вытянуть из Анны побольше деталей.
«Да», — сказала Анна дрожащим голосом. Прошло уже два месяца с тех пор, как она последний раз видела Димана, и она была в отчаянии. «Вы должны понять, мне везет, если я хотя бы двадцать минут о нем не думаю. И так каждый день. Вот насколько сильно я скучаю по нему».
Как, спрашивала она, могло нечто «настолько особенное и невероятное для нас обоих» превратиться «во что-то столь ужасное и неправильное?»
«Я бы не влюбилась в него, если бы он не был способен на согласие», — говорила она в суде. «Я бы не влюбилась в него, если бы он не был заинтересован в чтении книг и разговорах о них. Он был моим лучшим другом».
В прошлом месяце Анна Стабблфилд предстала перед судом по двум эпизодам сексуального насилия с отягчающими обстоятельствами. Это обвинения той же тяжести, что и нанесение серьезного вреда здоровью во время изнасилования или групповое изнасилование. Штат постановил, что Диман был неспособен дать согласие на секс или физически беспомощен, чтобы оказать сопротивление, а Анна знала или должна была об этом знать.
Диман появился в суде лишь один раз, прокурор представлял его в качестве «доказательства». Мать привела его в суд, держа крошечное тело Димана за подмышки. Она провела его через проход к присяжным, его голова закинулась назад, глаза словно сфокусировались на лампочках. «Присяжные, это мой сын», — сказала она. Затем повернула Димана лицом к судье. «Ваша честь, это мой сын».
Если бы Диман заметил Анну в зале суда, это была бы их первая встреча за четыре года — но он никак не отреагировал. Адвокаты Анны утверждали, что прокурор специально пытался закрыть Анну от взгляда Димана, поэтому тот не заметил ее.
Каждая сторона призвала внешних экспертов для встречи с Диманом: Говарда Шейна из Гарварда для обвинения и Розмари Кроссли для защиты. Но до начала судебного разбирательства судья постановил, что метод облегченной коммуникации не прошел тест Нью-Джерси на научную обоснованность. Это сразу же наложило на защиту Анны серьезные ограничения. Вся защита основывалась на том, что Диман мог общаться через свою клавиатуру или, по крайней мере, Анна небезосновательно верила, что мог. Теперь большая часть доказательств их общения была выброшена.
Судья постановил, что Анна и только Анна могла давать показания о печатании и о том, почему она считала, что оно работает. Она была вынуждена в одиночку завоевывать сочувствие присяжных.
Утром 2 октября, после того, как присяжные заседали не менее трех часов, в зале суда загорелся красный свет — сигнал того, что приговор вынесен. Анна ждала. На ней был серый костюм с серебряной брошью, которую она надевала в суд почти каждый день, на ногах — черные босоножки на каблуке. Ее мать сидела в зале, держа за руки старшего брата Анны, Майкла, специалиста по информатике, который специально прилетел из Висконсина.
На протяжении всего судебного заседания несколько скамеек занимали друзья Анны и некоторые ее товарищи-активисты: Ник Пентцвелл (мужчина из Пенсильвании, страдающий аутизмом), Девва Касниц (антрополог и бывший президент Общества исследований инвалидности, женщина с серьезными нарушениями речи) и Тони ДеМео, мать Зака. На противоположной стороне зала суда сидела P. с Уэсли, его девушкой и еще одним их членом семьи.
Присяжные признали Анну виновной по обеим статьям. Диман был неспособен дать согласие. Анну не могла оправдать вера в его способность осознанно печатать, которую она переняла от своей матери, которую поддерживали на академических конференциях, которую подтверждали ее друзья и коллеги. На языке моральной философии она была, в лучшем случае, «виновной, но не осведомленной», потерявшейся в тумане благих намерений.
Анна молча опустилась на свое место, в то время как ее адвокаты настаивали на продлении освобождения под залог в $100 000. Когда судья объяснил, что Анна виновна по двум статьям первой степени и что ее дальнейшее освобождение под залог невозможно, она рухнула на стол защиты, громко и судорожно разрыдавшись.
«Пожалуйста», — умоляла она, — «что же будет с моей дочерью?»
«Правда, я понимаю, что это очень сложная ситуация», — тихо сказал судья. Но Анна получит по 10 и 20 лет за каждый из двух раз, когда они с Диманом занимались сексом.
Прокурор попросил, чтобы наказания исполнялись последовательно. Анна, чей приговор вступит в силу с 9 ноября [2015 года], может в итоге оказаться в Исправительном учреждении для женщин имени Эдны Махан на срок до 40 лет.
Хотя отец Анны сказал, что она практиковала джиу-джитсу, чтобы суметь постоять за себя в тюрьме, она казалась оптимистичной до самого конца. Планировала свою жизнь с Диманом после того, как ее оправдают, после того, как он освободится от Р. и Уэсли, и, в конце концов, они смогут пожениться. «Мы примем его в нашу семью с распростертыми объятиями», — сказал брат Анны.
В 11 часов утра судебный пристав поднял Анну с ее места и надел на нее наручники. Когда она поднялась, то попыталась что-то сказать, но ее тело сотрясалось, подкатившиеся к горлу рыдания не давали ей говорить. Можно было расслышать лишь слово «справедливость», и больше ничего.
Автор: Дэниел Энгбер.
Оригинал: The New York Times.
Перевела: Александра Садыкова.
Редактировал: Сергей Разумов.