От балетных пачек до игрушечных самосвалов: родители часто поражаются тому, как дети выбирают себе игрушки. Но действительно ли их выбор продиктован подсознанием?

Если что-то и символизирует разницу между полами в 21 веке, так это усилившийся акцент на «розовый для девочек и голубой для мальчиков», причем «розовение» женских вещей проводится зачастую чересчур агрессивными методами. Одежда, игрушки, открытки на день рождения, оберточная бумага, приглашения на вечеринки, компьютеры, телефоны, детские комнаты, велосипеды — назовите любой предмет, и маркетологи уже готовы его раскрасить. Именно поэтому в последнее десятилетие «проблема розового», к которой ловко примазался нарратив «маленькой принцессы», стала предметом оживленных дискуссий. 

В 2011 году Пегги Оренштайн посвятила этому феномену книгу «Золушка съела мою дочь. Новости с фронтов новой девчачьей культуры», в которой отмечала, что на рынке представлено более 25 000 продуктов Disney Princess. Безудержный разгул розового цвета часто критикуют в литературе, поэтому я подумала, что мне не придется освещать этот феномен. Но, к сожалению для всех нас, «проблема розового» возникает вновь и вновь — и не похоже, что она в обозримом будущем куда-то исчезнет. 

Чтобы подготовиться к одной из своих лекций, я прошерстила интернет в поисках ужасных розовых карточек «Ура! Это девочка!», но наткнулась на кое-что похуже: вечеринки, на которых будущие родители объявляют пол ребенка. 

Если вы никогда о них не слышали, то там происходит примерно следующее: как правило, на сроке около 20-й недели беременности на УЗИ уже можно определить пол ребенка. «Отличный» повод для вечеринки. Есть два сценария: в первом вы сами не знаете пол и просите своего врача положить результаты в конверт, который отправляете организатору вечеринки. Во втором случае вы знаете пол ребенка, но решаете раскрыть его гостям только во время вечеринки. Вы собираете родственников и друзей, предварительно разослав им приглашения с вопросами а-ля: «Озорник-сыночек или лапочка-дочка?» «Блестки или пистолеты? Винтовки или оборки?»

На самой вечеринке вам могут предложить белый торт, разрезав который, вы увидите начинку голубого или розового цвета (его иногда украшают словами «Мальчик или девочка? Отрежь, чтобы узнать»). Или гвоздем программы может быть запечатанная коробка, которая при открытии выпускает в воздух флотилию розовых или синих воздушных шаров, наполненных гелием; сверток из ближайшего детского магазина, внутри которого окажется розовый или голубой наряд, в которое вы оденете своего новорожденного; или даже пиньята, которую вы и ваши гости можете колотить до тех пор, пока из нее не посыпется ворох розовых или голубых конфет.

Существуют и игры-угадайки с игрушечными утками («Кто же у нас будет?») или пчелами («Что это будет за пчелка? (Слово «bee» — «пчела» — произносится почти так же, как глагол «быть» — «be» — прим. Newочём). Или какая-то лотерея, где вы кладете свой вариант в банку и выигрываете приз, если правильно угадаете пол малыша. Или (вариант для напрочь лишенных вкуса) вам дают кубик льда с вмороженной в него пластиковой фигуркой ребенка, и в ходе начавшейся гонки под названием «У меня отошли воды!» вы пытаетесь найти самый быстрый способ растопить кубик льда, чтобы определить, какого цвета спрятанный там малыш: розового или голубого. 

В общем, за 20 недель до того, как человек появляется на свет, его мир уже упакован в розовую или голубую коробку. Как видно из роликов на YouTube (да, я не смогла остановиться), зачастую радостные вести изначально ассоциируются с розовым или голубым цветом. В некоторых из видео будущие братья и сестры ребенка наблюдают за «торжественным объявлением» — и сложно не удивиться крикам «Ну наконец-то» трех маленьких сестер под аккомпанемент из голубых конфетти. Это безобидное веселье и, конечно, абсолютное торжество маркетинга, но одновременно и показатель значимости ярлыков, которые мы ассоциируем с полом ребенка. 

Даже усилия по сглаживанию гендерных различий в игрушках увязли в розовом потоке: Mattel создала куклы STEM Barbie (от англ. science, technology, engineering and mathematics — наука, технология, инжиниринг и математика — прим. Newочём), чтобы побудить девочек заниматься наукой. А что же может построить наша Барби-инженер? Розовую стиральную машину, розовый вращающийся шкаф или розовую подставку под украшения.

Вы можете справедливо поинтересоваться: почему это всё вообще должно иметь какое-то значение? Всё сводится к ожесточенным спорам о том, что означает «розовофикация»: естественное и продиктованное природой деление или созданный обществом социальный конструкт. Если розовый и вправду символизирует биологический императив, то, возможно, тягу к этому цвету действительно нужно уважать и всячески поддерживать. 

Но если рассматривать социальную структуру феномена, то нужно четко понять, по-прежнему ли связанное двоичное кодирование подходит для обоих полов (если оно когда-то действительно им подходило). Помогает ли гибкому детскому девчачьему мозгу то, что его отвлекают от строительных игрушек и приключенческих романов, а становлению мальчиков — то, что их уводят от кухонных наборов и кукольных домиков?

Возможно, следует задуматься о том, имеет ли засилье розового биологическую основу. В 2007 году группа ученых предположила, что это предпочтение связано с потребностью древних людей в том, чтобы самка была эффективным «собирателем ягод». Восприимчивость к розовому цвету «облегчила бы идентификацию спелых, желтых плодов или съедобных красных листьев в зеленой листве».

Продолжением этой теории стало предположение о том, что засилье розового цвета также закладывает основу для эмпатии, помогая женщинам, ухаживающим за больными, замечать те незначительные изменения в тоне кожи, которые соответствуют эмоциональным состояниям. Принимая во внимание, что во время проведенного при участии взрослых исследования испытуемым предлагалось простое «задание вынужденного выбора» с использованием цветных прямоугольников, такое утверждение можно счесть притянутым за уши. Тем не менее, предположение о розовом цвете как двигателе эмпатии понравилось СМИ, которые начали представлять результаты эксперимента как доказательство того, что женщины «предрасположены» к розовому.

Однако спустя три года та же команда провела аналогичное исследование с участием детей в возрасте от четырех до пяти месяцев. В качестве критерия выбора того или иного цвета исследователи использовали движения глаз. Ученые не нашли никаких доказательств половых различий, поскольку все дети предпочитали красноватую область спектра. Этот вывод не вызвал у СМИ такого же энтузиазма, как результаты первого исследования. Эксперимент с участием взрослых упоминался более 300 раз как доказательство «биологической предрасположенности» к определенному цвету. Исследование с младенцами, в ходе которого ученые не обнаружили половых различий, цитировалось всего 61 раз.

Родители все равно будут протестовать и утверждать, что любовь к розовому заложена где-то глубоко внутри. Ведь однажды они обнаруживают, что их дочерей поглотил поток розовых принцесс, несмотря на все их попытки «воспитывать детей гендерно-нейтрально». Дети в возрасте трех лет уже определяют пол игрушечных животных, исходя из их цвета: розовые и фиолетовые будут девочками, голубые и коричневые — мальчиками. Раз эта черта проявляется так рано и так явно, у нее наверняка должна быть биологически обусловленная причина? 

Но американские психологи Ванесса Лобу и Джуди Делоч провели вполне убедительное исследование, в рамках которого более детально проследили, когда же проявляется эта черта. В их эксперименте приняли участие около 200 детей в возрасте от семи месяцев до пяти лет; им предлагали на выбор два предмета, один из которых всегда был розового цвета. Результат был предельно ясным: ни мальчики, ни девочки в возрасте до двух лет не демонстрировали какой-то особой любви к розовому. А вот у детей постарше вырисовывалась уже совсем другая картина: девочки с невероятным энтузиазмом выбирали розовые предметы, мальчики же так же активно от них отказывались. Особенно разница стала заметна у детей в возрасте от трех лет. Таким образом, эксперимент подтверждает вывод о том, что дети запоминают гендерные маркеры и начинают подгонять свое поведение под постепенно пополняющуюся базу догадок о поведении полов и разнице между ними.

Есть ли причины полагать, что разделение на голубой и розовый — это так называемая цветовая маркировка, предопределенная культурой? Вопрос о том, почему (и когда) розовый стал ассоциироваться с девочками, а голубой — с мальчиками, стал причиной нешуточного спора в академических кругах. Одни утверждали, что до 1940-х все было наоборот, и голубой считался подходящим цветом для девочек, возможно, поскольку он ассоциировался с Девой Марией. Эту теорию раскритиковал психолог Марко дель Гвидиче из университета Нью-Мехико. Специалист провел расширенный поиск по Google Books с помощью веб-сервиса Ngram Viewer (позволяет отслеживать частоту употребления слов — прим. Newочём) и заявил, что практически не нашел подтверждений тому, что раньше голубой ассоциировался с девочками, а розовый — с мальчиками. Он назвал этот феномен «инверсией розового и голубого», после чего даже возник соответствующий акроним (PBR, pink/blue reversal). Позже психолог удостоился титула «научной городской легенды». 

Но доказательств того, что розовый — универсальный культурный маркер для женского пола, тоже не так много. Примеры из работы того же дель Гвидиче указывают на то, что цветовая маркировка по полу появилась чуть более ста лет назад и зависела от моды, ну или от того, читали ли вы в 1893 году The New York Times («Наряд на выход для младенцев: розовое — мальчику, голубое — девочке») или Los Angeles Times («Последний писк моды в детских комнатах — шелковый гамак для младенца. Сначала в кроватку кладут шелковое стеганое одеяло: розовое — девочке, голубое — мальчику»).

Чтобы наш страждущий мозг понял истинное значение «розовофикации», нужно задуматься не о самом цвете, а о том, что он означает. Розовый стал культурным указателем, символом и кодом совершенно конкретного торгового знака: «Быть Девочкой». Проблема в том, что этот же код может стать «ограничителем по половому признаку», транслируя своей целевой аудитории (девочкам) чрезвычайно ограниченный и ограничивающий набор ожиданий, а также исключая нецелевую аудиторию (мальчиков).

Парадоксальным образом (и в подтверждение аргументов других участников спора), иногда розовый выступает в качестве своеобразного социального знака, который дает девочкам «разрешение» зайти на территорию, в которой, как считается, должны царить мальчики. Но, как и куклы STEM Barbie, «розовофикация» таит в себе снисходительно-покровительственный тон, как будто увлечь женщин инженерным делом или наукой невозможно, если не привязать их к внешности или розовой помаде, то есть не представить эти профессии в буквальном смысле «сквозь розовые очки». 

Проблема усилившейся гендеризации игрушек и того влияния, которое она оказывает на распространение стереотипов, часто вызывала беспокойство в последние годы — вплоть до того, что в 2016 году в Белом Доме даже состоялся семинар, посвященный этой проблеме. Может ли выбор игрушек стать ловушкой для нашего «странствующего» мозга? Или он уже запрограммирован таким образом еще до нашего рождения? Выбор игрушек отражает то, что происходит в мозгу, или диктует творящиеся в нем перемены?

Некоторые исследователи весьма уверены в том, что считать статусом кво в детском поведении: «Девочки и мальчики различаются в своих предпочтениях к таким игрушкам, как куклы и машинки. Такая разница между полами наблюдалась у младенцев и нечеловекообразных обезьян и отчасти объясняется дородовым воздействием андрогена». Это заключение, сделанное учеными из Кембриджского университета в 2010 году, достаточно точно объединяет в себе все догадки о том, как дети выбирают себе игрушки, поэтому давайте взглянем на историю игрушек: кто с чем играет, почему — и насколько это важно. 

Вопрос выбора игрушек приобрел такую же значимость, как и споры о розовом и голубом. С довольно юного возраста, примерно с 12 месяцев, кажется, что мальчики и девочки начинают предпочитать разные виды игрушек. Мальчики с большей вероятностью отправятся к грузовику или ящику с оружием, тогда как девочек можно найти рядом с куклами или кастрюлями. Считалось, что таким образом подтверждается сразу несколько аргументов. Лагерь эссенциалистов, поддерживаемый гормональным лобби, заявил бы, что это признак того, что мозг по-разному организован, следует по разным каналам; например, раннее предпочтение «пространственных» игрушек или игрушек строительного типа является выражением естественных способностей его обладателя.

В лагере социального научения утверждают, что разница в выборе игрушек является результатом социального моделирования и подкрепления поведения детей с учетом гендерных факторов. Это может произойти из-за поведения родителей или семьи, человека, подбирающего ребенку подарки, или из-за мощного маркетингового лобби, определяющего и манипулирующего целевым рынком.

Кто решает, какие игрушки для девочек, а какие — для мальчиков? 

Приверженцы когнитивно-конструктивистской теории укажут на возникающую сейчас когнитивную схему, согласно которой индивиды с только зарождающейся гендерной идентичностью цепляются за предметы и действия, которые «принадлежат» их собственному полу, и выискивают в своем окружении правила поведения, показывающие, кто и с чем должен играть. Из этого можно предположить, что существует некая взаимосвязь между гендерными ярлыками и разделением игрушек по половому признаку. 

Последствия выбора тех или иных игрушек также вызывают споры. Если в детские годы вы играете с куклами и чайными сервизами, лишит ли это вас тех полезных навыков, которые могут дать детские конструкторы или игры с конкретной целью? Или разные виды игр будут усиливать ваши природные способности, давая вам подходящие условия для тренировки и активируя таланты, которые позволят вам в будущем выбрать подходящее призвание? Если брать 21-ый век, будут ли игрушки, показывающие детям, что для принадлежности к их социальной группе нужна определенная, очень часто сексуализированная внешность, оказывать эффект, отличный от игр в героев и приключения? 

И будут ли эти последствия проявляться не только на поведенческом уровне, но и на уровне мозга? Причины и следствия в данном случае как никогда переплетены между собой. Если выбор игрушек предопределен биологией, значит, он неизбежен и не стоит в него вмешиваться, а всех несогласных следует отсылать подальше — и пусть фраза «Дайте мальчикам быть мальчиками, а девочкам — девочками» еще долго звенит у них в ушах. А для исследователей это будет означать, что гендерная разница при выборе игрушек может быть очень полезным индикатором биологических различий между полами, истинным показателем связи между мозгом и поведением. С другой стороны, если выбор игрушек по половому признаку действительно является мерой измерения воздействия окружающей среды, можно будет оценить разные эффекты воздействия такой среды и, что еще важнее, последствия от ее изменения. 

Тем не менее, прежде чем мы начнем сравнивать преимущества и недостатки разных теорий о выборе игрушек, нам нужно оценить сами характеристики этих различий. Насколько эти различия постоянны — можно ли их обнаружить в разные эпохи у разных культур (или они присутствуют на уровне исследований)? Кто решает, что такое «игрушки для мальчиков» и «игрушки для девочек»? Играющие в них дети или родители, которые купили для них эти игрушки? Другими словами, о чьих предпочтениях идет речь? 

Среди взрослых существует достаточно распространенное представление о том, какие игрушки считать мальчишескими, девчачьими или нейтральными. В 2005 году психологи из штата Индиана Джудит Блейкмор и Рене Сентерс попросили около трехсот американских студентов (191 девушку и 101 юношу) разделить 126 игрушек на три группы: «подходит мальчикам», «подходит девочкам», «подходит всем». На основе рейтинга студентов психологи выделили пять категорий: «исключительно мужские», «относительно мужские», «только женские», «относительно женские» и «нейтральные». Любопытно, что юноши и девушки практически полностью сошлись при разделении игрушек по гендеру. Разногласия вызвали всего девять игрушек, при этом больше всего расхождений было по игрушечной тележке (мужчины сочли ее «исключительно мужской», а женщины — «сравнительно женской»). Некоторые споры были и по игрушечным лошадям и хомякам (мужчины назвали их «сравнительно женскими», а женщины — «нейтральными»), но глобальных разногласий не наблюдалось. Похоже, что «категоризация игрушек» в головах у взрослых проста и прозрачна. 

Но согласны ли с этой шкалой дети? Выбирают ли мальчики игрушки для мальчиков, а девочки — для девочек? Психолог Бренда Тодд, занимающаяся изучением детских игр в Лондонском Городском университете, решила проанализировать поведение детей при контакте с разными игрушками, от кукол до машинок. Все ли маленькие мальчики обязательно устремятся к машинке, экскаватору, мячику и голубому мишке? А девочки — к кукле, игрушечной плите и розовому медведю? 

Чтобы ответить на эти вопросы, она провела тестирование с участием трех групп детей: в возрасте от девяти до 17 месяцев (считается, что примерно в этом возрасте дети начинают играть самостоятельно), от 18 до 23 месяцев (возраст, когда дети начинают усваивать информацию о гендерных различиях) и от 24 до 32 месяцев (когда гендерная идентичность проявляется уже более явно). Вот какие результаты удалось получить: мальчики чаще выбирали «мальчишечьи игрушки», причем время игры с машинкой и экскаватором увеличивалось соразмерно с возрастом детей. Если вас интересует, какая судьба постигла голубого мишку и мяч — исследователи решили убрать их из исследования после сбора данных, потому что не обнаружили «значимых различий в играх между полами». От розового медведя тоже было решено отказаться, потому что дети постарше вообще не хотели играть с медведями. Позже обнаружилось, что в двух категориях было задействовано неравное количество игрушек, поэтому мяч также был исключен (даже несмотря на то, что с мячом гендерная разница была заметна, мальчики играли в него чаще, чем девочки). В результате машинка и экскаватор соперничали с куклой и плитой, а значит, больше всего шансов было у наиболее гендерно маркированных игрушек. 

Исследование выявило элемент самосбывающегося пророчества: мальчики больше играли с игрушками, которые были обозначены как «мальчишечьи», а девочки — с «девчачьими». Но общую картину нарушал один занимательный момент. У мальчиков с возрастом интерес к мальчишечьим игрушкам рос, а к девчачьим — ослабевал, а вот с девочками дела обстояли иначе. Младшие девочки больше интересовались игрушками своего гендера, чем мальчики, а вот средняя группа с девчачьими игрушками играла уже реже. Чем старше были девочки, тем больше по времени они играли в игрушки для мальчиков. 

Получается, даже с учетом того, что исследователи радостно признали, что «шансы складывались» в пользу гендерно маркированных игрушек, маленькие участники тестирования не продемонстрировали той четкой дихотомии, которую от них ожидали. Учитывая, что выбор игрушек считается мощным индикатором самой сути гендерных различий, и принимая во внимание лобби производителей игрушек, которые утверждают, что они просто отображают заложенный природой выбор мальчиков и девочек, подобным нюансам в истории игрушек нужно придавать куда больше внимания. 

Возможно, поставить точку в этом споре поможет недавно опубликованная научная статья, в которой рассказывается о сочетании систематического обзора и мета-анализа в этой области знаний. В статье рассматриваются 16 различных исследований, в которых участвовали 27 групп детей (787 мальчиков и 813 девочек). Что может подтвердить достоверность, универсальность и стабильность предпочтений в игрушках, как не такой масштабный обзор? 

Согласно общему выводу, мальчики чаще, чем девочки, играли в мальчишечьи игрушки, а девочки — в девчоночьи. Но нам ничего не сообщили о том, что это были за игрушки и как определялся их «пол». В статье также ничего не было сказано о наличии у детей братьев или сестер и об атмосфере в их семьях. Запомните это перед тем, как прочитать один из выводов этой статьи: «то постоянство, с которым выявляются разные предпочтения у детей при выборе гендерно маркированных игрушек, указывает на силу этого явления и подтверждает вероятность того, что [оно] имеет биологическую природу». Нам необходимо учитывать и такой фактор, как послания, которые считывают наши маленькие детективы, выясняющие, во что им «разрешено» играть — особенно учитывая утверждения из вышеприведенных исследований о том, что детям была дана свобода выбора. Впрочем, даже если их действительно предоставили самим себе, это еще не значит, что все были одинаково свободны. Девочки хотят играть в грузовики? Без проблем! Мальчики выбрали из всей одежды балетную пачку? Подождите-ка.

Даже если детям публично говорят о равноправии, они все равно достаточно проницательны, чтобы уловить правду. Небольшое исследование Ненси Фримэн, эксперта по подготовке учителей из Южной Каролины, очень хорошо это продемонстрировало. Родителей детей в возрасте от трех до пяти лет опросили на тему их отношения к воспитанию и попросили ответить, согласны ли они с утверждениями вроде: «Родители, оплачивающие уроки балета для мальчиков, сами создают себе проблемы» и «девочкам нужно давать поиграть в конструкторы и игрушечные грузовики». Их детей попросить выбрать игрушки для девочек и игрушки для мальчиков, а также показать, с какими игрушками их папа или мама хотели бы, чтобы они играли. Дети сошлись во мнении и о том, какие игрушки какому полу принадлежат, и о том, что понравится родителям: чайные сервизы и балетные пачки для девочек, скейтборды и бейсбольные перчатки для мальчиков (и да, некоторым детям было всего три года). 

Нестыковка возникла, когда выяснилось, что маленькие дети очень хорошо представляли себе, одобрят ли родители игрушки «другого» пола. Например, только 9% пятилетних мальчиков считали, что папы будут довольны их желанием поиграть с куклой или чайным сервизом. При этом 64% родителей ответили, что купили бы сыновьям куклу, а 92% заявили, что не считают уроки балета для мальчиков чем-то плохим. Мозг ребенка находится в вечном движении и в поиске гендерных подсказок, поэтому либо дети неправильно считали сообщение, либо, как указывает Фримэн в предисловии к своей работе, они очень хорошо распознали «неочевидные истины». 

Что произойдет, если вы сами решите, какие игрушки предназначены для девочек, а какие — для мальчиков? Эту теорию проверили на другой группе детей в возрасте от трех до пяти лет; в ней было 15 девочек и 27 мальчиков. Детям дали растяжку для обуви, щипцы для орехов, ложку-нуазетку и чеснокодавилку, окрашенные в розовый либо в голубой цвет; на всех предметах было в произвольном порядке написано «для мальчиков» или «для девочек». Детей спрашивали, нравятся ли им игрушки и кто, по их мнению, мог бы с ними играть. Мальчиков практически не интересовал цвет предметов: для них вещи оказались одинаково интересными. Девочки же, с одной стороны, были более зависимы от гендерной маркировки, отказываясь от голубых игрушек и одобряя розовые. С другой стороны, мальчишечьи игрушки, окрашенные в розовый, получали от них больше баллов по шкале одобрения. Девочки считали, что чеснокодавилка «для мальчиков» может понравиться другим девочкам, если выпустить ее в розовом цвете. Авторы исследования описывают эффект «Дайте девочкам разрешение»: ситуацию, когда мужскую маркировку можно победить с помощью женского цвета. Просто сказочная находка для маркетологов!

Получается — по крайней мере в том, что касается игрушек — на девочек социальные сигналы влияют больше (в данном случае речь идет о вербальных и цветовых гендерных маркерах). Почему же та же схема не работает для мальчиков — почему их не восторгает возможность получить «девчачью» ложку-нуазетку в голубом цвете? Возможно, все дело в том, что девочкам не возбраняется играть в игрушки для мальчиков. Им даже могут разрешить взять в руки молоток (если у него розовая рукоятка, разумеется), а вот с мальчиками такой трюк не пройдет, ведь в их попытки поиграть с игрушками для девочек активно вмешиваются взрослые, особенно их отцы. 

В последнее время о гендеризации игрушек очень много говорят. Люди, ставшие родителями в 80-х и 90-х, чувствуют, что маркетинг игрушек для детей стал куда более гендерно маркированным, чем раньше. Как утверждает социолог из Сан-Хосе Элизабет Свит, тщательно изучившая историю маркетинга детских игрушек, такой эффект мог возникнуть от того, что в то время мы переживали эффект от второй волны феминизма. Свит отмечает, что в 50-х маркетинг детских игрушек разделял детей по предписанным им стереотипами ролям: игрушечные пылесосы и кухни для девочек, наборы для стройки и игрушечные инструменты для мальчиков. С 70-х по 90-е годы гендерные стереотипы подвергались активной критике, что отразилось в более одинаковых игрушках (что можно считать хорошей новостью для тех, кто пытается победить тренд на гендеризацию игрушек в маркетинге). Но за последние годы вектор изменился, отчасти из-за того, считает Свит, что поменялись правила на детском телевидении. Появилась возможность использовать детские программы для рекламы и маркетинга, повышая потребность в мультфильмах вроде «Яркая Радуга», «Непобедимая Принцесса Ши-Ра» или новых «Могучих рейнджерах». 

Понятно, что девочки и мальчики играют в разные игрушки. Но нужно задать вопрос: почему? Почему мальчики выбирают грузовики, а девочки — кукол? Это безусловный рефлекс или дети просто безропотно следуют за социальными нормами, которые диктуют им семья, медиа и маркетинговые магнаты? 

Ответы на эти вопросы могут скрываться в наших приобретенных представлениях о том, как с момента рождения (если даже не еще раньше) наш мозг заставляет нас поступать так, как должны вести себя «существа общественные»: понимать общественные предписания, общественные нормы, правила поведения в социуме — чтобы осознавать, к каким группам мы принадлежим и как в них влиться. Как и системы глубинного обучения, питающие искусственный интеллект, наш мозг выискивает в окружающем мире правила поведения в обществе, и, если в мире полным-полно мощных посланий о гендере, заботливо обозначенных всевозможными ярлычками и цветовыми кодами, наш мозг начинает отбирать такие послания и заставлять своего обладателя вести себя «как надо». 

Дети приходят в этот мир как маленькие социальные губки, которые стремительно впитывают намеки из окружающей среды — вид знакомого лица, звучание знакомого голоса — и быстро превращаются в юных гендерных детективов, охотно выискивающих подсказки о том, что значит быть мальчиком или девочкой, что мальчики и девочки должны носить и во что играть. Если ответами на их вопросы становятся разные опыты и разные ожидания, это отразится на их мозге и поведении. Подчиненный гендеру мир делает рабом гендера и мозг. 

По материалам Aeon
Автор: Джина Риппон 

Переводили: Екатерина Кузнецова, Анна Махонина
Редактировала: Софья Фальковская