Незадолго до смерти мой отец, всю жизнь проработавший врачом, заявил, что хотел бы написать книгу рецептов греческих блюд. Это была очень неожиданная новость. Большую часть жизни он провел в Англии и почти не интересовался кулинарией. Когда же спустя много лет отец наконец вернулся на свою родину, в Грецию, он загорелся этой идеей. Там он начал свои поиски: исследовал таверны и записывал рецепты. Однажды летом я гостил у отца, и мы пошли в ресторан на острове Парос. Там он обнаружил фаву, золотистое масляное пюре из гороха или фасоли. Отец тогда подумал, что ничего вкуснее еще не пробовал — такой рецепт заслуживает целую страницу в его книге. Я наблюдал, как он со всех сторон фотографирует блюдо: его рубашка мокрая от полуденного пота, ткань туго натянута на животе и фава на фоне белоснежной скатерти. 

Отец умер в 2005 году. Мне тогда как раз исполнился 21 год, и я продирался сквозь непонятный период между детством и взрослой жизнью. Подобно нашим с ним отношениям, его поваренная книга была лишь наброском того, чем могла бы стать: набор картинок и заметок, ныне утерянных, которые были для меня скорее воспоминаниями, чем набором инструкций. Пока я рос, отец должен был стать связующим звеном между мной и греческой культурой. Однако он оказался всего лишь незаинтересованным проводником. В детстве он не говорил со мной по-гречески (позже я это считал заведомой несправедливостью), почти не предлагал греческие блюда. Поэтому меня всегда удивлял этот запоздало проснувшийся интерес. 

Но что если поваренная книга была способом приобщиться к тем осколкам греческой культуры, которые отец знал и любил? У меня не осталось писем от него. И можно ли придумать лучший способ сохранить связь с отцом и рассказать детям о деде, которого они никогда не знали, чем попытаться воссоздать блюда, за рецептами которых он так лихорадочно охотился? Из всех его рецептов мне больше всего нравится традиционное греческое блюдо ревифья ме спанаки (Ρεβύθια με σπανάκι), то есть нут со шпинатом. Вефа Алексиаду, автор книг о традиционной греческой кухне, описала ревифья ме спанаки как «обманчиво простое, незамысловатое и незабываемое». 

Если верить поварам, приготовление ревифья ме спанаки занимает около двенадцати часов: нут надо сначала замочить, а потом еще около часа тушить. Эта еда, приготовленная на медленном огне, хороша и как основное блюдо, и как гарнир. Зимой она согревает, а летом ее можно подавать охлажденной. Говоря простым языком, это блюдо универсально. Для приготовления ревифья ме спанаки (как, впрочем, для приготовления любых бобовых) требуется мало ингредиентов: оливковое масло, нут, шпинат, белый лук, томатная паста и свежий мелко нарезанный укроп — привычная составляющая греческой кухни. На профессиональных фотографиях ревифья ме спанаки видно каждую горошинку нута и каждый листик шпината. Однако мой опыт показывает, что всё превращается в месиво из маленьких вкусных комочков. 

Позже я осознал, что процесс приготовления ревифья ме спанаки помог мне воссоздать в памяти образ отца, оживил обстановку и атмосферу тех лет. Набор ингредиентов по мере готовности блюда превращался в видения: отец и два его брата – вот они в Афинах, перебирают от беспокойства четки; бабушка сидит за кухонным столом, покрытым куском линолеума вместо скатерти; жужжание закрывающихся после полудня жалюзи и теплый сонный полумрак; булькающий красный соус. Я думаю, всё дело в укропе. Именно укроп, отсутствующий в других привычных нам блюдах, переносит меня в места из прошлого и собирает воедино размытые за 17 лет воспоминания.

Моему сыну недавно исполнилось шесть лет, и он начал часто спрашивать о деде. Однажды он задал неожиданный вопрос: «А он был толстый?» «Как видишь, он не был худым», — я обнаружил, что старые фотографии могут удовлетворить некоторые его запросы. Но не все. Тут-то на помощь приходила готовка. Теперь же, когда сын спрашивает, каким был мой отец, что ему нравилось, что я о нем помню, я знаю, что показать. «Смотри», —  скажу я и поставлю перед ним тарелку нута со шпинатом. Хотя сын поначалу был скептически настроен по отношению к странным комочкам, сейчас мы наслаждаемся этой совместной трапезой. Он может по-прежнему интересоваться дедом, однако теперь я могу давать более четкие ответы. Каждый раз, когда мы едим нут со шпинатом, частичка нашего общего наследия передается от меня к сыну, как если бы мой отец был всё еще с нами. 

Если бы мой сын решил вдруг узнать, почему его дед начал работать над поваренной книгой, я бы не нашел, что ответить. Временами мне кажется, что так он надеялся восстановить связи со всем тем, что оставил, когда был вынужден переехать в Британию в подростковом возрасте. Как будто рецепты могли приблизить его к местам и людям, почти забытым или почти забывшим его. Вероятно, ему казалось, что тем самым он может познать себя. Я думаю, что это была попытка возродить в памяти прошлое и в результате возродиться самому. 

Может быть, отец ранее не проявлял интереса к своему наследию, потому что боялся признаться в том, что его мучает тоска, многолетняя ностальгия? Размышляя об этом, я особенно остро почувствовал сожаление о его временном изгнании, обо всем том, от чего отец вынужден был отказаться — от возможности жить на родине. Что остается делать мне? Не так уж много. Однако теперь я с необычайной силой чувствую, что обязан узнать отца лучше и передать память о нем следующим поколениям. 

По материалам The New York Times
Автор: Алекс Мошакис
Иллюстрация: Карлотта Фраер

Переводили: Анастасия Боброва
Редактировали: Юлия Мухтасимова