Среднее время прочтения — 20 мин.

Мы были на полпути к мысу Пойнт Рейес, когда Дачер Келтнер сбился с пути. Он остановился у обнажения гранитных валунов — там, где земля уходит в сторону Дрифтвуд Бич и широкой, открытой Тихоокеанской дали. Прибрежный туман застилал горизонт пеленой. Вихри влаги взметнулись над мысом, обдав мои ноги холодным воздухом. На западе солнце почти погрузилось в океан, и широкая полоса света расстелилась по воде. Вдалеке осколки солнечных лучей пробивались сквозь туман, создавая непреодолимую иллюзию бескрайности. 

«Невероятная игра света», — сказал я Келтнеру, который стоял слева от меня и смотрел на море. 

«Да, очень красиво», — ответил он медленно, многозначительным тоном, упреждающим дальнейшие комментарии. Долгое время мы стояли в тишине.

«Слушай, мне бы отойти по нужде», — вдруг выдал Келтнер, спускаясь по склону. — Вот главный враг благоговения, когда тебе за 50!» 

Момент упущен. Но что случилось в торжественной тишине до того, как дал знать о себе мочевой пузырь Келтнера? Безусловно, что-то всколыхнулось. Глядя, как солнце соприкасается с водной гладью, я оживился и ощутил покалывание кожи. В необъятности океана, в его непроглядной глубине, казалось, таится некий смысл. 

Тут можно было бы закончить мой рассказ о встрече с охватившим меня трепетом — невесть откуда взявшемся, глубоком и непостижимом. Однако я предчувствовал возражения Келтнера. 

Последние двадцать лет Келтнер, преподающий психологию в Калифорнийском университете в Беркли, руководит научным движением по определению сложного и крайне мало изученного эмоционального состояния. Его последняя книга «Благоговение» (Awe) описывает два десятилетия исследований и приводит к радикальному заключению: как вполне конкретное состояние души, ощущение величественности мира — это универсальное средство, эволюционный ключ к процветанию общества.

В обычный день можно оказаться в месте вроде Пойнт Рейес и ощутить не более чем легкость на душе. Но даже пойманное хотя бы на миг благоговение имеет свои плоды. Сторонники этой новой науки считают, что путь к физическому и душевному благополучию лежит через восхищение величественным. Направляя наше внимание в мир вовне и расширяя восприятие времени, оно борется с замыканием на себе, с нарциссизмом, ставшим истоком многих зол в наше время. Мы становимся здоровее и счастливее, открываясь этому трепету.

Озарение, посетившее меня на смотровой площадке — это фундамент религиозной преданности и источник человеческого любопытства. Это чувство, которое вдохновляет нас искать новое, созерцать и создавать искусство, собираться на празднования, поклонения и траур.

В книге Келтнера говорится, что «краткие моменты благоговения, как ничто иное, полезны для разума и тела».

Келтнер снова появился рядом со мной на откосе. «Ну что, продолжим?» — спросил он. 

Слово awe определяется в словарях как «непреодолимое чувство благоговения, восхищения, трепета, вызываемое чем-то величественным, возвышенным, чрезвычайно могущественным. Оно происходит от древнескандинавского agi и староанглийского ege — оба слова означали формы страха. Его производная в современном английском выражает более оттеночную эмоцию, в которой средневековый ужас перекликается с чувством удовольствия, близкому к эйфории, преисполненности. 

Вслед за бурным ростом знаний во времена научной революции в Европу пришло благоговение перед всем, что оставалось необъяснимым и недосягаемым. Среди европейских богачей появилась мода на кунсткамеры, или «кабинеты редкостей» — коллекции таинственных диковинок со всего мира. Эти витрины, часто хранящие чучела животных, мистические произведения искусства и научные приспособления, были отчасти показным зрелищем — демонстрацией проницательности их владельца — но также и инструментом познания. Благоговение и его мягкий родственник «удивление» (wonder) стали рассматриваться как эстетический стимул для пытливого ума.

В 1757 году ирландский политический философ Эдмунд Бёрк произвел переворот в воззрениях на сущность этого явления своим знаменитым «Философским исследованием», где объяснил различие между прекрасным и «возвышенным». Последнее, де факто синоним благоговения, Бёрк считал «сильнейшей страстью человека». Беря начало в чувственном восприятии, возвышенное, в отличие от прекрасного, включает нотку изумления, намек угрозы. «Ужас — это страсть, которая дарит наслаждение, если не подпускать его слишком близко», — пишет он. 

Растущий интерес к неизведанному положил начало великим литературным течениям. В Европе поэты эпохи романтизма стремились найти утонченную словесную форму для возвышенных чувств благоговеющей души. Трансценденталисты в Америке отправлялись в леса и горы Новой Англии в поисках святости среди обыденности. 

Такое мышление было одновременно и ответом на бурное развитие эмпирической науки, и источником вдохновения некоторых мыслителей. В своей истории об ученых-романтиках «Эпоха чудес» биограф Ричард Холмс цитирует раннее стихотворение Уильяма Вордсворта, где, описывая статую Исаака Ньютона, поэт превращается из ученого филомата в бесстрашного мореплавателя, «странствующего в одиночку по необузданной стихии Мысли».

Космические карты Уильяма Гершеля, концепция паутины жизни Александра фон Гумбольдта, теория эволюции Чарльза Дарвина — целые поколения были ведомы желанием гения разгадать тайну взаимосвязанной вселенной. Десятилетия спустя Альберт Эйнштейн писал: «Тот, кто никогда не испытал этого чувства, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный трепетным восторгом, тот подобен мертвецу, и глаза его закрыты». Для первопроходцев и еретиков благоговение стало движущей силой — слугой откровения. 

Время, когда представления о добродетели научных открытий — физических и интеллектуальных — проникли в массы, породило то, что сегодня мы называем погоней за благоговением. Уход от сельскохозяйственного труда и нестабильный мир в Европе положили начало культуре досуга. «Если раньше диких мест сторонились, — пишет Роберт Макфарлейн в своей книге «Горы разума», — то теперь их ищут ради глубоких переживаний». 

Тем не менее, феномен так и остался загадкой для науки. В 1605 году Фрэнсис Бэкон, отец эмпиризма, в своем трактате «О достоинстве и приумножении наук» описывает удивление как «незаконченное знание» — аспект человеческого существования, бросающий вызов научному подходу. Сколько бы слов ни было сказано о причинах и следствиях благоговения, понятие оставалось уделом метафизиков, зыбкость которого объясняется замыслом Бога, недоступным человеческому пониманию. Благоговение и наука существовали в противоречии, несмотря на то, что одно подпитывало другое. Этот пробел в понимании человеческой сущности предстояло заполнить мыслителям будущего.

В безоблачный сентябрьский день мы с Келтнером отправились на прогулку. В переписке, предшествующей моему визиту, его письма появлялись скудными, повествовательными строками. «…Можем подняться по холмам Беркли, которые подарили мне много трепетных мгновений в печали… и дарят до сих пор…» — звучало одно из его отрывистых предложений, приведшее к нашей первой встрече. 

В жизни Келтнер теплый и открытый человек. Его худощавое лицо загорело спустя десятилетия походов под калифорнийским солнцем, а белокурые волосы теперь, в 61, стали седыми, хотя еще с детства оставались длинными. Дачер признался, что друзья уже подкалывают его за сходство с его идолом Игги Попом. Стилизованная карикатура фронтмена группы The Stooges в терновом венце красуется на столе в его офисе в Беркли. 

Мы припарковались на каменистой стоянке у дороги и отправились в путь. Секвойи, дубы, эвкалипты, некоторые с перекрученными стволами, чередовались вдоль обочины. Невидимые животные шуршали в зарослях. Келтнер рассказывал мне, как пару лет назад, потеряв связь с возвышенным чувством, день за днем бродил здесь в попытке вновь уловить его. 

Когда ему было 10 лет, семья переехала из модного района для среднего класса Лорел Каньон в Пенрин, захолустный городок с единственным магазином к северо-востоку от Сакраменто. Жизнь на западной окраине Сьерра-Невады была не особенно хороша. Полный невзгод брак родителей закончился разводом, когда Келтнеру было 16. Но, несмотря на трудности, в семье царило благоговение. Отец Келтнера был свободным художником, а мать, часто цитировавшая строки Уильяма Блейка за ужином — преподавателем английского языка в университете Сакраменто.

Помогало и то, что прямо за порогом начиналась страна чудес. По выходным Келтнер с младшим братом Рольфом спешили за приключениями на берег реки Юбы или мчались к предгорьям Сьерры. «К веревочным качелям, исследованиям и неприятностям, — рассказывает он. — Хорошее было начало». 

Рожденные с разницей в 14 месяцев, братья всю жизнь оставались в близких отношениях. Они были шаферами друг у друга на свадьбах и общались почти каждые выходные. Ежегодно, в качестве традиции, они отправлялись в поход на несколько дней в любимую Сьерру. Келтнер описывает Рольфа как своего «товарища по счастью». В январе 2019 года, когда Рольф умер после двухлетней борьбы с раком кишечника, Дачер был с ним. 

После смерти брата связь Келтнера с благоговением окрепла — сначала оно было с ним в ауре любви, памяти и смертности, когда он видел, как угасает брат. Позже, в оцепенении от тяжелой утраты, он вдруг понял, что оно исчезло.

Обстоятельства сдавливали грудь. Состояние Келтнера было отражением «раскаленного», как сам он его назовет, мира вокруг. Американский индивидуализм породил потребность в бесчисленных сиюминутных удовольствиях и вместе с ней эпидемии одиночества и отчаяния. Келтнер связал вместе смену погоды, накал партийной политики и реакцию организма на стресс как факторы, составляющие «злобу дня».

Несколько месяцев после смерти Рольфа Келтнер был сам не свой. «Меня как ветром сдуло, — рассказывает он. — От горя буквально трясло». В мае того года, после нескольких месяцев бессонницы, он отправился на полуостров Баха в Мексике с «сумкой, полной литературных сокровищ»: «Листья травы» Уитмена, «Прелюдия» Вордсворта, «Дао дэ цзин» Лао Цзы — и начал писать. «Я изверг 110 страниц за 20 дней, — вспоминает он. — Так появилась моя книга».

Новая книга Келтнера возникла в порыве катарсиса, но описанное в ней интеллектуальное путешествие занимало его на протяжении многих лет. Получая кандидатскую степень в Стэнфорде, свою первую публикацию ученый посвятил свойствам эмбиент-музыки Брайана Ино, за счет которых та способна поднимать настроение. Будучи аспирантом Калифорнийского университета в Сан-Франциско, он работал младшим научным сотрудником у Пола Экмана, одного из пионеров так называемой «революции эмоций». С 1960-х годов Экман изучал невербальное поведение, пытаясь доказать, что некоторые из наших самых распространенных эмоций универсальны. Например, он обнаружил, что выражения счастья, печали и отвращения у изолированных племен Папуа-Новой Гвинеи узнаваемы представителями крупных культур, и наоборот.

Экман считает, что эмоции — это необходимый для выживания эволюционный инструмент. Говоря языком Дарвина, эмоции развивались не вопреки естественного отбора, а благодаря ему. Отвращение, например, не позволяет нам употреблять испорченную еду, а удивление направляет внимание на потенциальную угрозу.

Идеи Экмана покорили Келтнера новизной во взгляде на когнитивную теорию, которая рассматривает человеческий мозг в объективистском, вычислительном ключе: как инструмент по сбору и обработке данных. «Эмоции — вот чего не хватает в этой картине человеческого разума, — утверждает он. — Сама мысль о том, что можно объяснить политику, мораль или предрассудки без понимания эмоций — абсурдна». 

Келтнер обратил внимание на этот недостаток в классификации Экмана, в 2003 году, уже являясь преподавателем в Беркли и основателем Большого научного центра (Greater Good Science Center) (GGSC). В сотрудничестве с Джонатаном Хайдтом, работавшим на тот момент в Университете Вирджинии, он погрузился в философскую и религиозную литературу от Бёрка до «Бхагавадгиты» . В соавторстве они опубликовали работу под названием «Навстречу благоговению, моральной, духовной и эстетической эмоции».

Первая задача заключалась в том, чтобы определить благоговение. Чем оно является? Выработанный ими тезис основывается на двух ключевых характеристиках: «восприятии необъятности» и «потребности в приспособлении», где последняя есть «оспаривание или отрицание ментальных структур, неспособных осмыслить переживание необъятного».

«Эмоциональный опыт, в котором отсутствует хотя бы одна из них, должен быть назван иначе», — пишут Келтнер и Хайдт. 

Однако и здесь есть свои оговорки и сноски. Необъятность может выражаться как концептуально, так и физически. Микроскопическая симметрия клеточной структуры листа столь же невероятна, как и космические узоры. Благоговение может иметь разный «привкус»: предвкушение угрозы, восприятие прекрасного или вера в сверхъестественное — всё это задает ему чувственный тон. 

В статье допускается, что феномен имеет и негативные следствия. Ссылаясь на работы Макса Вебера о харизме и лидерстве, Келтнер и Хайдт задались вопросом, может ли благоговение быть адаптивной функцией иерархических обществ. Завораживая, оно делает человека покорным, а значит, восприимчивым к манипуляциям харизматического лидера или идеологии. Келтнер показал мне, что недавние похороны королевы Елизаветы II, представляют собой архетипический пример того, как трепетное почтение «инструментализируется» государством.

Тем не менее, мы ищем благоговение даже в тех ситуациях, когда это, казалось бы, противоречит здравому смыслу. «Когда умирал мой брат, я думал: он уходит — то же ждет и меня, — вспоминает Келтнер. — И все-таки мне хорошо, я готов погрузиться в эту тайну». 

В книге «Благоговение» Келтнер рассказывает о том, как в последующие годы они со студентами пытались лучше понять причины сложного чувства. Одним из наиболее масштабных было еще не опубликованное «исследование 26 культур». Респондентов из 26 стран, представляющих различные религиозные, экономические и культурные слои населения, попросили рассказать о своем опыте, описать самый сильный и запоминающийся момент.

Сюда вошли истории о родах, влюбленности, обычных мечтах и духовном восторге. Из этого кладезя 2 600 личных рассказов команда из Беркли составила полный каталог возбудителей благоговения. Среди «восьми чудес жизни», как назвал их Келтнер, самым распространенным источником чувства оказалась моральная красота других людей, например, проявления сострадания или мужества. Часто упоминалось «коллективное возбуждение», ощущение трансцендентного единства, которое мы можем обнаружить на спортивных соревнованиях или когда танцуем в унисон с другими. Далее идут два предсказуемых фактора: природа и музыка, к которым добавился третий эстетический стимул — визуальный образ. Последние три причины благоговения романтик назвал бы «делами душевными»: духовный трепет, жизнь и смерть, а также прозрения, подобные эврике Архимеда или «Пути в Дамаск» Святого Павла.

Стало ясно одно — благоговение универсально. Оно знакомо как набожному индусу, так и атеисту в Швейцарии. Есть также свидетельства не только в пользу религиозного происхождения благоговения, но и его проявлений в других наиболее сложных формах искусства: песне, архитектуре, спорте, ритуалах. 

Последующие исследования намекают на доязыковое происхождение феномена. Эксперименты Келтнера и его коллег по определению того, распознают ли люди разных культур общие «голосовые всполохи» («ой» при боли или «ммм» при удовольствии) показали, что «ууу», «вау» или «ах» — восклики, связанные с благоговением — наиболее универсальны.

В действительности благоговение присуще не только виду Homo sapiens. В книге Келтнера есть история о приматологе Джейн Гудолл, которая наблюдала, как группа шимпанзе двигалась к шумному водопаду на лесной поляне в Танзании. Обезьяны пускались в раскачивающийся танец, бросали камни и перемахивали через брызги водопада на лианах. После чего некоторые садились на валун и смотрели на бегущую воду, казалось, в состоянии глубокого созерцания.

«Уверена, шимпанзе так же духовны, как мы сами», — утверждает Гудолл. «Кажется, что их духовность заперта внутри, и единственный способ выразить ее — фантастический, ритмичный танец». 

В исследовании Келтнера есть один повторяющийся мотив: благоговение полезно для нас постольку, поскольку ускоряет «смерть эго», растворение «я».

В одном эксперименте ученый из Беркли, Ян Бай, провел несколько дней с научными ассистентами в Йосемитской долине. Они попросили более тысячи посетителей смотровой площадки с видом на долину нарисовать себя. Другую группу в городском ландшафте рыбацкой пристани в Сан-Франциско попросили сделать то же самое. Вторая группа заполнила карандашным наброском всю страницу собственным изображением. Жители Йосемити, напротив, рисовали себя маленькими, часто карликовыми по сравнению с великолепием долины. Самовосприятие участников, очевидно, формировалось нахождением в монументальной природной среде. Личность уменьшалась. Окружение вышло на первый план.

Данные этого и других подобных экспериментов дали некоторые эмпирические подпорки предположению, с которым шаманы, спиритуалисты и романтики заигрывали на протяжении веков. В эссе 1836 года «Природа», одном из основополагающих текстов трансцендентализма, Ральф Уолдо Эмерсон пишет: «Самое же большое наслаждение, доставляемое полями и лесами, — это внушаемая ими мысль о таинственном родстве между человеком и растительным миром. Я не одинок и не брошен всеми. Растения приветственно кивают мне, и я киваю им в ответ».

Этот феномен следует воспринимать не как разрушение хрупкой я-концепции, но как форму сублимации. В состоянии благоговения собственный образ становится рассеянным, смешиваясь не только с другими людьми, но и со всем человечеством, биосферой и вообще со всем. Келтнер использует слово «слияние».

В своей ранней книге «Рожденный быть добрым» (Born To Be Good) Келтнер сетует на восхождение так называемого Homo economicus — рациональной модели человеческого поведения, которая развивалась вместе с экономическими доктринами laissez-faire и позже была дополнена влиятельной теорией Ричарда Докинза «Эгоистичный ген». Келтнера беспокоит то, как навязчивая зацикленность на себе, усиленная цифровыми технологиями, повлияла на подростковый возраст его дочерей. Это нарциссическое, тревожное мышление, которое он продолжает замечать за своими студентами в атмосфере давления Беркли.

Келтнер убедился, что благоговение может стать противоядием от изнурительных современных неврозов. Примечательно, что ни один респондент в исследовании Беркли по 26 культурам не назвал покупки источником уникального переживания. «Благоговение возникает в сфере, отдельной от обыденного материального мира, денег, приобретений и статусов — в сфере за пределами мирского, которую многие называют священной».

На западной окраине кампуса Беркли, на северном берегу Строберри-Крик, растет замечательный лес. Быстрорастущий эвкалипт шаровидный, распространенное название которого — тасманский голубой эвкалипт, был завезен в Калифорнию австралийскими старателями во времена Золотой лихорадки.

Первоначально посаженная для защиты от ветра у старой беговой дорожки, роща с тех пор достигла величественных размеров. Доходя до 60 метров в высоту, она считается самой высокой рощей лиственных деревьев в Северной Америке.

Мы с Келтнером встретились там утром после нашей прогулки по холмам Беркли. Сквозь высокий навес пробивались лучи солнца. Бесстрашные белки собирали с земли урожай. «Этот свет, высота, коллективизм», — восхищался Келтнер, почтительно положив ладонь на основание одного из деревьев, где старая волокнистая кора отслаивалась, обнажая гладкую серую подложку. «Удивительные ощущения: деревья словно живые существа. Слоноподобные. Есть что-то особенное в этом взгляде снизу вверх».

Годами ранее в этой эвкалиптовой роще был проведен один из наиболее показательных экспериментов Келтнера. Студенты по очереди в течение минуты стояли на окраине леса, рассматривая стволы и ветви деревьев. Другая группа студентов, находясь в том же месте, должна была смотреть в противоположную сторону, на строгий фасад заурядного здания университета. 

Сразу после этого среди участников провели опрос. Разница в результатах двух групп была кардинальна. Первая группа проявила меньшую эгоцентричность в специальном тесте, а также попросила значительно меньшую сумму за оплату своего участия в эксперименте. Наконец, когда исследователь якобы случайно уронил несколько ручек, эта группа среагировала быстрее. Краткий всплеск благоговения, как кажется, сделал студентов более альтруистичными, готовыми к сотрудничеству и менее высокомерными. 

По словам Келтнера, подобные «благие стремления» раскрывают эволюционное назначение благоговения. Дальнейшие подсказки можно найти в физиологии — в том, как реагирует тело человека на ощущение трепета. 

Вспомните, когда в последний раз вы испытывали благоговение. Скорее всего, оно отражалось в вашем теле. Как и универсальные базовые эмоции Экмана, трепет часто выражен изменениями на уровне мимики или жестов, которые не зависят от культурных различий. Однажды я поведал Келтнеру о рыданиях моей четырехлетней дочери в ответ на эмоциональную кульминацию «Головоломки» — мультфильма студии Pixar, где он выступал научным консультантом. От воспоминания по моим рукам пробежали мурашки, и Келтнер с ликованием это отметил: «Оп! А вот и реакция тела!»

Келтнер верит, что слезы и мурашки, часто сопровождающие благоговейный трепет, являются в своей основе способом передачи невербальных сообщений другим членам социальной группы. Слезы или, как говорят, «глаза на мокром месте» показывают, что человек расстроен, и провоцируют сочувствие. Гусиная кожа, или мурашки, вызывает когнитивные ассоциации с холодом и желанием млекопитающих сбиться в кучу — стать одним целым. Согласно гипотезе Келтнера, этот импульс «численной силы» объединяет социальные группы общей целью. Благоговение ощущается приятно, как это обычно бывает, потому что является важным механизмом коллективного выживания. 

Однажды, сидя под густой тенью секвойи в пышном саду Келтнера на склоне холма в северном Беркли, я озвучил очевидное. Вероятно, главной помехой для убеждения широкой публики в глобальном влиянии благоговения на нашу жизнь является волна современного цинизма, впечатление, что разговор о возвышенном сопряжен с пресными трендами самосовершенствования и болтовней о психологии. 

Стало трудно использовать язык позитивной психологии и не звучать комично или напыщенно. Большой научный центр изначально назывался «Центр развития мира и благополучия», но позже Келтнер отказался от этого варианта, посчитав, что тогда работа центра не будет воспринята серьезно. 

Сам Келтнер признает, что его стереотипная наружность, судя по всему, мало помогает делу: под этим он понимает свою прическу, немногословность и мифы, возникшие вокруг его непреднамеренного превращения в «чувака из Беркли». «Знаешь, люди думают, что я занимаюсь серфингом. Но я даже не стою на доске, — рассказал он. — А есть легенда, что я играл в рок-группе. Я отвратительный музыкант».

Благоговение, пожалуй, больше любой другой позитивной эмоции, может звучать банально, туманно, или чрезмерно серьезно. В английском языке производное от awe прилагательное awesome поблекло от чрезмерного употребления в речи. Фанаты сериала «Наследники» от HBO могут вспомнить, как во втором сезоне Кендалл Рой отрешенно смотрит на свою новую девушку после неловкого разговора между ней и его отцом. «Ты слишком часто говорила „кайфово“ (awesome)», — надменно отмечает Кендалл. Спустя несколько минут он уже просит подать ему пальто. 

Стремление к неизведанному, конечно, считают родственным наивности. Оно может казаться не совместимым с требованиями ответственной взрослой жизни. За прошлый год спонтанными вопросами моего семилетнего сына были: «Почему люди умирают?» и «Если Большой взрыв создал Вселенную, что вызвало сам взрыв?». Стыдно признать, но мне редко удавалось поспособствовать этим изысканиям должным образом. Всё из-за равнодушия, знакомого целому поколению загруженных делами родителей пытливых семилеток во всем мире. Культура не разграничивает трепетное благоговение с наивностью, тем самым умаляя его ценность. 

Нет поддержки и от представителей религии. Не раз Келтнер сталкивался с критикой христиан, утверждавших, что в попытках пролить свет на природу благоговения Келтнер оскорбляет Бога. 

«Существует убеждение, что ученые не должны писать о возвышенном, — объясняет Келтнер. — И я это понимаю. Не все хотят, чтобы инструменты науки касались божественного и священного. Если я говорю, что изучаю сексуальное желание или психологию „бей или беги“, никто не возражает. Но если я заявляю, что с помощью тех же инструментов исследую благоговение, люди пугаются, словно само явление может исчезнуть». 

Но что, если бы благоговение не было столь двусмысленно и субъективно и поддавалось исчислению? Что, если оно делает нас лучше?

В течение последних трех лет, пытаясь составить карту заболеваемости и смертности от COVID-19, эпидемиологи всего мира сосредоточили внимание на цитокинах — небольших белках-маркерах воспаления, координирующих работу иммунной системы. В здоровом организме молекулы цитокинов первыми начинают противодействие патогенным атакам на организм, подобно моряку в «вороньем гнезде» (наблюдательный пункт на мачте — прим. Newочём), кричащему «Айсберг!».

Однако хронически повышенный уровень цитокинов также опасен. В тяжелых случаях COVID может катализировать «цитокиновую бурю», когда сверхактивная иммунная система начинает атаковать организм, вызывая катастрофическую цепную реакцию, способную привести к полиорганной недостаточности и смерти.

Для психологов, как Келтнер, изучающих эмоции, это стало почвой для далеко идущих размышлений: риск тяжелого исхода COVID может быть обусловлен не только физиологией, но и эмоциональным настроем.

В последние десятилетия было проведено множество исследований, указывающих на тесную взаимосвязь хронического повышения уровня цитокинов и негативных эмоций, таких как страх и стыд, а также их более устойчивых форм: тревоги, отчуждения, депрессии. Так, научные труды Дженнифер Стеллар из университета Торонто были направлены на то, чтобы установить, работает ли эта связь в обратном направлении. Какое влияние на цитокиновую систему оказывают положительные эмоции? Команда Стеллар пришла к выводу, что некоторые из них, включая радость и любовь, по-видимому, действительно пророчат снижение уровня цитокина интерлейкина-6 (ИЛ-6), маркирующего воспаления. Но лучший результат (в три раза больший, чем от радости) показало благоговение.

«Полученные результаты изменили мое отношение к жизни», — рассказала Стеллар в выступлении на конференции TED. «Прежде я считала поездку за город или в музей роскошью, которую я, будучи вечно занятой, могла позволить себе только изредка. Теперь я считаю эти занятия необходимыми для своего психического и физического здоровья». 

Согласно другим исследованиям, благоговение (наряду с иной эмоцией, расширяющей пределы собственного «Я», — состраданием) способно активизировать блуждающий нерв. Считается, что блуждающий нерв, самый длинный из 12 черепных нервов, регулирует так называемую связь «кишечник-мозг», то есть взаимодействие нервной системы и пищеварительного тракта. И хотя эта область науки появилась не так давно, широкое распространение имеет гипотеза, согласно которой активный блуждающий нерв, его «здоровый тонус», помогает бороться как с депрессией и тревожностью, так и с воспалительными аутоиммунными заболеваниями вроде артрита и болезни Крона.

В то время как большая часть данных, подтверждающих теории Келтнера, основана на показаниях самих испытуемых, биологически они также подтверждаются. Келтнер много общается с врачами. «Они имеют дело с языком тела. Если прийти к врачам и сказать, что восхищение возвышенным снижает воспаление, — тут он щелкнул пальцами, — они пропишут вам почаще бывать на природе».

Лейф Хасс, знакомый врач Келтнера из медицинского центра Альта Бейтс в Окленде, начал дополнять электронные рецепты на лекарства старомодными записками с рекомендациями о приятных занятиях: «Петь в душе» или «Гулять по красивым местам». Хасс вспоминает, как в прошлом году пациент «за 60» с хроническим заболеванием сердца благодарил его за спасение жизни: «Я задумался, а что я ему назначил? Мочегонное, лекарство от давления? А он продолжает: „Вы прописали мне смотреть на закат. Иначе я бы не протянул этот год“». Недавно этот пациент рассказал Хассу, что та записка до сих пор хранится у него на холодильнике.

Да и сам Келтнер имел возможность убедиться в лечебных свойствах сложного трепетного чувства. В далеком 2015 году Большой научный центр вместе со спортивным клубом «Сьерра» организовали сплав по Американ-Ривер. Стремнины узкого притока Сакраменто со зловещими названиями «Мясорубка» и «Выгребная яма Сатаны» бурными потоками спускаются с высоких снежных покровов гор Сьерра-Невада. Среди участников экспедиций были люди с тяжелыми жизненными ситуациями: подростки из неблагополучных семей, учившиеся в школах Ричмонда и Окленда; ветераны боевых действий с посттравматическим синдромом. 

Перед сплавом и неделю спустя психологи из Беркли задали участникам ряд вопросов, чтобы оценить их душевное состояние. В то же время были собраны образцы слюны для измерения уровня кортизола — гормона стресса. К концу первого дня сплава уровень кортизола всех участников сравнялся — его «слияние» происходило в реальном времени.

В последующие дни каждый из сплавляющихся сообщил об улучшении самочувствия и взаимодействия с окружающими. Ветераны, многие из которых мучались от кошмарных воспоминаний об увиденных на войне ужасах, сообщили, что симптомы ПТСР значительно ослабли. Дальнейший анализ показал, что участники ассоциировали такой успех не с радостью или весельем, а именно с чувством благоговения. 

«Когда я смотрю на усыпанное звездами небо, я думаю о том, как бесконечна Вселенная, — писал один из ветеранов. — В такие моменты всё, что я делаю, кажется менее значимым, а всё то, что я мог бы сделать, становится более весомым и достижимым».

Если «злободневные проблемы» вроде тревоги и отчуждения могут буквально причинить зло телу, восхищение окружающим миром выступает как потенциальный антидот, успокаивающий нейрохимию и поднимающий настроение. День, проведенный на природе, по своим целебным свойствам подобен погружению перегревшегося тела в освежающий горный ручей. Человек, исполненный благоговения, становится счастливее, здоровее и добрее — а это святая троица благополучия. 

Впервые услышав несколько месяцев назад тезисы Келтнера о взаимосвязи переживаний трепета и счастья, я был заинтригован. Это не было чисто академическим любопытством — я чувствовал личную заинтересованность в результатах его труда. Стремление к опыту возвышенного стало, можно сказать, целью моей жизни.

Я путешествовал, порой чрезмерно увлекаясь, в поисках уникальной эмоции. Я убедил себя, что новый опыт может неким образом унять мой страх преждевременной смерти, который так или иначе преследовал меня с тех пор, как умер мой отец, когда мне было четыре года. С возрастом во мне укрепилась уверенность, что трепет перед чарующей необъятностью мира смог заглушить тиканье часов в моем сознании. В опросе Большого научного центра, который можно пройти онлайн, я набрал 72 из 75 возможных баллов, что означает «высокий уровень благоговения». 

Тем не менее, я искал его по большей части в переживаниях, которые психолог Абрахам Маслоу называл «пиковыми». Как и Келтнера, меня всегда увлекало сложное искусство счастья именно потому, что счастье так часто кажется ускользающим от нас. Я скептически относился к тому, что этот трепет можно вызвать произвольно, а еще больше — к тому, что его можно найти в обыденности.

Спустя час после нашей встречи у эвкалиптовых насаждений я смотрел выступление Келтнера о благоговении на встрече выпускников в Беркли. В начале своей речи, представив краткий план лекции, он пошутил: «Я сделаю небольшое отступление о психоделических веществах, и это, конечно, станет основной темой в рубрике „вопрос-ответ“».

Действительно, когда наступило время задавать вопросы, все они затрагивали тему терапевтического вмешательства: психоделических веществ вроде псилоцибина и аяуаски или таких процедур, как магнитная стимуляция головного мозга.

Проезжая позже через залив Сан-Франциско на пути в Пойнт Рейес, Келтнер выглядел обеспокоенным. По его словам, взлет популярности психоделиков в Америке чрезвычаен. Этому, вероятно, способствовала новая наука, которую продвигал его друг и бывший коллега Майкл Поллан. 

Однако, акцентируя внимание на органических стимулах, способных привести нас в благоговейный трепет, мы упускаем из вида фундаментальную идею Келтнера. Благоговение — это не какая-то едва уловимая реакция на мощный стимул вроде визита в Гранд-Каньон или магических грибов. Так кажется из-за того, что подобные события значительно выделяются на фоне серых будней. 

В действительности нас окружает множество возможностей соприкоснуться с этим чувством: в обстановке, близких связях, рутине. В опросе Келтнера испытуемые сообщили, что переживают эмоции такого рода около двух раз в неделю. Примечательно и другое: по словам ученого, «чем чаще вас посещает благоговение, тем вероятнее столкнуться с ним вновь». «Это противоречит гипотезе о человеческом удовольствии, согласно которой, чем больше мы едим мороженое, тем меньше оно нам нравится. Здесь всё иначе. Но требуется усилие», — добавляет Келтнер.

Неделю спустя я уже был дома на юге Лондона. Намереваясь проверить гипотезу «повседневного благоговения», я собрал сумку с провизией на день и в одиночку отправился в лес. 

Я живу недалеко от лесного массива. Это последний участок Великого северного леса, древней дубравы, большую часть которой давно захватил расширяющийся пригород. Я был там множество раз, и, несмотря на популярность места для прогулок с семьей и собаками, оно всегда ощущалось как островок нетронутой природы посреди каменных джунглей. 

Несколько ранее, возвращаясь домой, я заметил новый проход. Небольшой указатель гласил: «Добро пожаловать в Верхний лес Далвича». Дорога вела к лесному массиву, отделенному от знакомого мне участка оживленной трассой.

Лес? Очень странно — дикая местность, куда еще не ступала моя нога, совсем близко к дому. Ситуация олицетворяет проблему, которой противостоят труды Келтнера и психологов-гедонистов: идею о том, что лучшие и наиболее душевные вещи в жизни зачастую остаются без внимания в силу нехватки времени, денег или привычки.

Я отправился туда за час до рассвета и уже спустя две минуты был на другой стороне. Верхний лес оказался скорее рощицей. На вершине склона стояли жилые дома и кирпичные арки в викторианском стиле. Около часа я кружил по главной тропе, изучая развилки, пока не наткнулся на дорожку, зигзагом идущую вверх вдоль довольно старой бетонной лестницы. Тропа вела к небольшой поляне, где кто-то соорудил скамейку и простенькое ограждение. Там из стволов и склонившихся ветвей деревьев природа образовала проем, через который виднелся лес с раздвоенным дубом посередине. 

Я присел на скамейку и постарался насладиться моментом. Игнорируя звуки утреннего уличного движения, я сосредоточенно прислушивался к рассветным трелям и щебетанию птиц и пытался вспомнить слова Эмерсона: «В лесу гнусная зацикленность человека на себе исчезает…»

В то утро я почувствовал целый спектр оттенков благоговения. Во многом благодаря тому огромному дубу, ветви которого создавали узор, подобный капиллярной системе легких. Когда я поднимал голову, я видел, как от легкого ветра лениво покачивались верхние ветки на фоне металлически-серого неба. С кроны дуба к земле спиралью спускались листья. 

С наступлением дня пение птиц становилось всё громче, а потом стало стихать. Почти каждые пять минут их шпионка, красногрудая малиновка, присаживалась рядом, обдумывая мое вторжение. Постепенно на главной тропе стали появляться люди. Однако не без удовольствия я отметил, что никто не сворачивал по выбранной мной дорожке. Все торопились куда-то еще.

Отчасти восторгом, который я испытал тогда, я был обязан счастливым случайностям: дуб, малиновка, получившийся благодаря удачному ракурсу обзор на живописный вид. Но я обнаружил, что могу почувствовать то же самое, просто представив всё это. Древний лес, переживший крупную вырубку, внушал почтение так же, как и люди — сотни людей, — которые боролись за его спасение от урбанизации всё это время. 

Я то и дело испытывал эту приятную дрожь. Не сон наяву, не вихрь чудес, но нежное, вызванное собственной фантазией чувство. Которое, тем не менее, было благоговением. Потребовалось не так уж и много: уютное гнездышко недалеко от дома и некоторое время наедине с собой. 

То, что меня действительно удивило, как я позже понял, — я заранее знал, что найду его там, в лесу. Неделями предвкушая это чувство, я настраивался на него. На самом деле, многое из того, что пытался обосновать Келтнер, интуитивно нам уже известно: счастье не в деньгах — solvitur ambulando (латинский афоризм, буквально означающий «всё решается прогулкой» — прим. Newочём). Идеи этой новой психологии повторяются на протяжении всей истории: от размышлений античных теологов до приклеивания пацифистских стикеров «flower power» на бампер машин. 

Отсутствие ясной картины происхождения этой эмоции наталкивает на мысль, что усилия Келтнера не изменят ситуацию. В заключении к своей книге он пишет: «Наш опыт лишь слабо намекает об ускользающих ответах на извечные вопросы». Намеки и ускользающие ответы. Едва ли удастся когда-нибудь понять благоговение с помощью науки, ведь,, в конце концов, в его основе лежит невыразимость чувств.

Малиновка взлетела и отправилась по другому неизведанному маршруту. По лесным тропинкам весело бежал спаниель, ведя на поводке своего хозяина. Верхушка дуба покачивалась от едва ощутимого ветерка. Земля делала оборот вокруг солнца. 

Автор: Генри Висмайер
По материалам Noema Magazine

Переводили: Эвелина Пак, Екатерина Лобзева
Редактировала: Валерия Зитева