Подкаст на YouTube, Apple, Spotify и других сервисах
Наступило Рождество, и я собиралась посетить самое что ни на есть кошачье место на Земле — остров под названием Аосима, примерно в 800 километров к юго-западу от Токио во Внутреннем Японском море. Это водоем, который разделяет три главных острова Японии: Хонсю, Сикоку и Кюсю. Четыре года назад газета «Асахи симбун» сообщила, что на Аосиме, островке площадью меньше 500 квадратных метров, проживает всего шесть человек — все в преклонных годах — и неизвестное число кошек: как минимум сотни, но никто точно не знал, сколько. На Аосиме нет ни ресторанов, ни гостевых домов. Единственный способ до него добраться — 35-минутная поездка на пароме, который выходит дважды в день из портового города Нагахама на Сикоку. Город этот находится в часе езды на юго-запад от места, где остановились мы с моей подругой Михоко — не шибко большого города под названием Мацуяма, который в период Эдо (1603–1867) был домом влиятельного даймё — крупного военного феодала, а сейчас в основном славится своими апельсинами.
Последние несколько дней по всей стране дули сильные ветра (в аэропорту Токио я даже слышала объявление про рейс в Фукуоку: «Пожалуйста, имейте в виду, что самолету, возможно, придется вернуться в Токио из-за ветра»), и когда Михоко позвонила в порт, чтобы уточнить, отправится ли паром вовремя, капитан порта сообщил ей, что из-за снега и ветра возникли необычно сильные течения. А это означало, что паром, который и вчера отменили, на сегодня тоже отменялся. «Как насчет завтра?» — спросила Михоко. «Не могу сказать, — ответил капитан порта. — Может, паром будет. А может, и нет». Ответ в очень японском стиле.
Я невероятно расстроилась. Я приехала на Сикоку только ради того, чтобы увидеть остров кошек, сделать груду фотографий и потом хвастаться ими перед своими друзьями-кошатниками. Я просто обожала представлять, как они будут мне завидовать. Михоко тоже расстроилась — она уже сходила в магазин возле отеля и купила большой мешок корма и кошачьи угощения. Только теперь ей предстояло всё это тащить в Токио и скармливать своей кошке Манчите.
«Не переживай, — сказала Михоко. Она редактор журнала, поэтому быстро попыталась что-то придумать, чтобы спасти положение. — В Японии полно мест, где можно увидеть кошек».
«Но мне хотелось увидеть именно этих кошек», — разнылась я.
«Необязательно смотреть именно этих, — ответила Михоко, — Аосима — не единственное в стране место, где полно кошек». В это время мы уже ужинали: разочарование всё не отпускало меня. Я начала грустить во время бранча в кофейне в американском стиле (такого, каких в Америке уже нет, но здесь они обрели популярность после оккупации). Грусть сопровождала меня в Замке Мацуяма (построенном в 1627 году), одном из примерно дюжины сохранившихся замков Японии, не отставала в баре с апельсиновым соком (где можно заказать сок, выжатый из нескольких местных сортов — как сладких, так и терпких). И, наконец, грусть последовала за мной на ужин в ресторан, где мы заказали гю — тонко нарезанную маринованную говядину-гриль, которую подают с кровью на подушке из риса, с приготовленным на гриле корнем лопуха и луком. Весь день, пока я кисла и разражалась тирадами о богах, погоде и капитане порта, Михоко терпеливо указывала мне на кошек — вот одна сидит и вылизывается у самодельного алтаря. Вот другая, щурится и смотрит на нас. Михоко нагружала меня интересными фактами про кошек: Нацумэ Сосэки — пожалуй, величайший японский писатель нового времени и автор книги «Ваш покорный слуга кот» (1906), сатиры на общество начала 20-го века от лица кота — однажды преподавал английский ученикам средней школы в Мацуяме. А чуть ранее, в сувенирном магазине, мы видели печенье с изображением его лица.
На следующий день (паром не работал) мы вернулись в Токио. Весь вечер мы изучали тему кошек в Японии. Мы пытались выяснить, есть ли простые способы попасть на один из 10 кошачьих островов страны — или в кошачьи тематические парки, или же пройти к кошачьим алтарям, большая часть которых расположена на западе. Но ехать на поезде было бы слишком далеко, а из-за постоянного ветра путешествие на самолете невозможно было спланировать.
Я видела, что мое отчаяние начало вызывать у Михоко недоумение. По ее мнению, вся Япония была одержима кошками. Кошки настолько сроднились со страной, что она, собственно, популяризовала кошачьи кафе, где можно взять себе кофе и провести время в компании усатых-полосатых. Кому нужна Аосима, если можно получить кошачью дозу прямо тут, в Токио? Кому понадобится ехать на остров, полный кошек, если ты и так на острове кошек? Приехать в Японию значит окружить себя кошками: нужно только посмотреть по сторонам.
Как и всё то, что Япония считает по сути своим — тэмпура, сакура и мисо — кошек туда также завезли извне. Ученый Тадааки Имаидзуми считает, что первые кошки попали в Японию в шестом веке по Шелковому пути из Индии через Китай (другие историки считают, что они прибыли через Корею). Можно утверждать, что кошек тут же приспособили к делу тем или иным способом: Япония столетиями была в основном аграрной страной, и кошек наверняка очень бы ценили на ферме или в зернохранилище за способность отпугивать мышей. Но Япония также славится и своей придворной культурой, кошки могли развлекать придворных дам, которым наверняка бы пришлось по душе наблюдать за любимыми занятиями кошек на протяжении всей истории их вида — везде прыгать, лазать, играть и прихорашиваться.
К 14 веку кошки закрались в несколько основополагающих исторических текстов. Среди них — «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон, «Повесть о Гэндзи» и «Записки от скуки» за авторством Ёсиды Кэнко. (Кошка даже играет важную роль в сюжете «Гэндзи». Когда кошка бросается наутек, она тянет за собой занавеску, позволяя придворному на мгновение увидеть юную принцессу — после чего тот безнадежно влюбляется.) Кошки также появляются в визуальном творчестве и литературе последующих периодов, особенно Эдо и Мэйдзи (1868–1912): «Фестиваль Ториномати на рисовых полях Асакуса» Утагавы Хиросигэ, излюбленная гравюра 1857 года из цикла «Сто знаменитых видов Эдо», изображает сытую белую кошку, которая смотрит в окно, сидя спиной к наблюдателю. Как и ее хозяйка-куртизанка — как видно по изящным лакированным украшениям для волос, вколотым в кусок ткани на полу — она и избалована, и, в то же время, узница. Обожаема, но в плену.
Два самых стойких кошачьих символа страны были рождены с разницей в столетия. Hello Kitty, персонаж, появившийся в 1974 году, стал послом первой волны культуры «кавай». Изображения этой кошки печатались на ластиках, фартуках и гигиенических прокладках, и распространялись по всему миру (согласно официальному «лору», Hello Kitty живет даже не в Японии, а в пригороде Лондона, а ее создатель заявил, что она человек, а не кошка). Но задолго до нее — или даже ее мультяшного предшественника, Дораэмона, синего безухого улыбчивого робота-кота — в Японии были манэки-нэко, «приглашющие кошки».
Манэки-нэко — это фигурка обычно белой бесстрастной кошки (зачастую керамическая). Выражение ее мордочки не разгадать, но опасности она не несет. На шее у кошки висит колокольчик, а одна лапа поднята к уху как бы в приветствии. Вы такую наверняка видели в японском ресторане в любой точке мира. В Японии они настолько повсеместны, что через какое-то время взгляд замыливается и перестаешь их замечать. Через несколько дней после возвращения из Мацуямы я встретилась с Михоко, и мы направились в район западного Токио, Сэтагая, где находится посвященный манэки-нэко храм периода Эдо — Готокудзи.
День был просто прекрасный, прохладный и без единого облачка — как часто бывает в декабре. Та часть Сэтагая от вокзала, где мы проходили, напомнила нам о том, что современный Токио похож на лоскутное одеяло: в отличие от Лондона или Нью-Йорка, большинство зданий здесь послевоенные, неотличимые друг от друга и пресные, построенные во время великого экономического бума страны после того, как столицу утюжили бомбами. Практически в каждом районе центрального Токио можно свернуть с бульвара, застроенного небоскребами, и оказаться практически на пригородного вида улице с двухэтажными особняками. Вокруг — курносые маленькие машины, живые изгороди из кустов камелии с восковыми листьями, глянцевые вороны размером с петуха на ветках хурмы. Их грубое жуткое карканье — один из узнаваемых «саундтреков» города.
После 15-минутной прогулки мы дошли до высокой каменной стены, которая окружала периметр храма. Он занимает едва ли не целый квартал. Готокудзи — не просто храм, а место захоронения Ии Наосукэ, министра сёгуната Токугава. Но место больше знаменито одним из связанных с ним мифов.
Когда-то храм был мал и беден, и его содержанием занимался только один монах. У него было мало еды, но он делился тем, что было, с котом, который оставался ему верен. Однажды монах сказал коту: «Если хочешь помочь, принеси храму удачу». Несколько месяцев спустя к храму подъехала группа самураев. Они сообщили монаху, что хотели было уже проехать мимо, но увидели кота, который махал им лапой. В удивлении они въехали на территорию храма, монах подал им чай. Пока самураи отдыхали, монах читал молитвы. Самураи, слушая молитвы, решили внять пути Будды и пожертвовать землю и деньги храму, чтобы и другие люди могли почувствовать в нем то же, что и они. Некоторое время спустя кот умер. Монах решил почтить его память и ту удачу, которую он принес храму. Так появились манэки-нэко, и потому храм посвящен им.
(Таким образом эта легенда рассказана на листовках для посетителей храма, но, как сказала Михоко, «это не та, которую я слышала». «История, которую мне доводилось слышать, рассказывала о том, что в один прекрасный день группа путешественников проезжала мимо храма. Начался дождь, и они заметили кота, который их подзывал. Путешественники поспешили в храм и смогли там укрыться, и потому-то манэки-нэко и является символом удачи и гостеприимства».)
Все, кто бывал в Японии, знают, что практически в каждом районе есть как минимум один буддийский храм и одно синтоистское святилище. Большинство этих мест довольно скромные: аккуратный дворик и темное главное здание, открытое разве что на Новый Год. Но некоторые из них богаты: с ухоженными садами, подстриженными деревьями, свежими зелеными бамбуковыми заборами. Готокудзи — богатый храм. Посреди центральной дорожки мы увидели впечатляющую железную жаровню для благовоний с моном Ии (его фамильным гербом) — цветком апельсина, тисненым золотом в основании жаровни. Храм богат благодаря паломникам-кошатникам, которые приходили сюда десятилетиями, делали пожертвования и просили принести им удачи. А также благодаря (как и в других смекалистых храмах) тому, что здесь продается мерч, перед которым невозможно устоять — керамические манэки-нэко пяти разных размеров. Самая большая фигурка размером где-то в 30 сантиметров, а самая маленькая — всего 2,5 сантиметра.
В храме стоит целый набор полок, чтобы вместить тысячи купленных посетителями манэки-нэко. Они пишут на них свои имена и пожелания и оставляют на удачу. Было чудесно и чуть-чуть жутковато увидеть в одном месте столько кошек — было что-то эдакое в солнечном молчании вечера и в непроницаемых мордочках кошек: очень просто представить, как они оживают по ночам, превращаются в настоящих кошек и бродят в молчании по храму, превращаясь снова в керамику на рассвете. Япония только недавно начала снова разрешать въезд туристам после нескольких лет жестких ковидных ограничений, и храм в тот день был пуст, с разве что парочкой упорных корейских и филиппинских посетителей, которые деловито снимали селфи.
Мы с Михоко бродили меж полок, выискивая идеальное место, чтобы оставить своих кошек. Наконец, поставили их под подоконником одного из храмовых зданий. Несмотря на то, что кошки стояли на улице, они все были на удивление чистыми, с яркими красными ошейниками. Только пара маленьких листьев с кленов, которые японцы называют момидзи, расположились на их головах подобно беретам. На тех кошках, которые больше были подвержены непогоде, красовались небольшие следы грязи на лбах. Так они выглядели еще живее: своей поднятой лапой они как будто собирались умываться. (Этим, наверное, тот старинный кот и занимался, когда его заметили путешественники — он их не зазывал, а эгоистично заботился о себе. Кошатники души не чают в эгоизме своих питомцев.)
Я заметила, что в храме не было живых кошек, скорее всего потому, что они бы посшибали всех фарфоровых. Все эти расставленные, незащищенные неодушевленные объекты на полках стали бы слишком большим соблазном даже для самой послушной кошки. Если бы настоящая кошка пролезла в храм, он был бы устлан черепками; разрушенными надеждами тысяч людей, стертыми в пыль взмахом лапки.
Японская культура, конечно, не единственная в мире, которая любит кошек. Не могут японцы и претендовать на звание их главных обожателей. Однако они, вероятно, лидеры в мифологизации усатых.
Можно даже сказать, что японцы смотрят на кошек с чувством несколько более сложным и сильным, чем любовь: нежность — да, но также страх и благоговение. В Японии некоторые животные считаются священными — в частности, олени, которые в синтоизме часто предстают в роли посланников богов. Но кошки принадлежат к другой группе животных — той, в которую входят лисы и барсуки: животных, которых нужно задабривать.
Японцы любят лис, но относятся к ним с опаской, ведь те считаются в Восточной Азии оборотнями. Пускай у них и не всегда злые намерения, лисы — знаменитые проказники, и на то, чтобы они пребывали в хорошем настроении, японцы тратят немало времени. Инари дзинзя, святилище Инари, относится к тем синтоистким святилищам, которые популярны как у бизнесменов, так и домохозяек. Оно посвящено ками Инари — богине, которая покровительствует богатству, домашнему хозяйству, рису, саке и лисам. Однако со временем символом тех, кто пользуется благословением Инари, стала кицуне — лиса. Именно ей, а не Инари, нравится рис, именно ее просят даровать удачу. В одном из самых известных и красивых святилищ Инари в стране, построенному в 15 веке на юге Киото, расположены десятки каменных изображений лис. У их лап посетители оставляют суши Инари — рис для суши, обернутый в жареный тофу. Считается, что лисам нравится такое подношение. Японцы также верят, что лисы принимают форму прекрасных женщин, чтобы соблазнять незадачливых мужчин ради веселья или денег. Как-то я отправилась в Фусими вместе с моим другом Биттер, тоже недавно переехавшим из Токио. Он был убежден, что каждая третья женщина, которая встречалась нам по пути, на самом деле — лиса. «Видела какая? — прошептал Биттер, когда мимо нас прошла очаровательная девушка в длинной черной плиссированной юбке. — Вот она точно лиса». Кроме того есть еще и барсуки, тануки. На самом деле это японская енотовидная собака, но в народе так называют еще и барсука. Своим внешним видом тануки напоминают Фальстафа (персонаж из пьесы Уильяма Шекспира «Генрих V» — прим. Newочём): игривые пузатые весельчаки-пьянчуги (их часто изображают в соломенной шляпе путника с бутылкой саке), которые не блещут умом и на которых нельзя положиться. Они тоже оборотни, но намерения у них менее злокозненные и более эгоистичные — еда, саке и безобидные шалости.
Большую часть времени эти животные сосуществуют с людьми в мире. (До тех пор, пока им отдают должное уважение. Когда мы бродили по Мацуяме, то прошли мимо сделанного на скорую руку святилища тануки — грубая каменная статуя около 30 сантиметров в высоту. Сбоку от нее лежали букетики лесных цветов и миниатюрная бутылочка саке. Скромное неумелое святилище, и всё же Михоко остановилась и быстро поклонилась статуе, как сделали и другие люди, проходившие мимо.) Но порой, хотя и не по вине людей, существ, входящих в эту группу, охватывает гнев или же они становятся одержимы. Тогда ваша кошка внезапно перестает быть кошкой: она превращается в демона.
В Японии можно провести немало времени, разговаривая о демонах. Когда о них заходит речь в беседе, то ее тон обычно небрежный, словно обсуждают что-то привычное. Однажды, спускаясь вниз по холму от храма, расположенного высоко в лесу над Киото, мы с Биттером прошли мимо пожилой пары в сопровождении гида. «Сюда лучше не приходить ночью, — непринужденно рассказывала она, — в это время холмы заполняют разные существа». Биттер, программист, убежденный в том, что демоны реальны, был поражен словом, которое использовала экскурсовод — мамоно: «злые существа», — и тем, как супруги шепотом с ней согласились.
Кошки особенно подвержены превращению в демонов. Я использую слово «демон» в широком смысле, имея в виду одновременно и юрэй, которые призраки, и ёкай, которые духи. (Настоящие демоны наравне с оборотнями и óни относятся к ёкай.) Зак Дэвиссон, автор книги «Кайбё: сверхъестественные кошки Японии» (2021) выделяет пять основных категорий кайбё, или «странных кошек»: «нэко-мата с двумя хвостами (снова кошка), бакэ-нэко, которая способна изменять свою форму (меняющаяся кошка), нэко-мусумэ, гибрид кошки и женщины (дочь кошки), машущая лапкой манэки-нэко (приглашающая кошка) и кася, крадущая трупы (огненная кошка)». Ни у одного другого животного, отмечает Дэвиссон (с ноткой восхищения), нет такого же количества демонических воплощений, как у кошки.
Внутри этой классификации существуют разные степени злобности. Наиболее хорошо известная из перечисленных выше демонических кошек — бакэ-нэко. Но что это такое? Кошка, превращающаяся в человека? Или же просто кошка, которая однажды становится на задние лапы, как бы объявляя о своей ночной демонической сущности? (На традиционных ксилографиях бакэ-нэко часто изображается в виде огромной кошки с клыками размером с бивни мастодонта и дикими злобными желтыми глазами.) Хочет ли она причинить нам вред или же просто пугающе выглядит? Здесь-то мы и натыкаемся на ограничения, налагаемые на нас фольклором, которые одновременно и неоспоримы, и крайне субъективны. Такое наблюдается повсеместно, но в Японии заметно особенно ярко. Все согласны, к примеру, что большинство животных и некоторые люди могут становиться демонами, но нет единства в ответе на вопрос, почему или как это происходит. Некоторые рассказывают, что бакэ-нэко появилась как ответ на засики вараси. Раньше в некоторых регионах Японии практиковалась традиция, когда детей убивали, если в семье было слишком много ртов. Эта практика называлась усугоро — «алтарное убийство». Однако мертвый ребенок часто возвращался в виде призрака, засики вараси, сотрясая стены дома и пронзительно завывая. По одной из теорий, крик бакэ-нэко напоминал крик человеческого младенца, а воображать, что вас преследует кошка, легче, чем думать об убитом младенце.
Но вот Биттер никогда о таком не слышал. «Зато слышал, что когда кошка становится очень старой, скажем, если ей уже больше десяти лет, то она увеличивается в размерах и превращается в демона», — сказал он мне.
— В смысле превращается в демона? — удивилась я.
— Становится демоном, когда стареет, — ответил Биттер.
— Ты хочешь сказать, что любая кошка, которая старше десяти лет либо уже демон, либо скоро им станет?
— Да, — был мне ответ. (У Биттера две кошки, одной из них десять лет и, по словам Биттера, скоро она, вероятно, станет демоном. Частью японского фольклора является широко распространенная вера в том, что старые существа уязвимы к демоническим трансформациям, и в период Эдо, когда такое поверье пользовалось популярностью, десять лет для кошки было и правда серьезным возрастом).
Однако даже неоднозначная репутация кошек может быть интерпретирована как еще одно доказательство того, какую важную роль эти непредсказуемые существа сыграли в культуре Японии. Кошкам часто приписывают роль хранителей первых попавших в страну буддийских рукописей. Тем не менее, как знает каждый ребенок, воспитанный в японской традиции буддийского фольклора, когда умер Будда, единственными животными, которые не стали его оплакивать, были змея… и кошка.
В иной стране или культуре кошек из-за этого стали бы избегать, но не в Японии. Вместо этого поступок кошки возвысил ее в глазах людей спустя века после смерти Будды — любая культура, которая ценит манеры так, как ценят их японцы, в тайне ценит и бунтарство. И в образе кошки, возможно, виделось вызывающее восхищение демонстративное неповиновение, заслуживающее похвалы самообладание. Существо, которое не сделает то, что ему сказано, то, что от него ожидается. Существо, которое выбирает собственный необъяснимый путь. Существо, которое нужно ценить — и в то же время бояться.
Кошки не были единственным импортом, перевернувшим японскую культуру в шестом веке. Другим стал буддизм.
До прихода буддизма в Японии главенствовал синтоизм. Многие системы верований стремятся ограничить число священных существ или форм, если не свести всё к одной. Для синтоизма характерно противоположное. В зависимости от вашего взгляда такой подход можно назвать либо щедрым, либо обескураживающим, потому что в синтоизме божественным может быть всё что угодно: люди, животные и даже камни или деревья. У Мари Кондо, японского гуру уборки, есть стандартный вопрос, который наделяет человека правом выбрасывать вещи. Он звучит следующим образом: «Приносит ли оно мне радость?» В синтоизме такой вопрос можно применить вообще ко всему: «Приносит ли оно мне радость? А он?»
Возможно, именно благодаря синтоизму у животных в Японии столько индивидуальности. Находясь здесь, сразу вспоминаешь, как мало места отводится им в текстах христианства, иудаизма или ислама. Эти религии сосредоточены на душе человека. В синтоизме же место людей находится среди мириадов других живых существ — если люди и более важны, то не намного.
Хотя буддизм быстро распространился по всей Японии, он так никогда и не заменил собой синтоизм, который оказался достаточно гибок, чтобы приспособиться к новому учению. Две системы — наряду с богатой и красочной фольклорной традицией — дополняли и обогащали друг друга, создав уникальную синкретичную культуру. Она официально просуществовала до 1868 года, когда правительство указом отделило синтоизм, провозглашенный этнонациональной верой, от буддизма, который был принесен извне, приказав буддийским храмам и синтоистским святилищам проводить разные ритуалы. Всего за 15 лет до этого коммондор Военно-морских сил США Мэтью Перри заставил Японию открыться западному миру после тысячелетней изоляции. Националистические настроения, которые достигнут своего пика в следующем веке, уже пришли тогда в движение.
Несмотря на разделение, ставшее известным как политика симбуцу бунри, в повседневной жизни мало что поменялось. Буддийские монахи всё также проводили похороны и ритуалы поклонения предкам. Люди продолжали молиться в синтоистских святилищах. Если буддизм отвечал в Японии за смерть, то синтоизм — за жизнь.
Синтоизм, без сомнения — одна из причин существования таких мест как Аосима. В Японии можно найти не только кошачьи острова (11 штук). Есть также обезьяний остров. И кроличий. И олений (еще есть оленьи города, самый знаменитый из них — Нара, который в восьмом веке был столицей Японии и где живут тысячи пятнистых оленей. Они заняли всю территорию главного парка и время от времени пытаются бодать посетителей, которых знаки в парке предупреждают не провоцировать животных). Встреча с оленями Нара проходит захватывающе, пока они не начинают за тобой гоняться, но в целом к священным животным в Японии относятся как к константе. И, хотя число особей ежегодно регулируют, задача человека — создать для них комфортные условия проживания.
В своих фильмах «Принцесса Мононоке» (1997) и «Унесенные призраками» (2001) мультипликатор и режиссер Хаяо Миядзаки предлагает зрителям взглянуть на Японию после человека, а также на миры, где иерархия между людьми и животными зыбка. В «Унесенных призраками» действие происходит в зачарованной бане рубежа 20 века. Люди в наказание превращены в животных, а сами животные, многие из которых явно гибриды, предстают в качестве хозяев человека, заставляют последнего работать и назначают ему наказания. Среди животных и людей мелькают, с любопытством наблюдая за смертными, боги: некоторые из них ужасают, другие приносят с собой атмосферу праздника — но все желают попариться в бане.
Пересматривая недавно «Унесенных призраками», я вспомнила о людях на Аосиме — их число теперь сократилось до пяти, — в чьи обязанности входит кормить проживающих там кошек. Они не одиноки в своей работе: есть еще группа волонтеров с острова Сикоку, которые привозят еду и необходимые товары, когда море спокойно. И всё же никто, похоже, не предлагает пяти смотрителям уехать. Во-первых, Аосима — их дом. Во-вторых, кормить кошек — их обязанность. Кошки, несмотря на всю свою самостоятельность, не обезьяны или лисы и даже не олени. Их жизнь зависит от нас и создаваемого нами мусора, который, в свою очередь, привлекает грызунов.
На Аосиме современная пищевая цепочка оказалась повернута в обратную сторону: слишком мало людей, слишком мало мусора, слишком мало мышей, слишком много хищников. Результат получился похож или на кошмар Миядзаки, или же на его мечту, которые порой неотличимы друг от друга. Кошки держали смотрителей в заложниках или же людям оказали честь быть их смотрителями? Кто главный на Аосиме? Или рассматривать ситуацию на острове с точки зрения иерархии ошибочно? Представляла ли Аосима собой идеальный пример вдохновенного синтоизмом симбиоза, в котором, в зависимости от контекста и обстоятельств, человек мог однажды проснуться и обнаружить, что больше не контролирует происходящее? Век человека клонился к закату. От животных мы произошли — к животным и вернемся.
После посещения Готокудзи Михоко и я решили еще раз попробовать попасть в общество кошек. Мы сели на поезд до района Янака на севере Токио. Янака представляет собой треть округа покрупнее, Янэсэн, который также включает в себя районы Нэдзу и Сэндаги. На их месте раньше были рисовые поля, поэтому во время войны бомбежки обошли это место стороной. Сегодня этот округ — машина времени, которая доставит вас в довоенную столицу, с домами 20-го столетия из дерева и бумаги и маленькими районными храмами. Жители Токио называют такие районы «ситамати», что дословно переводится «нижний город». Но более лирически это означает «старый город» — он воплощает в себе то далекое время, когда в каждом районе был свой магазинчик с тофу или с традиционными зонтиками из вощеной бумаги — или же магазин с сэмбэй, заставленный стеклянными банками с хрустящими рисовыми крекерами.
Эта часть города — тихая и милая, с небольшим количеством машин и кучей пешеходных тротуаров и аркад — также известна своими кошками: как живыми, так и магазинами, где продают кошачьи сувениры и сладости в форме кошек. Последний раз я здесь была десяток лет назад с Биттер, когда его кошка, которая вот-вот должна уже превратиться в демона, была еще совсем котенком. Я помнила, как вышла из магазина, где Биттер купил два полотенца для рук с кошками, и увидела сборище пушистых, сидящих посреди тротуара. Биттер сразу с воплями восторга рухнул на колени, что сделали и остальные прохожие. Но сами кошки, казалось, никак не отреагировали на такое внимание. Они растеклись лужей рыжей шерсти (много кошек в Японии либо рыжие, либо черепахового окраса) на солнце, размахивали кончиками хвостов, зевали и игнорировали нас, что всех привело в еще больший восторг. Еще одна черта характера, которую обожают кошатники в своих любимцах — бесстрастие.
В этот раз кошек было немного. Я обрадовалась, когда наконец увидела необычно крупную красивую белую кошку, что сидела на навесе овощного магазина и осматривала улицу. Но стоило нам подойти поближе, как выяснилось, что кошка-то ненастоящая. Следуя вьющимся улицам, мы заметили еще таких кошек из стекловолокна или пластика, глядящих с навесов и балконов на витрины с дайконом и киотской морковью, которая цветом как помидоры. Неважно, кто этих кошек сделал, ему безупречно удалось запечатлеть присущую этим животным кошатность — то, как они своим видом могут показать, что стоит только захотеть — и они всё перевернут вверх дном, так что мы, люди, должны быть им благодарны за сдержанность.
Солнце клонилось к закату. Мы зашли в кофейню, чтобы обсудить недостаток кошек. До 2014 года столичное правительство практиковало эвтаназию — они утверждали, что это гуманный подход. Если кошкам позволить бесконтрольно размножаться, то еды не хватило бы на всех пушистых, и многие бы умерли от голода — медленной, грустной, болезненной смертью. (Позже я также подумала, что относительная редкость кошек сделала их еще ценнее. Если их не очень много, они становятся предметом любопытства. Если их слишком много, они превращаются во вредителей. Та же история и с оленями в городе Нара: правительство как будто бы осознало: для того, чтобы мы продолжали ценить этих животных, требуется определенное вмешательство — выходит, нами тоже управляли, как оленями.) Но когда мы спросили официантку, где же кошки, ее этот вопрос нисколько не обеспокоил. «Холодно, — ответила она. — Ушли куда-то». Она не объяснила, где могло находиться это «куда-то», но мы и не настаивали. Куда приятнее было верить, что кошки попросту временно ушли, спрятались — как они обычно это делают — будто они тут были на зарплате и ушли в отпуск, и где-то неподалеку стоял уютный домик со всеми кошками Янэсэна. Спящими, мурчащими, ждущими весны. И тогда они снова развалятся на кирпичных тротуарах, окруженные поклонниками.
Или даже можно было поверить, что кошки знали нечто, что нам было невдомек. Хоть Токио с 14 млн жителей и остается одним из крупнейших городов мира, из других частей Японии люди уезжают. Каждый год в западных медиа появляется мрачная статейка о том, как молодые японцы бросают маленькие городки и деревни ради жизни в метрополисе. Одна из наиболее жутких статей была опубликована в 2015 году в журнале Foreign Affairs про отдаленную деревню на острове Сикоку, Нагоро. Из нее ушло столько людей — на тот момент оставалось всего 35 жителей, почти все в преклонных годах — что одна из жительниц решила вернуть деревне ее жителей и стала шить набитых кукол в человеческий рост. Она одевала их и устанавливала в садах, домах и на улицах — где раньше люди работали, готовили еду и играли. В Нагоро больше не осталось детей, поэтому она их сшила. В школе больше не было необходимости, но она наполнила классы куклами, заменила плоть и кровь ватой и нитками. В какой-то момент эта история — величественная в своем смирении, в печали и трогательности — стала лишь еще одним доказательством чудаковатости японцев для западных людей, которые так обычно воспринимают истории о запредельном одиночестве.
Но статистику тяжело игнорировать. В развитом мире Япония — самое «старое» общество: данные, опубликованные в прошлом году Министерством внутренних дел и коммуникаций Японии, показали, что возраст 29,1% населения превысил 65 лет. К 2040 году прогнозируется, что это число достигнет 35%. В 21-м столетии Япония станет по-настоящему старой и, хоть и новые создания рождаются каждый год, всё меньше среди них будет людей. Это мы превратимся в демонов — не бакэ-нэко будут нас пугать, а наоборот. По крайней мере, мы попытаемся их напугать. Аосима ведь не всегда был островом кошек: когда-то его в основном населяли люди — рыбаки, которые привезли с собой кошек, чтобы те охотились на мышей. Но если с определенного момента люди не смогли поддерживать свою популяцию, у кошек такой проблемы не возникло. Теперь коренных жителей заменили захватчики.
На следующей неделе я уже сидела в самолете до Нью-Йорка. Мы летели на восток, я смотрела в окно. Токио такой громадный, что под определенным углом он кажется бесконечным — однообразная бетонная сетка, которая всё тянется и тянется. Где-то подо мной был Аосима — с пятью людьми и неизвестным числом кошек, а еще где-то внизу были кошки Янэсэна и все остальные пушистые жители Японии. На Аосиме они ждали еды, в Янэсэне (хотелось верить) — хорошей погоды. Кошки умеют ждать — конечно, они бы предпочли, чтобы их покормили, но и выживать они тоже мастера.
Меня это заставило задуматься — а не преувеличила ли я значимость людей в жизни кошек? Не только «этих» кошек, как их Михоко называла, а кошек вообще. Исследование 2017 года митохондриальной ДНК древних кошек показало, что, в отличие от других животных, с которыми мы сегодня живем бок о бок — таких как овцы, собаки и лошади — кошки одомашнили сами себя. Между современной домашней кошкой и ее дикими собратьями крайне мало генетических различий. Значит, они решили терпеть нас возле себя — решили, что будут с нами жить. Думать, будто мы за них приняли решение, было высокомерием — это вообще уникальное для людей качество. Но когда-нибудь кошки могут принять обратное решение: что мы больше не забавные спутники, что их общение с нами закончено. И тогда они уйдут — куда? На другую планету, про которую только они знают? На другой остров, который только готовится подняться из пучин?
Может быть, однажды, много лет спустя, на Японском архипелаге вообще не останется людей. Там будут только обезьяны да олени, и кролики промеж них. А вокруг, на пустых островках, по которым будет гулять ветер, да в давно опустевших деревнях будут жить миллионы кошек — по одной на каждого ушедшего человека. Они будут карабкаться на гигантские кедры в лесах и мяукать, потому что боятся слезть самостоятельно. Будут ли они по нам скучать — по нашим большим неуклюжим телам, постоянной болтовне, плохому ночному зрению и обонянию, которое и того хуже? По нашим многолетним попыткам понять их, по нашей к ним любви? Их не заботили мифы и произведения искусства и истории, которые мы создали в попытке воспеть наше очарование кошками. Летопись наших с ними отношений была односторонней.
Быть может, они забудут нас, как случайных гостей их жизни, и найдут другой вид животных, с которыми решат жить? Многие из нас, кто заводит кошек, измеряют свою жизнь по количеству кошек, которые у нас были. Кошка живет в среднем около 12–14 лет, и значит, если повезет, то за жизнь у человека будет шесть кошек, одна за другой.
Но если бы кошка могла измерить время, как бы она это сделала? Точно не по количеству человек в ее жизни. Но, быть может (хотелось бы надеяться), по человеческим жизням, которые прошли перед ней: одна, две, три, четыре. Одно, два, три, четыре столетия. Они будут всё считать и моргать, считать и моргать — пока, наконец, не надоест. И тогда они уйдут куда-то еще. Неважно, куда — куда бы кошки ни пошли, они всюду будут царями. Куда лапа наступит — там рождается новая легенда, куда ус поведет — там же и толпа поклонников. Япония — это не конец, это только начало.
По материалам The New York Times Style Magazine
Автор: Ханья Янагихара
Переводили: Артем Белов, Елизавета Яковлева
Редактировала: Анастасия Железнякова
