История кофеина и капитализма может оказаться настоящей драмой

«Какой была бы жизнь без кофе?» — вопрошал король Франции Людовик XV. И тут же добавлял: «А какой она стала из-за него?» Сложно подобрать более подходящие слова, описывающие отношения человека и кофе: это своего рода катехизис нашего времени. С одной стороны, кофе — чуть ли не единственная вещь по утрам, которую с нетерпением ждет сонный человек — и которая дает ему хотя бы иллюзию подзарядки и нового начала (что есть жизнь без кофе?). С другой — неизменно наступает момент, когда заряд бодрости куда-то ускользает и оставляет нас наедине с мрачной реальностью (какой стала жизнь из-за кофе?). Большинство из нас не представляет свою жизнь без кофе, хотя культура этого напитка в современной истории возникла только пару десятилетий назад.

Развитие кофе как культуры можно проследить по творчеству несравненного сценариста и комика Ларри Дэвида и его коллег. В ситкоме «Сайнфелд», созданном Ларри Дэвидом и Джерри Сайнфелдом в 1989 году, кофе был лишь напитком, а точнее — невнятной темной жидкостью, которая вполне могла быть и чаем (кстати, у Пола Райзера есть забавное выступление, в котором он называет чай жалким подобием кофе). Затем появился сериал «Друзья», в котором герои частенько собирались в «Центральной кофейне», но не столько ради самого напитка, который готовился в ужасной кофеварке, сколько ради общения. И вот, уже к 2020 году сюжет целого сезона сериала «Умерь свой энтузиазм» разворачивается вокруг противостояния двух кофеен: Mocha Joe’s и Latte Larry’s, открытой главным героем Ларри в отместку за нанесенное ему оскорбление. В сериале довольно подробно описываются особые сорта кофе, и зритель привыкает к мысли, что на самом деле речь идет о целой культуре с собственной драматичной историей, а не просто о терпимом на вкус напитке с кофеином.

Об этом говорят и цифры: Джонатан Моррис в своей недавно вышедшей книге «Кофе: глобальная история» отмечает, что в 1989 году количество кофеен в США исчислялось сотнями, а к 2013 году — уже десятками тысяч, причем в большинстве случаев речь идет о Starbucks. В 1988 году итальянские предприятия по обжарке кофейных зерен экспортировали 12 миллионов килограммов эспрессо, а в 2015 году этот показатель составил уже 70 миллионов. Неудивительно, что за ростом культуры кофе последовал и бум литературы о нем: он происходил волнами, как и развитие любого нового жанра. Сначала появились заметки поклонников этого напитка — «маленького зернышка, изменившего мир» — о потреблении кофе и рецептах его приготовления. Примечательно, что представители кофейной культуры переняли лексику ценителей вина, особенно в том, что касается региона происхождения. Затем настало время одержимых фанатов, которые отказывались от нормальной жизни ради постижения тайн любимого напитка. За ней, наконец, последовала морализаторская литература, рассказывающая о скрытых аспектах кофейной зависимости.

Самой захватывающей книгой, превращающей историю кофе в приключенческий роман, заслуженно считается «Дьявольская чашка» Стюарта Ли Аллена. Этот труд фактически стоит у истоков создания школы ценителей кофе. С гастрономической страстью Энтони Бурдена и искрометностью С.Дж.Перельмана Аллен описывает свое паломничество по святым кофейным местам, от Турции до Эфиопии, и общается с самыми разными людьми: от смотрителя дома-музея Рембо в Хараре до человека, способного изготовить кофе из обжаренных листьев. В поисках истоков появления кофеен Аллен наполняет свой рассказ деталями, к примеру: «Каждый пытался отговорить меня ехать на ночном поезде из Коньи в Стамбул. Мне сказали, что он идет в два раза дольше, чем автобус (нонсенс), что это небезопасно (бред) и что там настолько жарко, что однажды одежда пассажиров загорелась (а вот это уже правда)». Книга также насыщена интересными антропологическими подробностями:

В культуре Оромо (западная Эфиопия) сходство кофейных зерен с женскими гениталиями породило церемонию с сексуальным подтекстом бун-калле […] После очистки бобов от кожуры их погружают в горячее масло и мешают специальной палкой, называемой даннаба (что означает «пенис»)… Во время помешивания читается молитва, пока зерна с громким хлопком не лопаются от жары. Этот звук сравнивают с криками, которые звучат в момент появления на свет ребенка, или с криком умирающего.

Несмотря на всю причудливость и местами излишнее количество деталей, книга успешно доносит до читателя главную информацию о кофе. Он бывает двух сортов: благородная арабика и более простая в выращивании робуста. Кофе лучше всего чувствует себя в гористой местности и, подобно виноградникам, способен приживаться в неблагоприятной среде каменистых и вулканических почв на склонах гор. Кофе пережил свой расцвет в исламских странах в Средневековье в качестве замены алкоголя, а затем проник из Турции в западные страны, где кофейня стала обителью просвещения, а в далекой Исландии — и вовсе приобрела священное значение. Через всю книгу красной нитью тянется простая идея Аллена: каждый жаждет кофе. И, хотя порой это желание доходит до абсурда, оно само по себе хорошо. Жаждать что-то — значит жить.

Впрочем, повеселились и хватит. Вскоре пришло время коррективной и морализаторской литературы. Книга Августина Сэджвика «Coffeeland: One Man’s Dark Empire and the Making of Our Favorite Drug» рассказывает нам историю, не сильно отличающуюся от повествований о колумбийском кокаине и нарко-терроризме. По мнению автора, кофе — это лишь очередной продукт капитализма, производимый благодаря рабству и впариваемый акулами бизнеса податливому пролетариату. Американцы под давлением маркетинга и псевдонаучной пропаганды увеличивают потребление кофе, в то время как нищие крестьяне на кофейных плантациях Сальвадора умирают от ужасных условий труда. Северная и Центральная Америки стали «кофелэндом», разделившись на крестьянство, производящее наркотик, и потребляющий его пролетариат.

Главная идея подобной литературы проста: культура кофе, способствовавшая европейскому Просвещению, досталась нам ценой эксплуатации человеческого труда. На это, к примеру, указывает Энтони Уайлд в своей книге «Кофе: темная история». Даже почитатель кофе Стюарт Аллен не скрывает: выращивание и сбор кофейных зерен — это тяжкий и неблагодарный труд. В нашем сознании четко разделены охота и земледелие, и если вокруг первого еще витает романтический ореол погони, то в массовом сельском хозяйстве нет ничего хорошего, какой бы ценной ни была его продукция. «Георгики» Вергилия — пропагандистская поэма, восхваляющая сельское хозяйство — показывает, как скромность, аскетизм и рутина безрадостной жизни фермера держат на своих плечах всю цивилизацию. Однако массивная система эксплуатации простирается далеко за пределы сельского хозяйства, о чем подробно рассказывает Сэджвик и упоминает Уайлд. Похожую историю рассказал и Сидни Минц в своей знаковой монографии 1985 года «Сладости и власть». Как сказал шекспировский герцог, «сладость — это источник горя»; «а горе — это источник сладости», — отвечает ему Минц. Сахар, подсластивший жизнь европейцев, отравил жизни людей, занимавшихся его производством.

Труд Сэджвика чрезвычайно подробен и обширен: он повествует о политической истории США, не говоря уже об истории американского завтрака. В основном же внимание автора сконцентрировано на истории Сальвадора, где в начале 20 века под руководством талантливого эмигранта из Великобритании по имени Джеймс Хилл производство кофе начало приобретать промышленные масштабы. Хилл, родившийся в двадцатых годах 19 века в Манчестере, на родине британской индустриальной революции, фактически ввел крепостное право для сальвадорских крестьян. Осознав, что в существовавших тогда экономических реалиях деньги мало что значили для них, Хилл «использовал натуральное вознаграждение, чтобы привлечь людей» к работе на него: «он предлагал дополнительную половину дневного рациона, тортилью или бобы за выполнение заданий. Дополнительные рационы также выдавались на завтрак: это стимулировало работников приходить раньше 6 утра, поскольку ровно в это время заканчивалась выдача еды и начиналась работа». Хилл эксплуатировал труд сальвадорцев с одержимостью Фицкарральдо (главный герой одноименного фильма, одержимый идеей построить оперный театр в родном городе — прим. Newочём). Он не привлекал к работе на плантациях детей, но использовал их в качестве посыльных, обращаясь с ними как с заложниками: их благополучие зависело от хорошей работы их родителей. Пожилые же люди выполняли роль шпионов и должны были сообщать о бездельниках среди крестьян.

Сэджвик признает, что эта программа была не столь всеобъемлющей, как могло показаться. Так как индустрия выращивания кофе развивалась семимильными шагами, крестьяне могли уйти на соседнюю плантацию с лучшими условиями. Но, учитывая склонность капитализма подавлять конкуренцию — правда, известная Джону Кеннету Гэлбрейту и Карлу Марксу, — кофе перешел в ведение олигархии. В итоге под покровительством сложной программы американских инвестиций на кофейных плантациях Сальвадора стали доминировать легендарные «четырнадцать семей». Когда в 1932 году в стране началось крестьянское восстание под предводительством коммуниста Фарабундо Марти, их подавляли тысячами, а лидеров, включая Марти, казнили без суда и следствия. (Группа партизан под именем Марти пятьдесят лет спустя подорвала центральноамериканскую политику Рональда Рейгана).

Оригинальность и масштаб работы Сэджвика заключаются в том, что он последовательно рассматривает динамику отношений между производителем и потребителем — крестьянином из Центральной Америки и пролетарием из Америки Северной — не просто как связь между эксплуатируемыми и эксплуатирующими, а как промышленную созависимость двух классов, оба из которых обслуживаются капитализмом. Целью производства кофе как продукта капитализма, по мнению Сэджвика, было «лишение возможности потребления непродуктивной пищи — образа жизни, который превращался в наличные». Американские рабочие были вынуждены пить кофе, так как крестьяне из Средней Америки были вынуждены его производить. Кофейное лобби покупало научные исследования, призванные продать американским промышленникам идею о том, что кофеин является идеальным средством повышения производительности труда. Один из производителей предлагал кофе бесплатно, потому что, согласно одному из отраслевых рекламных материалов, гарантировал, что рабочие будут оставаться в пиковой форме, сохраняя «утреннюю производительность» весь день. Если вера — опиум для народа, то кофе — это его стимулятор. Сэджвик предполагает, что ищущие прибыли боссы умышленно пристрастили американских рабочих к кофейным напиткам — история, напоминающая о распространении опиоидов наркоиндустрией в те же массы, но уже столетие спустя.

Несомненно, Сэджвик понимает, что реальная история кофеина и экономики капитализма намного сложнее. Известные «рационализаторы» промышленного труда, в том числе Фредерик У. Тейлор, считали, что потребление кофе больше отвлекает, чем заряжает энергией. Тейлор, с его подходом к человеческой физиологии, встал на сторону критиковавших кофе создателей сухого завтрака Джона Харви Келлога и К. У. Поста. Сэджвик предполагает, что тогда производителями кофе велась чересчур навязчивая пропаганда. При этом, как и многие радикальные историки, Сэджвик страстно любит детали — но ему не хватает иронии. В то время обычные люди смотрели рекламу с такой же легкостью, как и академические историки. Никто, услышав, что некий Chock Full o’Nuts — это «кофе, посланный нам небесами», никогда бы не поверил, что это действительно так.

Подход Сэджвика может показаться очень либеральным, но факты свидетельствуют о том, что социалистические модели производства едва ли могли «очеловечить» спрос на сельскохозяйственный труд. Проблема, как выясняется, заключается в порабощении монокультуры планетарного масштаба. Растиражированное сельское хозяйство — вот он, первородный порок современности. Как подчеркивается в истории кофе в изложении Морриса, после победы над США Вьетнам стал одним из главных государств-поставщиков, собирающим огромные урожаи дешевой робусты: сначала для стран-сателлитов СССР в Восточной Европе, а затем и для мирового рынка. Страной-поставщиком, где процветал крестьянский труд и происходила чудовищная деградация экосистем высокогорных кофейных плантаций страны. Чем бы это ни было, речь явно не шла о торжестве капитализма.

Сэджвик, следуя традиции протестной литературы, в большей степени черпает вдохновение в трудах Уильяма Блейка, нежели Маркса: он видит человечество прикованным к беговой дорожке послушания, ведущей к забвению. Его книга наполнена ностальгическими проблесками грез о древней Центральной Америке — раем до Колумба и Хилла, — а где-то на горизонте видится новый порядок, в котором «продовольственный суверенитет» возникает как «прямой упрек устройству современного мира […] тормозя международную кофейную экономику, отрезав главный механизм связи между людьми, которые работают с кофе, и теми, кто его потребляет». Общины в сельских районах Сальвадора оставят в покое, чтобы они наконец занялись «сбором диких фруктов, выращиванием помидоров и ежевики, кукурузы и бобов, разведением цыплят, охотой и рыбалкой, приготовлением пищи с семьей, кормлением детей, общением с соседями, встречами с друзьями, и приемами пищи в любое время, когда им этого захочется».

Более сбалансированный и не столь радикально критический взгляд на кофе предлагает в своей аудиокниге «Кофеин» Майкл Поллан. В отличие от пылкого энтузиазма, которым была пронизана его последняя книга «Как изменить свое мышление», на этот раз он демонстрирует неоднозначное отношение к «волшебным зернам». Признавая благотворное воздействие кофе на продолжительность жизни и его удивительный целебный эффект, Поллан в то же время на собственном примере рассказывает, как борьба с зависимостью от кофе может стать шагом на пути к самопознанию: оказывается, именно кофе заставлял его просыпаться по утрам и садиться за работу. Поллан говорит о кофе как о чудотворном энергетическом наркотике — кокаине для простых трудяг — но, в то время как другие преимущественно воспринимали европейские кофейни как семена Просвещения, он, как и Сэджвик, фокусируется на том, как кофе регламентирует наш распорядок дня. Поллан утверждает, что, несмотря на его пользу, кофе нарушает режим сна. Человек, впавший в зависимость от кофе — будь он принц или нищий — должен решить для себя, может ли сон принести больше пользы, чем разрушающий его кофеин.

Фанатам кофе надеяться особо не на что. Приходится снова обратиться к трудам Стюарта Ли Аллена: хотя они не столь полемичны, в них можно найти рациональное зерно. Это древняя практика получения удовольствия, понимаемая как нечто, что мы бесконечно отвоевываем у боли — или, по словам Святого Августина, у первородного греха. В конечном счете, большинство удовольствий связаны с чьей-то болью — или возможностью, что кому-то придется ее испытать. Секс исторически был опасен для жизни из-за связанных с ним болезней, жестокого обращения, а для женщин — еще и из-за высокого риска рождения ребенка. Целью хорошей жизни должно быть не осуждение удовольствий, а минимизация боли. При некоторых занятиях боль кажется настолько нормальной, что мы уже не можем получать удовольствие: в их числе можно назвать корриду, бокс, фуа-гра и футбол. В остальном же мы верим, что нам удастся продолжить получать удовольствие и облегчить страдания.

На самом деле, усилия по «очеловечиванию» культуры выращивания кофе в Сальвадоре продолжаются, и, хотя, казалось бы, успех в основном достигается на периферии, именно из таких мелочей обычно и рождается победа. Сертификация цепи поставок Rainforest Alliance, сертификация «bird-friendly» и прочие подтверждающие документы — не просто украшение на этикетке, когда речь заходит о защите окружающей среды. Несколько кооперативов в Сальвадоре при поддержке энергичных активистов организации Equal Exchange — пионера честной розничной торговли кофе — сейчас производят хороший кофе в гуманных условиях, а лучшие из них поощряют производство большого зерна пакамары, гибрида, из которого получается уникальный «маслянистый» кофе.

Сама жизнь предполагает вовлеченность в жестокость этого мира — этому нас учит и буддизм, и христианство, а выбор отшельника удалиться от мира соблазнов и достижений, как показывает практика, способствует разрушению гуманистического общества, а не его укреплению. Лучший способ удовлетворить аппетит покупателя и увеличить благосостояние производителя — поднять цены, сделать удовольствие дороже. Но одно дело просить людей платить больше за выращенную говядину или выросший в тени кофе, и совсем другое — сказать, что полученное ими удовольствие на самом деле не удовольствие, а ядовитый продукт коварного заговора. Второе вряд ли будет способствовать проведению социальных реформ.

Кофе был, пожалуй, первым бесхитростным символом интернационализма. В семнадцатом веке население Исландии открыло для себя кофейные бобы и вполне счастливо к ним пристрастилось. Какую бы книгу про кофе вы ни взяли в руки — вне зависимости от ее тона — в ней обязательно будут упоминаться какие-нибудь события из всемирной истории. Чему бы нас ни учил нынешний кризис, ясно одно: самодостаточность никогда не станет панацеей от страданий. Никто из нас не самодостаточен, потому что никто из нас не является в полной мере самим собой — и то, что верно для каждого из нас, верно и для нации. Неважно, считаете ли вы кофе идеальным рекреационным наркотиком, который можно принимать, сидя в стамбульской кальянной или в эфиопском ресторанчике, или видите его как темную историю эксплуатации от сальвадорской плантации до сборочного конвейера в Детройте — вы неумолимо втянуты во всемирную историю. На нашей тесной планете невозможно не поддерживать политику злостных продавцов и их бесконечное соревнование за прибыль. То, что происходит в одном месте, моментально отзывается в другом. Летучая мышь может заразить панголина (ящер из отряда плацентарных млекопитающих — прим. Newочём) в Ухане — и мир никогда не будет прежним. Ни одно кафе не является самостоятельным островом, который может существовать без оглядки на окружающий мир, и ни один латте не может продаваться только «У Ларри». Это урок, который стоит запомнить. 

По материалам The New Yorker
Автор: Адам Гопник
Иллюстрация: Илья Мильштайн

Переводили: Вера Баскова, Екатерина Егина
Редактировала: Софья Фальковская