Среднее время прочтения — 19 мин.
Читает Глеб Рандалайнен
Подкаст на YouTube, Apple, Spotify и других сервисах

Однажды вечером, сидя в ресторане в Испании, мои друзья заметили на стене нечто необычное, чем сразу же решили поделиться. 

Они прислали мне старую фотографию: размытый черно-белый портрет молодого матадора, сидящего на скамейке. Он был стройным и длинноногим. На нем был роскошно украшенный пиджак с огромными эполетами, брюки под стать и белые гольфы. Сидел он, оперевшись одной рукой на бедро, а второй вяло держа сигарету. Вся его поза демонстрировала, как отчаянно он пытался выглядеть внушительно, но что-то пошло не так.

Голова мужчины была чуть наклонена, и, чтобы заглянуть в камеру, ему пришлось слегка поднять глаза. Нос был кривым. На лице читалось еле уловимое напряжение. Сам он выглядел уставшим, удрученным или просто скучающим. Друзья отправили мне эту фотографию по электронной почте и даже не подписали ее. Но это и не понадобилось, ведь я сразу заметил: этот матадор выглядит в точности, как я. 

Открыв письмо, я резко отпрянул от экрана. Сходство было пугающим, но в то же время будоражащим не только меня, но и моих друзей. Выходя из ресторана, плотно поужинав и, возможно, немного выпив, они оба задержали свой взгляд на фотографии и после затянувшегося молчания, один спросил: «‎Что здесь делает портрет Джона?»

Матадор и я: как известный двойник научил меня принятию себя 1
Фотография Манолете, которую друзья Джона Муаллема увидели в испанском ресторане.

Я понимаю, что сходство довольно субъективно: то, что видят одни, другие могут не заметить. Иногда это сопровождается скептицизмом и поддельным прищуром в вежливых попытках найти хоть какие-то схожие черты между двойниками: «‎Да, мне кажется, область вокруг рта чем-то похожа…». Но в случае с этой фотографией матадора всё было иначе. Годами я показывал ее на каждой вечеринке случайным людям и каждый раз замечал их сильное удивление. Наше сходство казалось им чем-то мистическим, вызывало неловкие смешки или просто пугало. Даже моя мать сразу отметила, как мы похожи с этим незнакомым испанцем, что, кажется, пошатнуло веру в уникальность и особенность ее мальчика. 

В конце концов я установил личность мужчины на фотографии. Это был Манолете, его часто называли лучшим тореадором 1940-х и один из лучших тореадоров всех времен. Когда Манолете умер, его похороны, если верить статье в британской газете, длились четыре часа, а 100 тыс. пришедших на проводы осыпали гвоздиками с военного самолета. Один из американских журналистов писал: «‎Смерть Манолете произвела на его поклонников такое же впечатление, какое произвела бы смерть всех членов бейсбольной команды „Бруклин Доджерс“ на их родной район».

Я заказал малоизвестную биографию матадора, написанную Барнаби Конрадом, американцем, жившим в Испании в 1940-х годах и участвовавшим в корриде. Книга была тонкой, но полной фотографий. Как только книгу доставили, я сразу пролистал ее. Было очень удивительно на каждом снимке видеть свое лицо с разных сторон. Вот я: восхищаюсь матерью-испанкой, ем паэлью, пронзаю быков. А тут я в ослепительном костюме на пике славы или пойманный врасплох, неловкий и возбужденный. И вот я в конце книги: высеченный из мрамора, с закрытыми глазами, сразу узнаваемым профилем, на собственном надгробии. 

Вскоре я рассеянно опустился на пол в кухне и открыл книгу на случайной странице. И первое, что попалось мне на глаза: «‎Его лицо было угрюмым, как во время панихиды».


Манолете был некрасив. И люди не могли не замечать этого. Они часто подтрунивали над его угрюмым, искаженным уродством лицом. Стоило прочитать лишь несколько страниц, чтобы понять, что внешность Манолете, кажется, было определяющей чертой его личности. Он был настолько уродлив, насколько Эйнштейн гениален, Ганди миролюбив, а Джефф Безос — богат. 

Эта особенность внешности привлекала всеобщее внимание. Даже люди, которые восхищались Манолете, всегда умудрялись прицепиться к его уродству на какой-нибудь неудачной фотографии. Писатели называли его «‎вечно уставшим», или «пучеглазым, без подбородка, плохо сложенным, болезненным и едва ли достойным человеком‎», или «‎скорбнолицым горбоносым Манолете», или просто «‎старым большим носом». 

Чем больше я читал о Манолете, тем больше мне казалось, что лицо этого человека вызывало у других непонятные реакции. Однажды я оставил биографию на кофейном столике, и моя шестилетняя дочь, ничего не знавшая про книгу и почему я ее читаю, увидела портрет на обложке и удивленно сказала: «‎Поверить не могу, что кто-то написал книгу о таком страшном человеке». 

Еще более странным было то, что уродство Манолете казалось специфичным, выражающим грусть и уныние. Его вытянутое искривленное лицо всегда выглядело трагично. В The New York Times писали: «У него было такое серьезное, изможденное, невозмутимое лицо, что иногда он казался в два раза старше своего реального возраста». Очевидец говорил: «‎В его больших печальных глазах с тяжелыми веками отражались страдания, которые нам и не снились». Эта аура уныния на самом деле была неотъемлемой чертой привлекательности Манолете. Он открыл нетрадиционный стиль корриды, минималистичный и практически апатичный. Он выходил на арену без пафоса, несколько раз взмахивал красной тряпкой, заманивая быка, стоя ровно по струнке и не выражая ничего, кроме задумчивости и безразличия. Но, как выразился Норман Мэйлер, толпа была «настолько тронута его глубокой печалью, что малейшее его движение вызывало бурю эмоций». Каким-то образом диссонанс между внешностью Манолете и его мастерством на арене создавали волшебную красоту. Его стиль был построен на этом контрасте — на этом «прекрасном уродстве», как называл это Конрад. «‎По натуре он был меланхоликом, и эта печаль отражалась в его творчестве, — отмечал другой писатель. — Но это была печаль творческая, томительная, печаль, на фоне которой его артистизм проявлялся особенно ярко». 

Когда я впервые открыл книгу о Манолете, я практически ничего не знал о боях быков и, если честно, не хотел знать — я считал этот спорт слишком жестоким. Но я увидел человека, делавшего свое дело без клишированной непобедимой бравады, типичной для матадоров, но с выражением покорности и беспокойства, почти жертвенности: он сам был словно бык, загнанный на арену ради развлечения публики, а его единственной защитой было собственное непоколебимое лицо. В начале каждого сезона корриды у Манолете были колющие боли в глазах, словно он зашел в полную пыли комнату. Но пыли не было. «‎Должно быть, это страх», — признавался он. 

Я думал об этом с первой минуты, когда увидел себя на старой фотографии. Я задавался вопросом, почему этот случайный матадор, прорвавшись сквозь века через портал в ресторане, настиг меня здесь, в настоящем? Какую таинственную информацию он несет, связаны ли его жизнь и лицо с моими? 


Мануэль Лауреано Родригес Санчес родился в Кордове 4 июля 1917 года и в возрасте двух лет чуть не умер от пневмонии. Когда ему было пять, не стало его отца. С тех пор он цеплялся за мать, которая баловала его. Маленький Манолете был замкнутым и угрюмым и часто бродил по Кордове, погруженный в свои мысли. Ему нравилось читать и рисовать. Он редко играл с другими детьми и стеснялся купить билет в кино. В то время он совершенно не думал о корриде. 

Когда он впервые попал на корриду, она его совсем не впечатлила. Когда дети в школе играли в быков и матадоров, он оставался в стороне. Это удивляло одноклассников: они знали, что Манолете родом из семьи матадоров, и думали, что он пойдет по стопам родственников. Они не понимали, зачем он тратит время в школе. Ведь он скоро станет матадором. 

Дед и двое дядей Манолете действительно были матадорами, как и его отец, который участвовал в корриде также под именем Манолете. У отца в молодости развилось дегенеративное заболевание глаз. Но он продолжал выступать, даже когда во время корриды вместо одного несущегося на него быка увидел двух размытых животных . Однако вскоре всё же оставил корриду. «‎Для зрителей матадор в очках выглядел посмешищем», — пишет Конрад в его биографии. Отец Манолете умер в бедности и практически слепым. 

Самым успешным матадором в семье Манолете был его двоюродный дедушка: исполинских размеров, нерушимо уверенный в себе мужчина, известный под именем Пепете. «‎Он должен был бы бороться со страхом, но он даже не знал, что это за эмоция‎». Он стал своего рода легендой после того, как бросился на помощь другу, раненому в ходе мадридской корриды в 1862 году. Однако, помочь не смог — его самого пронзил рогом бык. После удара Пепете поднялся, отряхнул с брюк песок и отошел на край арены. Только тогда из раны хлынула кровь. Он с некоторым любопытством осмотрел свое ранение и спросил: «Это что-то серьезное?» От потери крови он скончался на месте. Бык проткнул ему сердце. 

Такая история семьи во многом объясняет стремление матери Манолете, Ангустиас, опекать сына. До брака с отцом Манолете она уже потеряла одного мужа, тоже матадора. Распознав некую трагическую закономерность всех мужчин вокруг нее бросаться под быков, она «упорно скрывала от сына всё, что хоть как-то может побудить его к подобной фатальной страсти», — писал его знакомый. В том числе она раздарила и продала костюмы обоих мужей и все артефакты, связанные с корридой. 

В разных источниках по-разному описывали ранние годы Манолете, детали в этих рассказах обычно несопоставимы. Почти все, что я о нем читал, излагалось в стиле старомодных витиеватых романов. Правда в значительной степени превратилась в фольклор. Читалось это как притча — история о человеке, который плыл по течению навстречу судьбе. Несмотря на любые действия матери, для ее сына было только одно будущее. 

Сказка превратилась в нечто вроде истории о мифическом предназначении. Однажды, когда Манолете было одиннадцать, он шел мимо арены для корриды в Кордове как раз в тот момент, когда матадоры со всей Испании подавали заявки на участие. Собралась толпа, и когда мимо проходил какой-нибудь известный матадор, ему кричали, что он ни в какое сравнение не идет с матадорами Кордовы. В перечислении этих местных героев Манолете с изумлением услышал имя своего отца. Застывший от гордости, он посмотрел вокруг и заметил уважение, которое вызывали матадоры, толпу, собравшуюся за пределами арены только, чтобы похлопать их по спине или коснуться костюма. Но, что важнее всего, он понял, сколько денег крутится в этом спорте — денег, которые обеспечат безопасность ему и его матери. «Тогда это и случилось, — писал Конрад, — случилось окончательно и бесповоротно»: Манолете захотел участвовать в корриде. 

Он бросился домой, и там, в комоде на чердаке, ему удалось найти старый матадорский жакет — единственное напоминание о корриде, от которого его мать забыла избавиться. Испанский журналист Антонио Диаз-Каньябате, знавший Манолете, описывает, как молодой человек достал жакет и, удивленный его весом, неуклюже накинул на плечи. Внезапно «какой-то врожденный инстинкт» заставил его вытянуть руки и начать размахивать ими из стороны в сторону, имитируя взмахи плаща, как будто там, на чердаке, проходил бой с быком. В этот момент в комнату вошла мама в слезах. «О нет! — крикнула она. — Яд уже в твоих венах!»

С того момента Манолете проводил все свое время рядом с матадорами, безмолвно впитывая их мастерство. Он никогда не хотел участвовать в корриде, но, по словам Конрада, «он становился мужчиной и начинал понимать, что бои быков — это то, чем должны заниматься мужчины в его семье». Он больше отдавался спорту, чем занимался им, позволяя ему захватывать себя, словно волне. Он был человеческим антиподом быка Фердинанда (реально существующий бык, после полученной травмы как будто отказался от своей врожденной боевой природы и «подружился» с маленькой девочкой и ел с ее рук — прим. Newочём). 

Те же дети, которые не понимали отказов Манолете поиграть с ними в корриду, теперь открестились от него и насмехались над ним. Когда он объявил о своем намерении биться с быками, один из них воскликнул: «Ты?! Ты хочешь быть тореро? С твоим-то худощавым и несчастным лицом?»


К тому времени, как Манолете исполнилось 27 лет, в 1944 году, он участвовал в трех корридах в неделю. В одной газете писали, что его «практически единодушно считали лучшим матадором всех времен». Его узнавали на улице, о нем писали книги и песни, в честь него назвали ликер Анис Манолете. После сезона корриды в Испании он ездил в зимний тур по Латинской Америке. Его фанаты из Мексики, называвшие себя манолетистами, носили на лацканах значок с его лицом — с его «длинным печальным профилем», как описывал один из журналистов. 

Матадор и я: как известный двойник научил меня принятию себя 2
Манолете выступает в 1946 году. Associated Press

Вскоре стало известно, что Манолете стал очень богат: его состояние было  эквивалентно сегодняшним $37 млн, а гонорар за один день был равен $160 тыс. К этому моменту он поучаствовал в тысяче боев с быками. Он всегда убивал их холодно и быстро, пользуясь техникой, от которой уже отказались, так как в определенный момент ее исполнения матадор оставался беззащитным. Он пронзал лоб быка прямо над правым рогом без улыбки, без колебаний, будто бы вокруг не было зрителей. Каждый аспект его выступления был мрачным и машинальным. В начале своей карьеры, пишет Конрад, «скованность тела долговязого парня и его печальное лицо потешало публику». Но менеджер Манолете посоветовал ему избегать помпезного балетного стиля, популярного в то время в корриде, и взамен научил его использовать свое худощавое телосложение и естественную манеру поведения для создания собственного, более величественного стиля. Даже фирменный росчерк Манолете, манолетину, нельзя было назвать росчерком — он заманивал быка вперед, удерживая край мулеты за спиной. Это позволяло выполнить несколько движений подряд, не двигаясь с места. Создавалось впечатление, что Манолете не испытывает ни беспокойства, ни напряжения.

В жизнь вне ринга он привнес тот же аскетизм. «В отличие от имен большинства матадоров, имя Манолете не ассоциировалось ни с алкоголем, ни с женщинами», — писали в одной газете. У него было мало друзей: из-за своей славы он опасался новых знакомств. На вечеринках он говорил мало — казалось, ему было нечего сказать. Если с ним флиртовала женщина, он отвечал сбивчиво и односложно. На вопрос журналиста, почему он так редко улыбается, Манолете отвечал: «Коррида — дело невеселое». 

На самом деле его приверженность ремеслу была настолько стоической, что порой казалась роковой, казалась могущественнее его силы воли. Однажды во время корриды в Мехико Манолете пронзили ногу. И, когда его уносили на носилках, кто-то спросил, почему он продолжал бой, хотя зрители заметили, что бык неуправляем, и кричали матадору отступить. 

«Я Манолете, — ответил он. — И я за это расплачиваюсь». 


Недавно я проходил через металлодетектор, и охранник потребовал остановиться. Он выглядел уставшим и сказал: «Парень, выплюнь жвачку или что у тебя там». 

Я провел языком по рту в поисках чего-либо, но ничего не было. Я понял: моя челюсть была так перекошена, что охранник подумал, что у меня за щекой жевательный табак. 

«Нет, — начал объяснять я. — Это просто мое лицо. Так оно выглядит».

О моем лице всегда говорят. Люди не могут просто пройти мимо него, не сказав или не спросив что-нибудь. А иногда, особенно в старшей школе, не крикнув что-нибудь обидное на этот счет. Сейчас я точно могу определить, когда мое лицо отвлекает собеседника от диалога: он начинает изучать его со всех углов, рассматривать как картинку. Чаще всего людям интересно, почему оно такое перекошенное, они хотят услышать историю о некоем несчастном случае, в результате которого мой огромный неровный нос завернуло в одну сторону, а вытянутую челюсть — в другую. Из-за этого, как бы я ни наклонял голову, кажется, что я не смотрю прямо на собеседника. 

Но я ни разу ничего себе не ломал, мое лицо было таким всегда. В какой-то момент в детстве черты лица начали понемногу расползаться, подобно космическим кораблям, сбитым с курса, и к юности расплылись окончательно. Как и в случае с Манолете, мое лицо будто бы выражает мрачность, одиночество или горе. Через некоторое время после того, как друзья отправили фото моего двойника, меня пригласили на телевидение, чтобы обсудить написанную мной статью в журнале. Запись эфира я затем посмотрел в интернете и увидел комментарий, что у меня лицо извращенца в депрессии. Другие комментаторы писали: «Очень странный» и «Ого! Что, черт побери, с его челюстью?» Еще один шутник сравнил мое лицо с творением Сальвадора Дали: «Будто потекший на солнце камамбер». 

Матадор и я: как известный двойник научил меня принятию себя 3
Джон Муалем. Фото: Мерон Меджистаб for The New York Times

Никто с таким удовольствием не рассматривает мое лицо, как стоматологи. Не раз врач звал коллегу из соседнего кабинета, чтобы тот пришел на меня посмотреть. Они досконально изучают снимки моей челюсти. Иногда просят меня встать с кресла и подойти к стене, чтобы сфотографировать и на обычную камеру. Мне уже было за 30, когда я понял, что эти унизительные фотосессии не входят в обычный прием зубного врача. И на каждом приеме у нового стоматолога одно и то же: врач становится похож на археолога перед началом раскопок, жаждущего разузнать, что же за сокровище там таится. Он представляет себе все трудности и боль, с которыми я, должно быть, живу, обдумывая какие диагностические инструменты использовать и каких специалистов привлечь для решения моей проблемы. 

Они не ошибаются. У меня настолько неправильная челюсть, что, когда я широко открываю рот, чтобы откусить сэндвич или зевнуть, она вылетает из сустава, а потом встает на место. Я жую в основном на левой стороне, потому что зубы там смыкаются раньше, чем на правой, и из-за этого слева десны воспаляются с неимоверной скоростью. У меня часто бывают синусовые инфекции и я страдаю от давления в пазухах, потому что проходы в них сужаются и постоянно забиваются. А еще у меня периодические головные боли. Есть тупая боль, которая, словно плесень, разрастается над и под глазами. А есть та, которая постоянно давит на лицо изнутри, как истеричный ребенок, который, сидя на корточках, подпирает дверь спальни, чтобы закрыться от внешнего мира. Бывает еще пульсирующая боль, которая часами не дает покоя и доставляет неприятные ощущения только тогда, когда я на ней концентрируюсь, как обычно бывает с чувством вины. Другие виды боли едва ли можно описать словами, поэтому в ход идут синестезия и воспоминания: фиолетовая боль, боль цвета газетной бумаги, густая боль, как греческий йогурт, или боль с запахом внутренней части зонтика, боль, которая возвращает меня в мрачный субботний вечер, где я, еще маленький, растянувшись на ковре, смотрел по телевизору сериал «Придурок» со Стивом Мартином в главной роли.

Было время, когда я, отправляясь на обследования и консультации, действительно хотел узнать, что со мной, и вылечиться. Врачи предлагали сделать пластическую операцию по выпрямлению носа или сломать челюсть, а потом вправить ее. А один доктор, подробно рассказав мне о человеческом лице на примере схемы из учебника по анатомии, поведал о том, как можно сузить пазухи с помощью лазера.

Но я так и не согласился ни на что из предложенного. Я понимал, что надо бы, но почему-то любые перемены казались слишком грандиозными и резкими. Хорошо это или плохо, но сейчас мои недостатки не кажутся мне проблемой. Суть в том, что я так привык к своим особенностям, что одна мысль избавиться от них кажется абсурдной. Я пытался представить, как бы выглядела каждая часть моего тела, если бы была идеальной. И задумывался, кем бы я тогда был. 

В молодости я переживал, что некрасивый. Но когда примерно в 30 лет узнал о Манолете, с небольшой ноткой извращенного тщеславия я начал ценить свое лицо настолько, что готов был терпеть боль просто потому, что оно такое. Поэтому, сидя в кухне на полу и читая только что доставленную биографию этого матадора, я не расстроился, узнав, каким причудливым считали моего двойника, как безжалостно высмеивали наше с ним лицо. Меня это не волновало и даже немного позабавило. Это было приятно: приятно чувствовать себя в безопасности, приятно осознавать, что все эти годы я довольно своеобразно учился принимать себя. Читая, насколько уродлив был Манолете, я понял, что люблю себя таким, какой есть.И даже нашел оправдание тому, что не позволил докторам искромсать мое лицо и изменить меня. Все вдруг стало так просто. 

Но затем я прочитал остальную часть биографии.


В начале сезона корриды 1947 года заносчивый матадор Домингин из-за травмы выбыл из строя на несколько недель. Во время постельного режима Домингина одолела скука и чувство профессиональной неудовлетворенности, он позвонил на мадридскую радиостанцию и попросил выделить время в эфире. Он испытывал острую необходимость поделиться скандальным мнением о спорте и в частности о Манолете. 

Луису Мигелю Домингину был 21 год, и в письменных источниках его карикатурно изображали в образе стереотипного матадора, которого только могло создать американское воображение. Домингин был человеком обходительным, самоуверенным, целеустремленным, дерзким, харизматичным. У него было «безмерное чувство собственного достоинства» и много силы, его всегда окружали «радостные и абсолютно счастливые люди» и, казалось, он купался во внимании страстных женщин и в море восхитительного вина. «Если бы вы только знали, как мне тяжело отказаться от этого, — говорил он о своих похождениях. — Я просто плыву по течению». А еще, скажем прямо, он был до безумия красив. Его лицо было привлекательным, симметричным, пропорциональным.

Манолете всегда был известен своей сдержанностью на арене. Домингин же пользовался дешевыми трюками. Он заставлял быка зарываться в землю, дразнил его до изнеможения, а затем приближался к нему, целовал животное в лоб и позировал, прижав рог к своему уху. Этот прием называется el teléfono. Им двигала в основном гордыня: поговаривали, что унижения он боялся больше смерти. 

Домингин начал свою профессиональную карьеру в 1943 году — когда Манолете был на пике славы. Довольно быстро Домингин начал терять популярность. Ему было тяжело добиться участия в самых крупных боях, он сталкивался с неоспоримым и необъяснимым фактом: при встрече с ним люди были без ума от него, но он не понимал, почему на корриде зрители не приходили в такой же восторг.

Когда корреспондент радиостанции прибыл к постели Домингина, молодой матадор не сдержался. Он возмущался тем, как несправедливо к нему относятся в мире корриды, ругался, что элита, которая управляла этим видом спорта, не позволяла ему сразиться с их фаворитом Манолете. Домингин заявил: «Мне не терпится доказать, что я лучший тореро, чем он, и что я могу сместить его с пьедестала, на который его поставили зрители. Я хочу доказать свое превосходство единственным возможным для меня способом». То есть на ринге.

По началу Манолете пытался не обращать внимания на болтовню Домингина. Он считал этого крикливого молодого человека недоразумением, а выдуманное соперничество — отталкивающим и дурным. Манолете уже объявил о своих планах закончить карьеру в конце сезона. Ему было всего 30, но он хотел уйти из спорта еще здоровым и живым.Он мечтал проводить время, катаясь на лошадях и охотясь на фермах в других городах. Ему все надоело: надоели быки, ненадежные капризные поклонники, ради которых он сражался. Манолете сказал журналистам: «Они просят больше, чем я могу дать. Всё больше и больше».

Но Домингин продолжал преследовать Манолете, и даже зрители начали на него давить. Коррида перестала казаться чем-то жестоким и опасным: чем дольше Манолете был королем этого спорта, тем больше публика ждала от него, тем больше ее раздражали и разочаровывали его искусные и изящные выступления. Поведение Домингина разжигало недовольство матадором с мрачным лицом и чересчур высоким гонораром, который в течение нескольких лет был главным в корриде. Старый друг Манолете матадор Карлос Арруза считал реакцию зрителей жестокой: «От скуки они хотят уничтожить своего некогда любимого кумира». Уход Манолете не показался им достойным завершением карьеры в престижном спорте. Они считали его трусом, убегающим, поджав хвост. 

Все это ударило по Манолете. Арруза объяснял: «У него слишком тонкая натура, чтобы не обращать на это внимание». Лето шло, Манолете стал много пить, его лицо начало выражать даже большую тревогу и печаль, чем обычно. Друг матадора поделился воспоминаниями: «Честно говоря, его состояние вызывало ужас». Перед Манолете стоял выбор: выполнить то, что требовали от него зрители, или поступить так, как будет лучше самому. Он не понимал, какой путь ему предначертан и по какому стоит пойти. 

Однажды Манолете пришел навестить свою мать. Ее встревожил изможденный вид сына. 

Манолете сказал: «Мама, я уже не маленький. Я должен сражаться с быками».

Он решил принять вызов Домингина. 


28 августа 1947 года в Линарес пришли посмотреть на поединок Манолете и Домингина девять тысяч зрителей. До этого матадоры встречались дважды, и каждый раз поклонники не подходили к Манолете, они толпились вокруг Домингина. В Линаресе Домингин сразу же начал играть на публику, показывать трюки, падать на колени, зарываясь в песок и размахивать плащом, когда первый бык, с которым ему пришлось сражаться, пробегал мимо. Манолете же убил первого быка спокойно. Многие аплодировали. Многие недовольно кричали. Он сказал наблюдателю, когда тушу быка убирали с арены: «Они по-прежнему требуют от меня все больше и больше, а мне им больше дать нечего». 

В качестве второго соперника на жеребьевке Манолете вытянул быка Ислеро, выращенного на ферме под Севильей, которая славилась свирепством своих животных. Автор из журнала Life назвал этого быка «действительно суровым типом»: он весил больше 450 кг и с самого начала, вырвавшись из клетки, занял твердую позицию в центре арены. 

Манолете сделал шаг вперед. Он взмахнул плащом, но бык просто смотрел на него. Наставнику матадора не понравилось, как выглядело животное, он крикнул Манолете, чтобы тот уходил. Но матадор не отступал. В конце концов ему удалось заставить быка атаковать, тогда он сделал едва заметный поворот и рога животного пронеслись в нескольких сантиметрах от него. Публика встрепенулась, Манолете начал изводить Ислеро, доминировать над ним, пока не будет уверен, что сможет повернуться спиной к быку и отойти, чтобы изящно достать свою шпагу. 


Казалось, матадор хотел потянуть время перед убийством. Но, когда Манолете вонзил шпагу быку меж лопаток, Ислеро дернулся вправо и вонзил рог матадору в пах. Животное подбросило мужчину в воздух. Когда Манолете упал на землю, бык снова его боднул, а затем начал топтать. 

Со всех сторон люди ринулись на помощь, они облепили быка, словно мухи. Одни ухватились за животное, другие пытались вытащить Манолете из-под тяжелых копыт его задних ног. Когда им удалось вынести матадора с арены, бык со шпагой Манолете на спине рухнул замертво. На арене воцарилась тишина, перед зрителями были лишь две лужи крови на песке.

Рана на бедре правой ноги Манолете была больше 15 см. Кровопотеря была колоссальная, матадор находился в шоковом состоянии. В 8 часов вечера, незадолго до того, как его доставили в больницу на операцию, он ненадолго пришел в себя и застонал от боли. Он умер раньше, чем наступило утро следующего дня. 

Матадор и я: как известный двойник научил меня принятию себя 4
Манолете (слева) и Луис Мигель Домингин (в центре) на арене перед сражением, в котором Манолете будет смертельно ранен. 28 августа 1947 г. Фото: Associated Press

Вот и всё: конец аллегории, которую писатели создавали на основе жизни настоящего человека. Но чем внимательнее я изучал эту историю, тем более непонятной она мне казалось. То, что он продолжал сражаться с быками, делало его героем или жертвой, не готовой бороться за себя? Он был виртуозным или жалким? И знал ли он сам, чего хочет? Что убило Манолете: переизбыток честности или ее недостаток?

Я правда не мог ответить на эти вопросы. Говорят, что даже перед самой смертью, лежа на больничной койке, Манолете спросил: «Бык умер?»


Так знает ли каждый из нас, что за давление у нас в голове? 

В моем случае я говорю об давлении в прямом смысле. Хоть ни один доктор так и не смог мне ничего четко объяснить, но, скорее всего, причина моих головных болей кроется в синусах. Синусы — это полости с воздухом, которые находятся прямо в черепе. Но, судя по всему, некоторые мои синусы были сдавлены, как пластиковые трубочки, из-за того, что носовая кость и челюсть выросли больше, чем обычно, и врезались в них. 

Однако это лишь часть побочек, которые могут быть у человеческих пазух. Оказывается, синусы (и не только мои) — довольно бракованное устройство. Особенно это касается гайморовых пазух, расположенных под глазами. В отличие от других синусов, у этих отверстие находится сверху, возле переносицы, поэтому из-за гравитации вязкой, тягучей слизи приходится под давлением проталкиваться вверх по пазухам, чтобы выйти наружу. Гайморовы пазухи похожи на перевернутые унитазы, которые мы пытаемся смыть вверх тормашками. Поэтому чаще всего забиваются гайморовы пазухи, и именно там в первую очередь развиваются синуситы. Они же и являются основной причиной моих головных болей. 

Когда один доктор объяснил мне всю эту систему, я подумал, что мог понять его неправильно, поэтому решил почитать о синусах — примерно с той же мотивацией я изучал жизнь Манолете. Я даже добрался до исследования синусов быков и другого крупного рогатого скота, которое считается «самым широким и всеобъемлющим изучением пазух в истории». В итоге самое подробное исследование оказалось самым отвратительным: в пять отрезанных человеческих голов и в пять отрезанных козьих голов вливали соленую воду, чтобы измерить, сколько жидкости помещается в пазухах, прежде чем она дойдет до отверстия и синусы начнут очищаться. 

Ученые проводили этот эксперимент с головами, находящимися в четырех разных положениях. Они обнаружили, что синусы очищаются очень хорошо, если голова козы находится в естественном положении. Что касается человеческих синусов, они очищаются очень плохо в естественном вертикальном положении. Лучше всего они очищались, когда голова была повернута на 90 градусов. Это значит, что наши пазухи будут функционировать лучше, если мы будем ползать на четвереньках и смотреть на пол, как козы. 

Исследователи написали в журнале отоларингологии, что строение человеческих синусов сформировалось в самом начале эволюции, задолго до того, как произошли остальные изменения в нашем теле. Они пояснили, что это может быть примером «ошибки эволюции». Проблема не в том, что отверстия у этих синусов находятся не там, где надо: когда мы были приматами, они были расположены идеально. Проблема в том, что они там и остались. Вероятно, в когнитивном плане, как вид, мы уже были готовы встать на задние лапы и превратиться в прекрасных существ, какими мы являемся в настоящее время. Но наши синусы не были к этому готовы и так и не изменились. 

С определенной точки зрения, точнее с точки зрения того, как расположены синусы, человек ходит в положении, которое противоречит его природе. Если только наша природа не заключается в том, чтобы пытаться ее преодолеть: постоянно жить в трудных для нас обстоятельствах и делать вещи, для которых мы в общем-то не созданы. 

Так что же пытался преодолеть Манолете? Это и было его дилеммой. А оказывается, подсказка кроется в нашей черепной коробке. 


С тех пор, когда мои друзья увидели ту фотографию в Испании, прошло 15 лет. Я уже намного старше, чем Манолете, когда он погиб. У меня больше нет вьющихся черных волос и иногда, при взгляде на свои фотографии, я замечаю впадины под глазами, которых раньше не было. Однако сходство с Манолете осталось неизменным: когда я показываю кому-то фотографию матадора с измученным лицом, они все также удивляются и смеются. Да и мне до сих пор странно это осознавать, хотя теперь стало страшнее замечать различия в наших лицах: гусиные лапки, другие морщины и перемены, из-за которых мое лицо теперь отличается от вечно молодого лица на фотографии. Недавно, спустя несколько лет игнорирования предупреждений врачей, я все-таки сделал операцию по укреплению десен, эта профилактика поможет дольше сохранить зубы. Но, очевидно, мне так и придется терпеть головные боли и остальные неприятные ощущения. Пару лет назад, когда я пришел на прием к новому стоматологу, я даже не пытался вежливо выслушать ее разглагольствования о пластике носа и операциях на челюсть. Я просто учтиво дал понять, что устал от всего этого, криво улыбнулся, откинулся на спинку кресла и разинул перекошенный рот так широко, как только мог, чтобы она смогла начать осмотр. 

Некоторые истории ценны тем, что формируют четкую мораль, принципы или подсказывают варианты решения проблем, к которым можно будет прибегнуть при необходимости. Другие рассказывают о проблеме, которую ты раньше не замечал. Такие истории тоже полезны, даже если они не помогают преодолеть трудности. Для меня биография Манолете — это как раз второй тип историй, хотя я и потратил половину своей взрослой жизни, упорно пытаясь рассматривать ее как первый.

Все мы знаем, как нелегко смириться с тем, кем мы являемся на самом деле. Конечно, тяжелее принять себя, если мы пленники бездействия, или страха, или саморазрушения, или апатии, или депрессии. Тогда кажется, что нужно сдаться, но в таком случае борьба со своим настоящим «я» и самосовершенствование будет истинным подвигом. 

Проблема в том, что часто различить эти ситуации невозможно: трудно понять, когда принятие себя пойдет на пользу, когда с ним ты обретешь внутренний покой, а когда оно приведет к тому, что тебя затопчет бык.

В конечном счете большую часть времени я выгляжу как человек, который запутался, сбился с пути и напрасно следует выдуманному идеалу лишь для того, чтобы пройти путь вдвое длиннее в погоне за другим. 

Возможно, у вас была такая же борьба внутри себя. Возможно, я похож на вас. 

По материалам The New York Times 
Автор: Джон Муаллем

Переводили: Аполлинария Белкина, Екатерина Бобровская
Редактировала: Юлия Мухтасимова, Анастасия Железнякова