Последние несколько месяцев социологи обсуждают поразительные результаты исследования, проведенного экономистами Сьюзен Кейс и Энгусом Дитоном. Из него следует, что между 1998 и 2013 годами наблюдались высокие скачки смертности вследствие суицида, злоупотребления алкоголем или наркотиками среди белых американцев из разных возрастных групп — скачки настолько высокие, что в случае с группой белых в возрасте от 45 до 54 лет они перевесили устойчивую современную тенденцию к постоянному увеличению продолжительности жизни. Подвергая сомнению масштаб и период, в котором наблюдается рост смертности среди людей среднего возраста (в частности — мужчин), критики, похоже, сходятся во мнении с авторами исследования по некоторым ключевым вопросам: зависимости и проблемы психического здоровья нанесли тяжелый урон белым в Америке — хотя, по-видимому, в других богатых странах ситуация выглядит иначе — и хуже всего приходится наименее образованным из них.

В то же время другое недавнее исследование принесло дурные вести для людей без высшего образования. В работе исследовательского центра Пью, опубликованной в прошлом месяце, говорится, что за последние несколько десятков лет средний класс (определяемый по наличию стабильного дохода в масштабах поколения) сократился. В некоторой степени это связано с тем, что высокооплачиваемые профессии для менее образованных людей постепенно исчезают. Эта научная работа, в свою очередь, опирается на недавнее исследование, в результате проведения которого выяснилось, что почти все хорошие рабочие места, возникшие со времен рецессии, достаются выпускникам колледжей.

Работники, у которых я брал интервью после рецессии для своей книги о безработице — это были не самые образованные заводские рабочие — выдвигали некоторые предположения относительно того, что может быть движущей силой тревожной тенденции, описанной в исследовании Кейс и Дитона. Это одна из групп, сильнее всего пострадавших из-за усиливающегося неравенства и растущего риска безработицы и финансовой нестабильности, ставших сегодня неотъемлемой частью экономики, и рассказанные ими истории прекрасно проиллюстрируют то, как экономика и культура становятся все более враждебными по отношению к тем, кому не посчастливилось работать в шикарных офисах на Уолл-Стрит или в Кремниевой долине.

Одним из респондентов, с которым мне довелось разговаривать, был 47-летний мужчина, сын детройтского фабричного рабочего, который сам также устроился на завод. (Как обычно делают социологи, я пообещал интервьюируемым сохранить конфиденциальность.) Он рассказал, как его недавно уволили с работы, где он зарабатывал $11 в час: находясь за рулем погрузчика на заводе компании, он случайно въехал в лестницу. В результате инцидента никто не пострадал и ничто не было повреждено, но он был трудоустроен с правом увольнения по усмотрению работодателя, в том числе без объяснения причин, в компании, где не было профсоюза, и его уволили. Вскоре после этого от него ушла жена, работавшая в клининговой компании и получавшая $8 в час. Стресс от одиночества и невозможности найти работу привели его в настолько подавленное состояние, что он не мог есть и начал принимать антидепрессанты.

Когда дело доходит до объяснения американских экономических тенденций, важно не забывать, насколько важную роль играли производство и профсоюзы в построении — а теперь и в разрушении — сильного среднего класса. Годами заводы обеспечивали хорошими рабочими местами людей, никогда не учившихся в колледже, позволяя семьям — в первую очередь семьям белых этнических иммигрантов, а затем и всем остальным — продвигаться по социальной и карьерной лестнице. Работу на заводе, объединяющую под одной крышей толпы людей, также было сравнительно легко организовать. Как утверждали социологи Брюс Вестерн и Джейк Розенфельд, первоначально союзы помогли создать «моральную экономику», при которой зарплата повышалась как в фирмах с профсоюзами, так и без них, и при которой голос простого рабочего имел определенный вес — впоследствии, однако, снизившийся под влиянием шовинистических настроений и прочих стремлений к утверждению исключительности — позволявший отстаивать их интересы в Вашингтоне.

Но в конце 90-х — в момент начала кризисного периода, определяемого Кейс и Дитоном, — количество рабочих мест на производствах в США резко сократилось. С этого момента опустошение американской промышленности, усугубляемое соглашениями о свободной торговле, такими как НАФТА, значительно ускорилось, и по показателю абсолютного числа потерь рабочих мест это сравнимо с тем, что страна испытала на первой волне деиндустриализации.

Двадцать лет назад членство в профсоюзах — которое пошло на спад начиная с 60-х — упало до уровня, какого не было со времен Великой Депрессии. В силу разных причин стало намного сложнее осуществлять всевозможные коллективные действия (которые некогда, благодаря профсоюзам, были нормой) — то есть совместными усилиями убеждать компании и правительство лучше относиться к сотрудникам. Свободная торговля и автоматизация труда подорвали переговорную позицию рабочего класса. Политические лидеры, спонсируемые богачами, возвратились к политике вмешательства времен «Нового курса» и послевоенного периода. Корпорации, некогда толерантные по отношению к профсоюзам, стали использовать ресурсы рынка капиталов для финансирования кустарной промышленности, осуществляемой антипрофсоюзными работниками и начали реализовывать бессовестную тактику, направленную на избавление от любых профсоюзных течений на рабочих местах.

Поскольку профсоюзы находились в упадке, в качестве альтернативы выступил крайний индивидуализм — концепция «делай все сам», нацеленная на получение образования и преуспевание за счет личных достижений. Некоторым это отлично подходит, но для других — особенно для тех 2/3 американцев старше 25 лет, не имеющих диплома бакалавра — это зачастую означает погрязнуть в работах по договору, низких зарплатах и слабых, если вообще имеющихся, льготах. Такая перспектива предполагает, что для рабочего класса это возраст заниженных ожиданий.

Разумеется, нельзя не упомянуть о том, что несмотря на сокращение расового разрыва, афро- и латиноамериканцы по-прежнему живут ощутимо хуже, чем белые, что следует из показателей общей смертности и заболеваемости. В самом деле, то, чем многие специалисты в последние месяцы, похоже, пренебрегают — это упадок рабочего класса как единого целого. В десятилетия после Второй мировой войны расовым меньшинствам часто отказывали в приеме на работу, выдаче кредитов и других средствах, позволявших белому большинству приобретать дома и накапливать богатства. В то время как в последние годы плоды экономического роста преимущественно достаются богатым, в более ранний период белый рабочий класс мог рассчитывать на значительное повышение уровня жизни от поколения к поколению — и они привыкли к этой восходящей траектории роста благосостояния. Когда рынок труда обернулся против них, это стало серьезным ударом.

На данный момент любое объяснение пугающей тенденции, которое дают Кейс и Дитон, умозрительно. Как любят говорить социологи, «необходимы дополнительные исследования», и, среди прочего, есть множество оговорок. К примеру, исчезновение высокооплачиваемых рабочих мест для людей с низким уровнем образования существенно сказывается на всей ситуации с сокращением среднего класса, в то же время оно не может всецело объяснить рост смертности, выявленный Кейс и Дитоном. В конце концов, в других странах подобные скачки смертности не наблюдаются, хотя за границей промышленное производство и (в меньшей степени) членство в профсоюзах находится в не меньшем упадке.

Подобным образом, в группах, которые сильнее других были затронуты этими тенденциями рынка в США (афро- и латиноамериканцы), не произошел такой резкий рост смертности в результате самоубийств или злоупотребления наркотиками, как среди белых. Возможно, это связано с тем, что перемены в экономике сказались на жизнях работников по-разному. Например, белых с большей охотой берут на работу в уменьшающемся промышленном секторе, нежели афро- и латиноамериканцев — и если уж на то пошло, они чаще склонны жить в сельских общинах, опустошенных вследствие недавно наступившей «пост-нафтинской» эры деиндустриализации. Кроме того, белые не так часто вступают в профсоюзы, как афроамериканцы (но не реже азиатов и латиноамериканцев).

Но отчаяние рабочего класса зиждется не только на пустоте кошелька или бумажника. Заплатки социальной жизни, которые некогда поддерживали их и в горе, и в радости, сейчас истрепались. Во время проведения опроса в масштабах страны респондентов спрашивали, с кем они обсуждали «важные вопросы» в течение последних шести месяцев, и те, чье образование было средним или ниже, чаще отвечали, что ни с кем (за прошедшие годы доля выпускников колледжей, давших тот же ответ, также увеличилась). Эта тенденция вызывает беспокойство, особенно учитывая то, что социальная изоляция связана с депрессией, а она, в свою очередь, с суицидом и зависимостями.

Одна из форм социальной поддержки, без которой обходится рабочий класс — это брак. Я вспомнил одну из рабочих, у которой брал интервью — безработная 54-летняя белая женщина, до этого работавшая на заводе Ford. Она рассказывала, что муж бросил ее, когда перестала приходить зарплата. «Боже, — сказала она ему как-то раз, — я и представить не могла, что наши отношения основывались на деньгах, которые я приносила в дом». Не имея возможности выплатить ипотеку, она потеряла дом и была вынуждена съехаться, как она выражается, «с мужчиной-другом». У нее депрессия, она не может нормально спать по ночам и постоянно беспокоится о том, чтобы не скатиться в бедность. «Я неудачница», — говорит про себя женщина.

Исследователи в области семейной жизни, среди которых такие известные деятели, как Эндрю Черлин и Чарльз Мюррей, утверждают, что выпускники колледжей существенно отличаются от менее образованных молодых людей тем, как они выбирают себе партнеров и заводят детей. В наши дни пары, получившие хорошее образование, имеют гораздо б́ольший шанс заключить брак, сохранить супружеские отношения и завести детей в браке. Особенно резкое падение этих показателей наблюдается среди представителей белого рабочего класса — не до уровня остальных «небелых», но эта тенденция усугубляется на протяжении последних нескольких десятилетий.

В значительной степени это можно объяснить изменением точки зрения общества на святость и постоянство супружеских отношений. Важно отметить, что на эти тенденции также влияет экономический фактор — как было выявлено мной в процессе наблюдения за парами безработных, среди которых часто встречались и разведенные, и проживающие раздельно. Те, кто находился в затруднительном финансовом положении, с наименьшей вероятностью выбирают традиционный семейный путь, при котором брак и дети стоят на первом месте. А если они решают вступить в брак, безработным остается мало шансов. Как рассказал потерявший работу мужчина из Детройта, они с женой расстались «потому что она работает , а я… совсем не приношу денег в дом». Мужчина обращает внимание на то, что ссоры на финансовой почве начались у них еще до того, как он потерял работу, но после этого доводы стали намного более жесткими. Социологи Кэтрин Эдин и Мария Кефалас высказали предположение, что при тактике «волка-одиночки» люди реже подвержены тому, чтобы полагаться на удачу партнера, когда сами едва держатся на плаву.

Снижение религиозных настроений может быть еще одним веянием, усиливающим чувство беспокойства среди белого рабочего класса. С 90-х годов число американцев, указавших свои религиозные взгляды как «отсутствующие», увеличилось практически втрое — с 8% в начале десятилетия до 21% в 2014 году. В этой категории наблюдается непропорциональное преобладание белых. Люди без религиозных предпочтений не обязательно нетерпимы в своих взглядах. Многие из них имеют духовные предпочтения, но скептически относятся к организованной религии, особенно к вмешательству религиозных структур в политику. Однако, в отсутствие любых других форм социальной поддержки и коллективной идеи (например, профсоюзов), остается немного инструментов психологической защиты от «грома и молнии» американского общества.

Такого рода изоляция была типичной среди людей, с которыми я разговаривал. Многие говорили, что вера помогает им преодолевать существующие проблемы, при этом церковь они посещали редко или вообще никогда. Некоторые из-за своей неустроенности чувствовали себя пристыженно, находясь в обществе других людей. Для других собственные религиозные убеждения были в некоторой степени источником помощи самим себе, нежели предметом общности. Например, один из интервьюированных говорил, что такое длительное отсутствие работы наполнило его непреходящим гневом. Чтобы успокоить разум, каждую ночь он открывал Библию и читал дюжину строф. Он перестал верить в силу церкви и в то, что он называл «поверхностным подходом». «Я хочу ходить в церковь, чтобы слушать Бога, а не для того, чтобы смотреть во что одеты присутствующие там люди», — говорит 53-летний мужчина из города Флинт, штат Мичиган. Еще один его способ справиться с обстоятельствами — выйти на улицу покурить.

У этого мужчины, как и у многих других людей, нет никого, с кем можно было бы поговорить и на кого положиться. «В наши дни, парень, ты окружен людьми, которым не можешь доверять. Ты не можешь считать друзьями всех вокруг», — говорит он. Из-за того, что узы, связывающие рабочий класс с другими, распались, эти люди стали ощущать себя все более изолированными.

Сопутствующими фактором подобной изоляции и отчуждения во многом стала американская культура эгоизма. Она также может усугублять уныние и отчаяние. Эта «самостоятельность», доведенная до крайности, может стать непосильной ношей, ведь те, кто ошиблись и потерпели неудачу, винят только себя и никого другого. Они должны были лучше учиться, они должны были быть более подготовлены. В этом США также отличается от других развитых стран. Американский дух индивидуализма силен и проявляется по-разному у людей различных рас и уровня образования. Например, белые американцы воспринимают успех как результат индивидуальных усилий, в отличие от афроамериканцев (хотя и не до такой степени, как латиноамериканцы). Менее образованные люди, особенно белые, в некоторой степени разделяют эту точку зрения.

В книге «Остаться в живых» — впечатляющем эпосе о «последних днях» рабочего класса — историк Джефферсон Коуи описывает, как горделивая личность «синих воротничков» предыдущих поколений распалась в 70-е года. «Свободу, в значительной степени, свели к идеологии, которая обещает экономическое и культурное убежище от длинной руки государственных структур, — пишет Коуи. — При этом подход, ставший повсеместным во времена Нового курса Рузвельта, и заключавшийся в том, что настоящая свобода может существовать только в контексте экономической безопасности, казалось бы, стал частью истории». Когда солидарность рабочего класса падала, появлялись идеи, основанные на расовой вражде.

Принимая это во внимание, интересно, что американцы навязывают важность получения образования — неотъемлемого атрибута стратегии индивидуализма — как пути к успеху. В этом была идеологическая основа политики администрации Клинтона, выдвинутая в 90-х годах, которая предлагала индивидуальные счета и пожизненные кредиты на обучение. По сей день, высшая ценность образования остается одной из немногих вещей, с которой абсолютно все американцы (включая кандидатов в президенты) могут согласиться. Но из-за такого фанатизма может показаться, что менее образованные — рабочий класс — действительно виноваты в своем отчаянном положении. При том, что многие из них смогут получить дальнейшее образование, достаточно большое количество не будет иметь такой возможности: потому что они не могут позволить себе это финансово; потому что они плохие студенты; или, как говорили некоторые из рабочих, у которых я брал интервью, просто потому что предпочитают работать своими руками. Но если они не получают ученых степеней, столь необходимых сегодня для получения хорошего рабочего места, получается, что они закоренелые неудачники.

В нескольких аналитических статьях Кейс и Дитон как раз фокусируются на текущем развитии наркомании в стране — а именно на отпуске опиоидов по рецепту, возрождении употребления героина, и связанном с этим всплеске насилия, особенно среди белых. Очевидно, необходимо срочно решать проблему наркотиков, а также эпидемии смертельных передозировок и заболеваний печени, которые затронули бедных и, в частности, рабочий класс.

В то же время, надо сказать, что опасное поведение отдельных лиц формируются за счет более широких социальных условий. Как отмечают исследователи Брюс Линк и Джо Филан, эффективное медицинское вмешательство должно рассматривать факторы, которые ставят людей в группу риска — особенно социально-экономический статус и социальную поддержку. Видеть цельную картину крайне важно, потому что блокировка одного пути к болезни или смерти (например, употребление наркотиков-опиатов) может лишь привести к тому, что люди обратятся к другому, не менее смертельному способу смириться со своими далеко не самыми радужными жизненными перспективами.

Одно последнее наблюдение — социальные программы, не дающие людям погрязнуть в нищете и затяжной безработице, могут оказать большое влияние. В развитых индустриальных странах, где имеются более действенные системы социальной защиты, у рабочего класса не наблюдается роста показателей смертности, которые фиксировали Кейз и Дитон. За рубежом многие безработные, вышедшие из рабочего класса, имеют за спиной своего рода финансовую подушку безопасности, которая удерживает их от падения в глубины отчаяния. Если бы только здесь, в США, существовала подобная практика.

По материалам: The Atlantic. Перевели: Варвара Болховитинова и Даша Шевцова.
Редактировали: Роман Вшивцев и Поликарп Никифоров.