Китай заимствует у запада все, от марксизма до хип-хопа, а глобализация делает мир многогранным, а не плоским.

Жителям Запада Китай видится закрытым и мрачным местом. Он кажется страной, где царит авторитаризм, основанный на древнем имперском прошлом, от которого нынешние власти отреклись, но чью пятитысячелетнюю историю до сих продолжают превозносить. В такой репутации есть доля правды, но имидж государства-крепости, невосприимчивого к иностранному влиянию, выглядит скорее как отвлекающий маневр. Равно как и противоположный и такой же ошибочный образ Китая как страны на грани вестернизации из-за вездесущей глобализации и свободного рынка, которая едва способна противостоять наплыву «‎загрязняющих» и «‎развращающих» идей. Подобный имидж Китая стал популярен благодаря философскому труду Фрэнсиса Фукуямы «‎Конец истории и последний человек». В нем автор утверждает, что цивилизованный мир объединится вокруг либерально-демократических идей и будет полностью трансформирован с их помощью, а экономический рост и заигрывание Китая с силами свободного рынка неизбежны. 

В реальности же длительное недоверие Китая к иностранному влиянию не помешало правительству и народу искусно адаптировать под себя образцы западной культуры и превращать их в нечто не совсем китайское, но в то же время полностью отличное от оригинала. 

Западные читатели наверняка понимают, что Китай модернизируется, все теснее переплетаясь с международной модой и образом жизни, и сохраняет при этом свои отличительные особенности, особенно политические. То, каким образом новые виды личных свобод и моделей потребления сосуществуют с действующим — и даже набирающим обороты — авторитаризмом, может сбивать с толку. Взять, к примеру, KFC. Имея около 6000 точек в Китае, компания является самой успешной иностранной сетью быстрого питания. Жареная курица популярна во всем мире, от Чикаго до Шанхая, а культовый образ пожилого дружелюбного основателя перекликается с традициями конфуцианства. Потому на китайском рынке полно подделок на полковника Сандерса. 

На западе KFC не вмешивается в политику, а в Китае сеть недавно запустила рекламную кампанию, приуроченную к 40-ой годовщине экономической реформы Дэна Сяопина (программа, нацеленная на создание так называемого социализма с китайской спецификой, или социалистической рыночной экономики, и открытость внешнему миру — прим. Newочём). KFC привлекла к участию звезд вроде поп-певца Лу Ханя. Цель кампании — показать, что KFC поддерживает заслуги правительства в экономическом секторе. В городском округе Чанша, где провел свою юность Мао Цзэдун, KFC переименовала одну из своих торговых точек в честь другого местного героя — Лэй Фэна, борца за коммунизм. Ресторан обставлен мемориальными памятниками и портретами героя, а в качестве фоновой музыки играют по кругу записи его стихотворений о коммунизме.

Как и во всем остальном мире, в Китае авторитарные лидеры опасаются влияния иностранных идей на граждан, поэтому стремятся тщательно контролировать культурные заимствования и адаптировать их под национальные и региональные нужды. Способы правительства и населения справляться с подобными изменениями демонстрируют, что китайская идея национальной идентичности более гибкая, чем кажется на первый взгляд. Это важно принимать во внимание сейчас, когда в отношениях между США и Китаем нарастает напряженность. Жесткая форма китайского национализма укрепляется. Тем временем влиятельные фигуры по ту сторону Тихого океана вспоминают старую угрожающую и вводящую в заблуждение теорию Сэмюэла Хантингтона о «‎столкновении цивилизаций», которая стала популярна в 1989 году, после окончания холодной войны. Она основана на предположении, что бóльшую опасность сегодня представляют не классовые столкновения богатых и бедных, а столкновения между народами разной культурной идентичности. Взаимосвязь народов делает эти конфликты более масштабными и кровопролитными.

В этом году исполняется 100 лет антиавтократическому, антиимпериалистическому Движению 4 мая. Начавшись в Пекине, оно распространилось по всей стране: молодых китайцев, находящихся под влиянием победы большевиков в России, интересовала европейская философия марксизма. В 1921 году активисты движения помогли основать Коммунистическую партию Китая (КПК), призвали положить конец конфуцианству и во имя процветания страны обратить внимание на иностранные концепции: либеральную демократию, науку, анархизм и антиимпериалистическую революцию. 

Одним из ветеранов ‎Движения 4 мая был Мао Цзэдун. Первой из многих иностранных концепций, адаптированных Китаем, стал марксизм. С середины 1920-х годов, следуя убеждениям Карла Маркса о том, что крестьяне по своей натуре являются реакционерами, Мао утверждал, что КПК стоит возлагать надежды на высвобождение радикального духа деревенских жителей. За этой частичной китаизацией наступила другая, возглавленная Дэном Сяопином, последователем Мао. Допуская большое влияние мирового рынка на Китай, Сяопин заявил о начале эпохи «‎социализма с китайскими чертами».

Сегодня правительство Китая стремится снова сделать марксизм популярным среди молодежи. К 200-летнему юбилею Карла Маркса отдел пропаганды выпустил романтический мультфильм с элементами аниме, воспевающий молодецкую удаль философа. Тем временем настоящие студенты-марксисты, организовавшие в прошлом году протесты в защиту прав заводских рабочих в Шэньчжэне, были арестованы, а затем исчезли. Их обвинили в том, что они поставили под сомнение строгую приверженность правящей партии господствующей идеологии, черты которой, хоть их и называют марксисткими, на деле постоянно меняются. Лидеры КПК в течение длительного времени поощряли общественные движения и прославляли классовую борьбу. Но в последние десятилетия, особенно в годы правления чрезмерно увлеченного порядком Си Цзиньпина, поклонника и Маркса, и Конфуция, традиционный политический курс преуменьшает значение классовой борьбы и делает акцент на «‎гармонии»‎, увязываемой с конфуцианством — той самой идеологией, которую с помощью марксизма стремились искоренить соратники Мао.

Трактовка именно этой заимствованной идеи особенно сложна в годовщину кровопролития, произошедшего 4 июня 1989 года (серия акций протеста на площади Тяньаньмэнь в Пекине, главными участниками которых были студенты. 4 июня протестующие были разогнаны с применением танков, в результате чего погибло по разным данным от 200 до 1000 человек — прим. Newочём). Быть может, КПК заметила сходство недавно арестованных студентов-марксистов с активистами 30- и 100-летней давности? Распространено ложное представление о том, что протестующие 1989 года были антикоммунистами, как и их восточноевропейские сотоварищи, снесшие Берлинскую стену. На самом деле они стремились не свергнуть партию, а увидеть ее возвращение к истокам.

В иностранных книгах о приходе Мао к власти и о коммунистическом государстве в годы его правления (1949-1976) встречается множество примеров категоричных толкований китайской культуры. Карл Виттфогель в своем эссе The Influence of Leninism-Stalinism on China («Влияние ленинизма-сталинизма на Китай», 1951) отмечает все пути, по которым КПК «следует советскому методу» и принимает «идеи и директивы» из Москвы. В книге The New Emperors: China in the Era of Mao and Deng («Новые императоры: Китай в эру Мао и Дэна», 1992) американский иностранный корреспондент Гаррисон Солсбери представляет вышеупомянутых лидеров КНР как первых политиков, поддерживающих новые идеи, но выбирающих имперскую модель, уходящую корнями в глубь веков. Мнение Солсбери напомнило: когда набежчики с отделенного Великой Китайской стеной севера (например, как маньчжуры — основатели династии Цин) завоевывали Китай, они просто перенимали внешний блеск и ритуалы предшествующих китайских династий. На самом деле история двух правлений династии Цин и эпохи после 1949 года гораздо сложнее.

В современных научных работах по последней китайской династии — например, в The Manchu Way Марка Эллиота («Маньчжурском пути», 2001) и трудах, рассмотренных в The New Qing History Джоанны Уэйли-Коэн («Новой истории династии Цин», 2004) — утверждается, что «маньчжурский фактор» в корне изменил политическую жизнь южнее Великой стены. Отобрав власть у предшествовавшей им этнически китайской династии Мин, представители династии Цин в процессе интеграции в уже существующую политическую систему привнесли в нее черты северо-восточной пограничной культуры. В результате появилась смешанная система правления, что воплотилось, например, в использовании и маньчжурского, и китайского языков. Подобным же образом в последние годы «капитализм с китайской спецификой» превратил Китай в место, где культурные продукты Запада перевариваются и выдаются в новом виде. Как и в эпоху империи Цин, сейчас китайская культура в большей степени является результатом переложения зарубежных идей на местный лад, чем националистическим лидерством, остерегающимся притягательности западной культуры и стремящимся получить признание.

И все же сегодняшняя мода на западную культуру и праздники порождает жаркие споры в интернет-пространстве. В местном подобии культурных войн, к которым привыкли американцы в последние годы, защитники конфуцианства склонны утверждать (как это сделали 10 консервативно настроенных ученых из разных университетов в совместном письме в 2010 году), что проведение таких праздников, как Рождество, даже в светском ключе, угрожает китайским ценностям, и традиционные ритуалы нуждаются в защите. Городские жители в возрасте 20 с небольшим и побывавшие за границей и космополитично настроенные интеллектуалы постарше считают, что нечего волноваться, пусть молодые китайцы празднуют Рождество и День святого Валентина. Они верят, что можно радоваться Санта-Клаусу, которого в Китае изображают играющим на саксофоне, и при этом уважать самобытные традиции. К ним можно отнести и чествование предков семьи на Цинмин (весенний день, отведенный для ухода за могилами в знак проявления уважения к родителям), и празднование важных политических событий, например, 1 июля — дня создания КПК.

В чем заблуждаются участники дискуссий, так это в том, что между двумя типами праздников — западными и национальными — есть четкая граница. Реальность же запутаннее и гораздо интереснее.

Международный женский день отмечается по всему миру 8 марта. С 1922 года его празднуют в Китае, куда он попал из не совсем восточной, но и не совсем западной страны — России. В СССР праздник, появившийся в США, считался днем прославления права женщины на труд, и изначально КПК и партия Гоминьдан праздновали 8 марта по советскому образцу. После смерти прогрессивного основателя партии Суня Ятсена в 1925 году ее лидером стал противник коммунизма Чан Кайши. При нем праздник стали отмечать по-другому.

Во время гражданской войны в Китае (1945-1949 гг.) празднование 8 марта в крупных городах (например, в Шанхае) стало поводом для конкуренции между национальной и коммунистической партиями. Китайская национальная партия под руководством Чана Кайши посвящала этот день прославлению женщины как хранительницы очага, которая воспитывает в детях почтительность к старшим родственникам. Но для партии под руководством Мао Цзэдуна центральной идеей 8 марта оставалась борьба за равенство. C основанием КНР в 1949 году этот день стал официальным государственным праздником, и в последующие годы по всему материковому Китаю он отмечался в традициях коммунистической партии. Такой подход соответствовал воззрениям Мао, согласно которым «‎женщины держат на своих плечах половину неба», а также подчеркивал его неискоренимую неприязнь к конфуцианским представлениям об обособленной и подчиненной роли женщин в семейной системе. Первые опубликованные эссе Мао включали серию газетных заметок, посвященных трудностям жизни женщин в традиционных семьях. Одной из первых легальных реформ, введенных Мао после вступления во власть в 1949 году, был закон о браке, который уравнивал права мужчин и женщин в отношении разводов.

К концу 20 века Китай снова изменился. Со смертью Мао конфуцианские идеалы больше не считали чем-то противным коммунистической идеологии: коммунизм и конфуцианство стали восприниматься как две взаимодополняющие доктрины, что спровоцировало очередные изменения в традиции празднования Международного женского дня. С каждым годом в официальных публикациях и государственных мероприятиях, посвященных 8 марта, придавалось все большее значение пропаганде традиционных ценностей и уделялось все меньше внимания идеям гендерного равенства. Поэтому в наши дни КПК отмечает 8 марта так, как в 1940 годах отметила бы его национальная, — а не коммунистическая, — партия. Недавно феминистки предприняли попытку вновь вдохнуть радикальные настроения и вернуть празднику первоначальное значение. Их акция была оценена как подрывающая цель праздника деятельность, и некоторые участницы были арестованы. Их обвинили в распространении буржуазных феминистических веяний, и это несмотря на их попытку каким-либо образом вернуть Международный женский день к его истокам.

В результате 8 марта остается важным днем в китайском календаре, хоть он и не имеет ничего общего с тем, как он отмечался во времена правления Мао. Вместо «‎половины неба на плечах» женщины получают полдня отгула и поощрения вроде сертификатов на спа и чаепитий. Предприниматели относятся к празднику как к способу увеличения продаж: одна сеть пиццерий в Пекине в этом году сделала женщинам скидку 50% — но только на салаты. . Теперь 8 марта порой называют Днем богини, что только отдаляет праздник от его истоков в борьбе за равноправие. И независимо от того, о чем идет речь — о фастфуде, идеологии, праздниках или поп-культуре, — культурные заимствования в Китае — это спорный процесс со множеством нюансов. Но чтобы и впрямь понять глобализацию, необходимо вникнуть в специфику процесса, который мы рассматриваем.

Газетные колонки и бестселлеры Томаса Фридмана как ничто другое популяризировали вводящую в заблуждение идею о плоском мире. Фридман часто отсылает к образу бигмака как символа плоского мира — где бы ты ни находился, бигмак остается бигмаком. Однако растущая популярность «‎Макдональдса» в Китае говорит о другом. 

По всей стране можно найти более 2000 «‎золотых арок», сосредоточенных в основном в городах на зажиточном западном берегу Тихого океана. Многие торговые точки предлагают местное меню, которое показалось бы причудливым среднестатистическому американцу: бургеры с маньтоу — китайскими паровыми булочками, десерты из сладкой бобовой пасты, популярного китайского деликатеса, от которого воротят нос многие иностранцы. Но «‎Макдональдс» в Китае отличается и в другом плане. В Пекине и Шанхае сеть предлагает доступный перекус для офисных сотрудников: двойной чизбургер стоит 23 женьминьби ($3,33). «‎Макдональдс» в Китае и не место для полноценного обеда, как на Западе, и не простой фастфуд.

В городах поменьше «‎Макдональдс» олицетворяет собой определенный уровень изысканности, которого не придают ему в столице. Даже сами цены менее доступные. Сам факт американского происхождения придает ресторану экзотики («‎Кто ест все блюдо руками?» — спрашивает только что переехавший в город китаец при виде первого «‎Макдональдса»). В атмосфере, где импортные товары кажутся роскошью и порой диковинкой, «‎Макдональдс» становится местом, где многие хотят пообедать. Как некогда в Саутгемптоне считалось признаком хорошего тона выпить в перерыв капучино, филе-о-фиш на обед становится показателем утонченных манер среди молодых профессионалов в Сучжоу. В университетских районах «‎Макдональдс» становится местом для романтических свиданий. Ни в Америке, ни в Европе нет такого отношения к этим ресторанам быстрого питания.

Нет ничего удивительного, что в такой большой и многообразной стране, как Китай, «‎Макдональдсу» присуще подобное разнообразие ролей. Однако сравнение благоразумной и фрагментарной китаизации, осуществляемой руководителями компаний, вместе со свободным движением рынка говорит о существовании двух различных и порой конкурирующих культурных факторах. И если какая-либо американская компания хочет выйти на рынок страны, отчаянно пытающейся не допустить проникновения западных идей в сознание людей, ей предстоит нешуточная борьба в этих условиях. 

В 1989 году против участников мирных протестов на площади Тяньаньмэнь были применены вооруженные силы. Оправдывалось это тем, что впечатлительная молодежь выступала во имя опасных западных идеалов под дурным влиянием таких интеллектуалов, как Лю Сяобо (будущий лауреат Нобелевской премии). Правительство опасалось, что студенты распространят либеральные идеи среди других слоев населения и таким образом создадут условия для контрреволюционного восстания, которое погрузило бы страну в хаос. Эти страхи объясняют действия правительства Китая и в наши дни: чтобы не допустить распространения западных веяний, оно контролирует информацию, попадающую в страну. Что-то оно откровенно запрещает, что-то поправляет в соответствии с партийными идеалами и «‎традиционными» обычаями страны. К примеру, одним из 34 фильмов, допущенных к показу в Китае в этом году, стала «‎Богемская рапсодия» (2018), из которой были вырезаны все отсылки к ЛГБТ. В прошлом году цензоры отредактировали фильм «‎Форма воды», добавив черное платье в кадры с оголенной Салли Хокинс. 

Не только в Китае цензурируют контент, связанный с сексом, и хоть либеральные европейцы могут не одобрить подобного ханжества, по крайней мере им понятны мотивы: культура потребляется иначе в разных частях мира. Но этого мало. Дело не только в том, что китайским зрителям необходимо предоставить сдержанную версию западной культуры: само значение меняется как под влиянием самого государства, так и под влиянием народа, что дарит предметам западной культуры новую жизнь. 

Поговорим о «‎Свинке Пеппе». На сегодняшний день анимированный поросенок куда более узнаваем в Китае, чем на родине, в Великобритании. Для непосвященных: 5-минутные серии о подвигах Пеппы транслировались для британских дошкольников с 2004 года. Типичный эпизод выглядит так: Пеппа, ее младший брат и их родители запускают воздушного змея в парке — вот и весь сюжет. В 2015 году «‎Пеппа» добралась до Китая и стала особенно популярна среди маленьких детей, пытающихся выучить английский язык. Пятый сезон был просмотрен в Китае более 14 млрд раз.

Пеппа обрела новую жизнь, которую британские создатели и китайские прокатчики не могли и предсказать. Она стала культовой иконой у миллениалов, среди них даже пользовались популярностью временные татуировки, связанные с мультсериалом. Это привело к тому, что государственная газета Global Times объявила героиню «неожиданной иконой субкультуры shehuiren» (к ней принадлежат люди, не имеющие работы, и «другие бандиты» — прим. Newочём). Едва китайская молодежь выбрала Пеппу, та исчезла со стриминговой платформы TikTok (в Китае известна как Douyin — прим. Newочём). Свинка случайно привлекла не ту аудиторию и тут же стала символом «гангстерских ценностей», что удивит любого, кто знаком с мультсериалом. Конечно, запрет сделал ее еще более известной. Товары, на которых Пеппа часто иронически изображается в виде настоящего гангстера, стали еще популярнее. Но китайские родители по-прежнему не против, чтобы их дети учили английский по «Свинке Пеппе».

Не имея возможности остановить рост фэндома, правительство разрешило Alibaba Pictures принять участие в производстве полнометражного мультфильма о Пеппе. Его выход приурочили к празднованию года свиньи по китайскому календарю. Трейлер поучительный: в нем показан дедушка из деревни, который мастерит игрушечную Пеппу, чтобы подарить внуку на Китайский Новый год. Этот ролик вполне мог стать социальной рекламой, которая продвигает традиционные китайские ценности: почитание родителей и путешествия из деревни в город. Избавившись от гангстерских атрибутов, Пеппа переродилась как символ китайского идеала и решимости правительства контролировать культурные течения в стране. 

Однако Китай все еще волнует тема гангстеров. В начале 2018 года цензоры запретили показывать «актеров с татуировками» и произведения «хип-хоп культуры», чтобы оградить граждан от «безвкусицы, вульгарности и непристойностей». Запрет хип-хопа удивил многих его поклонников: самое популярное телевизионное шоу 2017 года — The Rap of China, реалити-шоу стриминговой компании iQiyi. Только за первый месяц его посмотрели 1,3 млрд раз. Китайский хип-хоп всегда был процветающей субкультурой, но The Rap of China впервые сделал ее мейнстримной до такой степени, которую рэперы-«ветераны» раскритиковали как обесцвеченную и недостоверную. Тем временем цензоры напали на то, что казалось им противоречащим сути рэпа, и звездам шоу досталось за предыдущую работу, которая чествовала наркотики и мизогинию.

Сегодня китайский хип-хоп — одна из ключевых статей культурного экспорта. Похоже, запрет ослаб, хотя самые знаменитые звезды далеко не столь вездесущи, как в 2017 году. В 2018 году «Нью-Йоркер» рассказал о Higher Brothers, самой известной китайской рэп-группе, чья музыка вдохновлена западным хип-хопом, но тексты песен посвящены уникальным китайским проблемам (например, в песнях WeChat и Made in China).

Между марксизмом и китайским хип-хопом есть сходства, хотя это и не очевидно. Оба направления пришли из-за рубежа и не только нашли поклонников внутри страны, но и вдохновили местные направления, которые превратили концепт в нечто уникальное. Подобно тому, как КПК продвигает Маркса одной рукой и сокрушает марксистов другой, на шоу The Rap of China — которое должно быть дружественным в отношении правительства, чтобы избежать очередного запрета — в прошлом году победил уйгурский рэпер Aire, родом из региона, где КПК создала сеть концлагерей для интернированных, в которых по некоторым данным содержится свыше 1 млн заключенных. Иностранная культура разрешена, однако может транслироваться в массы только в пределах, жестко контролируемых правительством. В то же время по всей стране марксисты и андерграунд-рэперы продолжают интерпретировать идеи на своих условиях.

Единой схемы того, как Китай обходится с западными заимствованиями, нет. Даже продукты, которые кажутся вполне определенными, например, фильмы-лауреаты «Оскара», в конечном счете могут быть изменены правительством или силами самого фэндома. В течение нескольких десятилетий после того, как в конце 1970-х годов Китай провел ряд реформ и преобразований, многие жители Запада были уверены в том, что китайская идентичность будет подавлена влиянием глобализации и свободного рынка. Мнения Фукуямы и Фридмана лишь дополняли такие заявления, как утверждение Билла Клинтона о бессмысленности попыток КПК контролировать интернет.

В частности, господствовало мнение, что глобализация сделает северо-американскую культуру всеобщей. В определенной степени это действительно так: западные продукты и развлечения — обычное дело в современном Китае. Однако, чтобы полностью понять это явление и его влияние на государство, необходимо внимательно следить за культурой. Подобно тому, как китайская культура, которую принесли с собой иммигранты, стала в США синтезом востока и запада, импорт иностранной культуры в Китай привел к появлению мультикультурных творений.

Напряжение между домашним и иностранным вовсе не абстрактно и не ограничивается только культурной сферой. Во время сессии вопросов и ответов на недавнем мероприятии в ‎Гарварде, посвященном 30-й годовщине массового убийства в 1989 году, китайский студент по обмену сказал, что КПК была права, остановив борьбу. По его мнению, несмотря на то, что протестующие настаивали на том, что являются патриотами, пытающимися заставить лидеров своей страны соответствовать исповедуемым ими идеалам, в действительности они хотели сделать Китай подобным США.

Этот молодой человек принял решение учиться в западной стране. Он, как и многие его сверстники, вырос на книгах о Гарри Поттере и американских ситкомах типа «Теории большого взрыва». Тем не менее ничто из этого не помешало ему стать сторонником КПК и националистом. Несмотря на мультикультурный жизненный опыт, студент не готов признавать, что вышедшие на улицы в 1989 году хотели, чтобы Китай был более демократичным при отсутствии схожести с любым другим иностранным государством. Для него творческие границы культурного пространства Китая могут и должны быть установлены. Для него оспаривание ортодоксальности правящей партии было равносильно попытке продать страну по дешевке другим государствам. И будь у него пожилая бабушка, она увидела бы, как марксизм-ленинизм превращается из опасного экзотического импорта в нить китайской традиции, и стала бы свидетелем перехода КПК от одобрения шумных антиконфуцианских массовых движений к прославлению Конфуция как покровителя социальной гармонии.

В 1989 году протестующие на площади Тяньаньмэнь исполнили как гимн социализма «Интернационал», который учат в школе, так и Nothing to My Name рокера-антиконформиста Цуй Цзяня. Они обращались к властям в манере, напоминающей традиционные призывы к императорам, но держали плакаты с американскими лозунгами («Преодолеем!», «Дайте мне свободу или дайте мне умереть!»). Они говорили о своей борьбе как о «Новом движении 4 мая» и как о попытке подтолкнуть Дэна Сяопина к тому, чтобы он больше походил на реформиста Михаила Горбачева. Смешивание и сопоставление в процессе перехода к неизведанному курсу — это то, что уже сделали другие китайские поколения. Это свидетельство силы строгой патриотической пропаганды, введенной после 1989 года в надежде избежать повторений массовых потрясений того года. Ее результат — молодой китаец из Гарварда, который не мог так думать о протестующих на площади Тяньаньмэнь, несмотря на принадлежность к череде поколений «‎смешений и сочетаний», и, вероятно, обладающий куда большей эклектичной коллекцией песен на своем смартфоне, чем у его 20-летних предшественников на кассетах. 

По материалам Aeon
Авторы: Эми Хокинс, Джеффри Вассерстром
Редактор: Марина Бенджамин

Переводили: Аполлинария Белкина, Анастасия Заостровцева, Влада Асадулаева, Анастасия Ященко
Редактировала: Анастасия Железнякова