Досматривать начали еще до рассвета. Поезд совсем недавно пересек границу между Таджикистаном и Узбекистаном. Прошло только 3 часа после нашего отправления из столицы Таджикистана Душанбе в Москву, а впереди еще 4 дня пути.
Узбекский пограничник в коричневой военной форме вошел в поезд — типичный советский, зеленый с серебристой крышей — и начал кричать. Он двигался по вагону, обыскивал пассажиров одного за другим, выворачивал сумки, допрашивал всех, не террористы ли они и не везут ли наркотики, просматривал телефоны-раскладушки и дешевые «нокии», нет ли там «непристойных фотографий» (в Узбекистане порнография запрещена). Пассажиры покорно терпели. Почти все хотя бы раз ездили в Россию на заработки и уже привыкли к этой неприятной процедуре.
Podster, iTunes, Youtube, Скачать mp3, Telegram
Это был март. По всему Таджикистану тысячи человек, в основном молодые мужчины, уезжали или собирались уезжать в Россию. Долгая русская зима уже близилась к своему завершению, в городах вроде Москвы и Санкт-Петербурга постепенно возобновлялись строительные работы.
Таджикистан, самое бедное государство в Центральной Азии, признан одним из наиболее зависимых от трудовой миграции. В 2015 году 37% ВВП страна получила в виде денежных переводов, а двумя годами ранее эта доля составляла 50%. Для сравнения, в 2016 году Сальвадор и Гондурас, государства с наибольшим количеством работающих в США граждан, получили от своих трудовых мигрантов 16% и 18% ВВП соответственно. Сейчас население Таджикистана превысило 8 миллионов, и в любой момент времени больше миллиона из них живет и работает в России.
Раньше большинство таджиков добирались до России на поезде. В одно время спрос был настолько высок, что на вокзале Душанбе люди выстраивались в очереди в надежде купить билет. Сейчас между Душанбе и многими российскими городами налажено регулярное воздушное сообщение, что сделало авиаперелет наиболее популярным способом путешествия, хотя билеты на самолет обходятся на несколько сотен долларов дороже. «Люди впервые едут на поезде», — объяснил мне позже кондуктор состава. «Они думают, что будут четыре дня ехать и наслаждаться отдыхом. И только потом понимают, какой это ад».
Некоторые пассажиры рассказывали, что выбрали поезд из туристических соображений — так у них есть возможность (хоть и через оконное стекло) увидеть просторы Центральной Азии. Но в основном все те, кто сейчас едет со мной, купили билет в железнодорожный «ад» либо из нужды, либо из-за четкого понимания, что несколько сотен долларов — это зарплата за месяц или за два и лучше эти деньги сэкономить.
В нашем 4 вагоне 3-его класса едут 54 человека: 52 мужчины, женщина и ее маленькая дочка. Сам вагон — это, по сути, один тесный коридор с открытыми узкими койками по обеим сторонам, поэтому ноги торчат в проходе.
Рельсы, по которым мы едем, остались еще с советских времен. Они проходят через 3000 километров и пересекают пять границ. Путь пролегает из Таджикистана в Узбекистан, затем в Туркменистан и через Казахстан — в Россию. Таджикистан входит в СНГ, поэтому его граждане могут въезжать в Россию без визы. Соглашение о транзите распространяется и на другие страны при условии, что никто не выходит из поезда.
Однако это не мешает пограничникам входить в поезд и проводить досмотры, что они и делают. На каждой границе нас досматривали хотя бы один раз.
На границе между Таджикистаном и Узбекистаном мы ждали 2 часа, пока узбекский пограничник медленно продвигался по вагону, досматривая пассажиров одного за другим. Наконец, после драматичного извлечения содержимого сумки мужчины напротив — двух бутылок персиковой газировки и плотно завернутого куска мяса, пограничник нашел то, что, по его мнению, было контрабандой: несколько килограммов жевательного табака, популярного в Таджикистане. Его жевали почти все пассажиры и выплевывали зеленые комочки в мусорные мешки, приклеенные для этого рядом с каждой кроватью. Из окна я видел, как второй пограничник высыпал содержимое мешка на рельсы. Одному человеку этого табака хватило бы на год, а может, его везли друзьям в Россию.
Через два часа еще один наряд узбекских пограничников пришел проверить паспорта, хотя до прибытия на границу с Казахстаном — а это еще день пути — никому нельзя было садиться или сходить с поезда, даже чтобы размять ноги.
Ранней весной в Таджикистане обычно начинаются разговоры о жизни в России: где лучше открыть ларек с фруктами, в Москве или, может, в Самаре — российском городе недалеко от границы с Казахстаном. Быстро считают все расходы — билеты, виза, жилье, взятки — и долго обсуждают условия работы на разных стройках.
Таджикистан долгое время был у России в подчинении. В середине 19 века царские войска завоевали почти всю Центральную Азию, включая большую часть современного Таджикистана. Все ради растущего там хлопка. Позже, в 1920-х годах, советская власть создала Таджикскую ССР (она располагалась на территории нынешнего Узбекистана), чтобы контролировать весь регион.
При советской власти поток людей и товаров шел в обоих направлениях. Таджикистан оставался самой бедной республикой. Однако в обмен на хлопок, производство которого советские агрономы неустанно наращивали, инженеры возводили дамбы и заводы. Советские проектировщики строили из пыльного поселка Душанбе столицу растущей республики.
Все больше становилось коричневых жилых домов из бетона, а пастельных цветов школы и университеты выглядели на удивление привлекательно и превращали деревню в крупный город. Приехали и русские, в основном для работы в административных структурах. Согласно переписи, к 1979 году 10% населения страны были русского происхождения. Мирзо Турсунзаде, вероятно самый известный таджикский поэт той эпохи, писал о дружбе Таджикистана и СССР: «Таджики теперь с вами навек».
Развал Советского Союза в 1991 году серьезно повредил отношениям между странами. Такими, какими их воображал Турсунзаде, они уже точно быть не могли. Почти сразу началась разрушительная гражданская война между неокоммунистами и оппозицией, состоящей из демократов и исламистов. Почти 50 000 человек были убиты в стране с населением чуть больше 5 миллионов, и еще 1,2 миллиона стали беженцами.
В период с 1992 по 1997 годы, когда война уже закончилась (после вмешательства и длительного посредничества России), ВВП на душу населения упал почти на 60%. Работать стало негде. «Людям пришлось отправиться за границу», — рассказывала Зухра Халимова, приглашенная научная сотрудница Университета Джорджа Вашингтона.
До августа Зухра была исполнительным директором «Фонда содействия институту “Открытое общество” в Таджикистане», регионального отделения фондов «Открытое общество», которые финансирует Джордж Сорос. «Больше всего они знали о России. Точнее, о бывшем Советском Союзе. Там они не чувствовали себя чужими».
В то время таджикские рабочие могли въезжать в Россию, имея лишь собственный паспорт. Большинство из них уже говорили по-русски, так как учились в советских школах, а некоторые даже были в России во время армейской службы. Поначалу, объясняла Халимова, уехавшие считали миграцию лишь временным отъездом на заработки. «Они думали, что поработают в России какое-то время: возможно, несколько месяцев или год. Будут посылать домой деньги. Улучшат свое положение. И вернутся обратно».
Однако экономика Таджикистана так и не оправилась от войны. Сегодня он экспортирует небольшой объем алюминия и хлопка. Страна высоких гор и быстрых рек долгое время надеялась, что сможет развить свой потенциал гидроэнергетики, чтобы поставлять электричество на экспорт. Однако Таджикистан остается самой бедной из постсоветских республик.
Со временем сезонная миграция в Россию стала обычным делом. «То же самое происходит с феноменом трудовой миграции во всем мире, — добавила Халимова. — Это — не на несколько месяцев или лет». Все больше и больше мужчин возвращались в Россию на работу. По словам Халимовой, они поняли: «Россия — это страна возможностей. Она настолько велика, что найти работу там легко. Они начали открывать для себя Россию». Денежные переводы, которые эти рабочие отсылали своим семьям, вместе с медленным, но восстановлением от войны, помогли резко сократить уровень бедности: по данным Всемирного банка, он снизился с 72% в 2003 году до 30% в 2018.
В воскресенье, перед отправлением нашего поезда, мы присоединились к группе молодых таджиков, приехавших отдохнуть на широкий берег реки возле Сомониона. Сомонион — маленькая деревня в сельской местности Раштской долины Таджикистана, у северной границы с Кыргызстаном. Был удивительно солнечный и теплый весенний день, в тени одинокой поникшей ивы стоял подержанный немецкий универсал, из открытых окон и дверей которого звучала таджикская поп-музыка.
На берегу реки — целый ряд впечатляющих советских руин. За нашими спинами находится длинное здание фабрики, построенное в 1970 годах. Когда-то здесь производили сырье, бетон и строительные материалы. Фабрика уже давно закрыта, но ее грязное здание нависает над всем, что было построено с тех пор. Пейзаж перед нами усеян маленькими бетонными лачугами и руинами в окрестностях завода. Скот пасется в широких квадратных бассейнах, которые раньше фабрика использовала для водозабора. Чуть дальше стоит ржавый каркас огромной асфальтоукладочной машины, дети играют на конвейерной ленте.
Этим парням чуть больше 20 лет, они выросли вместе среди этих развалин. Однако шесть из одиннадцати этих молодых людей несколько лет проработали в России.
Совсем недавно, в январе, вернулся Абдулло, который предыдущие полгода провел в Москве. Он пропустил рождение своего первого ребенка. Его дочь появилась на свет в конце июля, через несколько недель после того, как он уехал на стройку, прокладывать электропроводку в дешевых, быстрорастущих новостройках. Все это время он часто звонил домой и слушал звуки, которые издает его дочь. Его друзья в Москве смеялись над ним, считая, что он просто тратит деньги.
Абдулло родился в 1993 году, во время гражданской войны в Таджикистане. Сразу после его рождения отца Абдулло убило бомбой, которая взорвалась неподалеку от того места, где мы отдыхали в воскресенье. В 14 лет юноша впервые поехал в Россию, где продавал фрукты на одном из московских рынков. Недавно он вернулся из третьей в своей жизни поездки.
Все трое старших братьев Абдулло тоже работают в России. В Москве один из них руководит небольшой таджикской бригадой строителей, в Таджикистан он не приезжал уже много лет. Его жена и дети живут вместе с семьей Абдулло в доме его матери.
Последняя поездка Абдулло была короткой. Санкции и падение цен на нефть нанесли ущерб российской экономике. Рабочих мест для мигрантов стало меньше, а курс рубля упал, резко снизив ценность денежных переводов, которые мигранты отправляют домой.
Через друга Абдулло нашел работу в бригаде из трех человек, которые занимались электропроводкой в большой новостройке в пригороде Москвы. В первые месяцы все было в порядке, но затем работодатели перестали выплачивать зарплату. Они обещали заплатить после Нового года. К середине января Абдулло так и не дали денег, и он вернулся в Таджикистан сломленным. «Сейчас в России кризис», — сказал Абдулло. «Курс доллара вырос, а рубля — упал. Нет ни работы, ни денег».
Ситуация у Абдулло не такая тяжелая, как у некоторых его друзей — в отличие от них он еще может вернуться в Россию.
В начале 2015 года российские власти изменили процедуру въезда в страну, сделав ее сложнее и дороже. Раньше таджикские мигранты могли въезжать в Россию со своим национальным паспортом. Теперь же нужен биометрический, оформление которого стоит более $300. Реформы 2015 года также затруднили получение разрешения на работу, которое позволяет таджикским мигрантам, въезжающим в страну без визы, легально трудиться. Теперь приходится платить за этот документ $200 или даже $500.
Более того, чтобы получить такое разрешение, с 2012 года мигранты должны проходить экзамен на знание русского языка (а теперь — еще и экзамен по истории России). Еще хуже, что у рабочих теперь есть всего месяц, чтобы зарегистрироваться по прибытии. В Таджикистане некоторые будущие мигранты признались, что, скорее всего, им придется дать взятку, чтобы получить разрешение. Другие же сказали, что рискнут и попробуют работать без него.
По данным таджикских СМИ, все больше людей подвергаются депортации. Более того, растет число тех, кому въезд в Россию запрещен на срок до десяти лет. Мигрантов добавляют в черный список за административные правонарушения — работу без регистрации или даже переход дороги в неположенном месте. В списке сейчас — более 300 тысяч таджикских имен.
Далера, с которым мы познакомились в воскресенье, депортировали и запретили ему въезд в страну. Он работал в московском кафе, ему там нравилось. После депортации он купил автомобиль на те деньги, что привез из России, и стал таксистом. За несколько сомони (таджикская валюта) он возит пассажиров между Сомонионом, его деревней, и большим городом в нескольких километрах — там есть училище. В этом году Далеру снимут запрет на въезд. Он рассказал, что в России у него есть девушка, и он хочет увидеться с ней.
Не все, кто вынужден вернуться в Таджикистан, могут это сделать (имеется в виду, что в России неквалифицированных рабочих мест больше, чем в Таджикистане — прим. Newочём). По словам Халимовой, около 47% мигрантов никогда не работали, прежде чем отправиться в Россию. У них нет ни квалификации, ни образования. Некоторые, как Далер, пытаются заработать на жизнь водителями такси. В таких городах, как Душанбе, многие вернувшиеся мигранты устраиваются разнорабочими.
Учитывая то, насколько экономика Таджикистана тесно связана с российской, неудивительно, что в Таджикистане, как и в России, настало «время затянуть пояса». «Кризис пришел из России», — считает Абдулло.
В мае 2015 года, обеспокоенный последствиями спада в российской экономике и новыми иммиграционными правилами, Всемирный банк начал исследование Listening2Tajikistan. Оно заключалось в ежемесячных телефонных интервью. По словам Уильяма Зейтца, экономиста Всемирного банка, «в начале 2015 года было неясно, насколько серьезный спад доли денежных переводов в ВВП происходит в Таджикистане и какие последствия это может вызвать».
В 2015 году Всемирный банк установил, что с 2014 года доля денежных переводов сократилась на 24%. Через год после этого исследования ситуация только ухудшилась: Национальный банк Таджикистана сообщил, что в первой половине 2016 года денежные переводы уменьшились еще на 22% по сравнению с тем же периодом в 2015 году.
В марте 2016 года Всемирный банк провел еще один опрос. По его результатам почти 40% респондентов заявили, что пытаются заработать себе хотя бы на нормальную еду. «Худшие прогнозы не сбылись, — написал Зейтц по электронной почте, — однако опрос показал, насколько домашние хозяйства таджиков уязвимы для множества внешних потрясений, с которыми они не могут справиться».
Несмотря на ситуацию в России, для многих миграция по-прежнему выступает лучшим средством сводить концы с концами. Им просто нужно придумывать все новые и новые способы заработка.
Другого парня по имени Шухрат депортировали из России в ноябре 2016 года. Ему запретили повторный въезд, но он не проверил, надолго ли. «Можно было прийти и узнать, – поделился он. — Но я не пришел. Мне было страшно». В России он работал кассиром в общественном туалете и получал за это неплохие деньги. Поэтому его отец, работающий врачом в Таджикистане, выехал за границу, чтобы занять место сына. «Я вернулся, а он уехал в Россию. Теперь он занял мое место [на рынке труда], обслуживает тот же туалет».
Поезд прибыл в Москву в полночь — почти через четыре дня после того, как он покинул Таджикистан.
В 1950 годах, когда Таджикистан еще был частью СССР, таджикский поэт и секретарь Союза писателей Таджикской ССР Мирсаид Миршаков так написал о Москве: «Поднебесный шелк был подобен / Алому шелку знамен, / Когда я вошел в этот город радости, / в столицу счастья, славы и побед, / в Москву». Пассажиров нашего поезда Москва встретила промозглым холодом ранней весны, грозившим задержать строительные проекты. Полицейские в больших черных куртках провели всех через металлодетекторы.
На Казанском вокзале, московской версии нью-йоркского Центрального вокзала, почти никого не было — только полицейские и пассажиры. Несколько уборщиков в светоотражающих жилетах подметали кафельный пол под высокими позолоченными арками. Немного в стороне дожидался утренней суеты деловых путешественников VIP-зал с кожаными креслами и фресками на потолке. В фастфуд-забегаловках, до сих пор открытых, горели флуоресцентные лампы.
Большая часть пассажиров скрылась в ночи, но группа из сорока мигрантов осталась. Они сели в самом углу станции, положив ноги на сумки. Некоторые, подперев головы руками, уснули.
Один из них, пожилой мужчина по имени Шамсиддин, говорил со мной под пристальными взглядами соседей. Это была его семнадцатая поездка в Россию. Ему удалось найти работу строителем, за которую платили $500 в месяц. На вырученные деньги он отправил двоих детей учиться. «Мне плохо только от того, что я далеко от семьи. Я ни в чем не нуждаюсь», — говорит он.
Через неделю, когда Шамсиддин уже обосновался на стройке в Подмосковье, мы разговаривали с ним по телефону. Он рассказал мне, что той ночью в поезде никто не спал: «Ночью на границе они будят тебя. Открывают твою сумку. Проверяют. Думают, что ты везешь с собой наркотики». Он был в замешательстве из-за этих постоянных обысков и вторжений в частную жизнь. Из-за этих подозрений он, приехавший сюда, только чтобы помочь семье, кажется им способным на что-то незаконное.
Шамсиддин сказал, что мигранты на вокзале ждут шести утра, когда отправятся электрички. Тогда они разъедутся по разным стройкам Подмосковья, где им предстоит жить и работать.
Но также казалось, что они пытаются максимально отдалить момент выхода в Москву. В своем классическом труде о миграции под названием «Седьмой человек» Джон Бергер так описал мигрантов, прибывших на железнодорожный вокзал в одном неназванном европейском городке: «Когда они вместе, они похожи на банду. Они дают понять каждому, словом или жестом, что они сильнее, выносливее и хитрее местных». А таджики на Казанском, прижавшиеся друг к другу и дремлющие на собственных сумках, казались не так уверены в своей изворотливости — или более уверены в предстоящих опасностях. На вокзале они были вместе, но снаружи окажутся поодиночке.
Через два дня Фаррух, худощавый 28-летний мигрант с редкой бородкой, рассказал мне о некоторых тех опасностях, которые ждут мигрантов в Москве.
У Фарруха в Таджикистане остались жена и двое маленьких детей. Я познакомился с ним в офисе комитета «Гражданское содействие», небольшой московской некоммерческой организации. Ее создала Светлана Ганнушкина — известная правозащитница, которую, по слухам, несколько раз номинировали на Нобелевскую премию мира. Комитет бесплатно консультирует мигрантов и беженцев по юридическим вопросам. Когда я пришел, зал ожидания был переполнен.
Фаррух тоже там был, потому что технически его депортировали еще в конце января. Дело в том, что прежде, чем вернуться в Таджикистан, ему нужно было оплатить штраф и дорогу домой, но он не мог себе этого позволить.
Хотя у Фарруха есть среднее профессиональное образование, каждый раз, когда он приезжал в Россию, он работал на стройке. В этот раз его работодатель сначала платил ему плохо, а потом и вовсе перестал выдавать зарплату — так случилось и с Абдулло. «Денег, которые мне давали, хватало только на самое нужное. Например, на еду, — говорит Фаррух. — Они не выдали мне зарплату». И к январю у него совсем кончились деньги.
Отчаявшись, Фаррух позвонил другу и спросил, может ли тот дать ему в долг. «Он сказал, что сейчас находится в другом районе и попросил приехать». Но по дороге полицейские остановили Фарруха на станции метро и попросили предъявить документы, а регистрации у него не было. Тогда ему предложили дать взятку, но платить было нечем. «Если бы у меня были деньги, все сложилось бы лучше», — размышляет Фаррух.
По данным комитета «Гражданское содействие», с 2013 года код российской визы менялся более 30 раз. В основном — ужесточали ограничения. Судьба мигрантов полностью зависит от полиции. Российские суды определяют, кого депортировать, а полицейские — кого привезти в суд. Если бы у Фарруха были с собой деньги (а иногда и нескольких долларов бывает достаточно), его бы отпустили.
Вместо этого его привели в полицейский участок: «Я провел там ночь. Хотелось пить и есть. Они положили передо мной документ, а я не знал, что там написано. Мне просто сказали подписать его. В отделении нас таких оказалось пятеро, и мы все подписали. Не знали, зачем». На следующий день Фарруха привезли в суд, где он и узнал о своей депортации. На следующие пять лет въезд в Россию для него закрыт.
Теперь Фаррух нашел другую работу, тоже на стройке, и пытается заработать денег, чтобы погасить штраф и купить билет домой. Но если полиция снова поймает его, ему будет грозить тюремный срок. Страх оказаться за решеткой борется со страхом попросту не прокормить семью по приезде в Таджикистан: «Я не верю, что смогу найти там работу. С этим там проблемы». Фаррух не знает, что делать.
Офис комитета «Гражданское содействие» находится в центре города, недалеко от новой московской мечети. По пути обратно я решил пройти мимо и посмотреть на нее. Она расположилась прямо у подножия холма, на котором стоит большой торговый центр. Огромная и роскошная, законченная только в 2015 году, она наверняка могла бы вместить в себя и 10 тысяч человек. Время я выбрал удачное — пятница. Несмотря на колючий холод, даже на улице было много мусульман.
Когда дневная молитва закончилась, я влился в огромный поток людей, выходящих из мечети. Многие из них говорили по-таджикски. Несколько торговцев продавали всякие безделушки и религиозные украшения. Один молодой таджик предлагал SIM-карты мигрантам, которые хотели позвонить домой. Он утверждал, что подключил тариф для звонков на дальние расстояния.
Весь комплекс был окружен кордонами полицейских. Тогда они просто наблюдали за проходящими мимо людьми.
Той же ночью, немного позднее, приедет следующий поезд из Душанбе. 300 или 400 мигрантов шагнут на перрон и присоединятся к своим работающим друзьям, родственникам, братьям, дядям и отцам. Некоторые из них проведут свои первые московские часы здесь, на вокзале, вместе дожидаясь утра, чтобы уже поодиночке выйти в холод.
Оригинал: Foreign Policy.
Автор: Джозеф Шоттенфелд.
Иллюстрации: Джордж Батлер.
Переводили: Мария Елистратова, Вероника Чупрова, Маргарита Коковихина.
Редактировал: Сергей Разумов.
