Среднее время прочтения — 14 мин.

Люди скучают веками, если не тысячелетиями. Сегодня это чувство может быть самым неистовым, и существует целая научная сфера для его изучения.

Проведем быстрый опрос: среди всего, что вы испытывали за последние пару дней, сталкивались ли вы с чувством скуки? Кажется, ее нужно по умолчанию отрицать, когда страна вокруг бурлит. Американский заговор разрастается с каждым часом. Нужно быть внимательными. Но, как и многие неудобные человеческие ощущения, скука овладевает нами в неподходящие моменты. И в некотором смысле психологическое заточение человека во время пандемии было благодатной почвой для скуки — или, по крайней мере, для беспокойного и зудящего чувства бессилия, которое может быть очень похоже на нее.

Скука, по определению Толстого, — это «желание желаний». Психоаналитик Адам Филлипс, описывая чувство, которое иногда внезапно накрывает детей, как колючее покрывало, развивает это понятие: скука — это «состояние анабиоза, в котором всё начинается и ничего не происходит, настроение рассеянного беспокойства, которое содержит это крайне абсурдное и парадоксальное желание, желание желания». В книге «Вон из моей головы: психология скуки» (англ. Out of My Skull: The Psychology of Boredom) нейробиолог Джеймс Данкерт и психолог Джон Д. Иствуд точно описывают ее как когнитивное состояние, имеющее нечто общее с синдромом «на кончике языка» — ощущением, когда чего-то не хватает, хотя мы не можем точно сказать, чего именно.

Данкерт и Иствуд не одиноки в своем подходе. За последние пару десятилетий расцвела целая область исследований скуки. Ей посвящают конференции, семинары, симпозиумы, заседания и статьи с названиями вроде «В поисках осмысленности: ностальгия как противоядие от скуки» (знакомо) и «Скука съедает: потребление пищи во избежании осознания скучающего себя») (определенно знакомо). И, конечно же, не стоит забывать о «Сборнике исследований скуки» с соответствующим флегматичным подзаголовком «Рамки и перспективы». 

У феномена скуки есть своя история, набор социальных детерминант и, в частности, резкая ассоциация с современностью. Досуг — одно из обязательных условий скуки: люди должны быть весьма свободны от необходимости добывать средства к существованию, чтобы иметь свободное время, которое требует заполнения. Современный капитализм расплодил развлечения и продукты потребления, одновременно подорвав духовные источники смысла, которые когда-то формировались у людей сами собой. Росли ожидания, что жизнь будет (по крайней мере, на какое-то время) забавной, а люди — интересными, и, когда этого не происходило, возникало разочарование. В промышленном городе работа и досуг были разделены не так, как в традиционных общинах, и сама работа часто была более монотонной и упорядоченной. Более того, как отмечает политолог Эрик Рингмар в своей работе, включенной в «Сборник исследований скуки», скука часто появляется, когда мы вынуждены отвлекаться, а в современном городском обществе гораздо больше вещей, которые завладевают вниманием — гудение фабрик, школьные звонки, светофоры, офисные правила, бюрократические процедуры, школьные лекции (или созвоны в Zoom).

Шопенгауэр и Кьеркегор считали скуку особым бичом современности. Сам жанр романа 19 века возник отчасти как противоядие от скуки, которая часто давала толчок его сюжетам. Кем же была Эмма Бовари, представленная обществу в 1856 году, если не скучающей — по своему трудолюбивому мужу, по провинциальному существованию, по самой жизни — когда она не проявляла сверкающих красок вымысла? Обломов (одноименный роман Ивана Гончарова вышел спустя три года после романа Гюстава Флобера) — лишний человек в старинном феодальном поместье, проводящий время с семьей в густом молчании и приступах заразительной зевоты. Хотя в английском языке в 18 веке можно было быть «скучным», один из первых документально подтвержденных случаев использования существительного «скука» приходится только на 1852 год — Диккенс использовал его в романе «Холодный дом» для описания субъективного чувства, терзающего метко прозванную Леди Дедлок (dedlock в переводе с английского — тупик, застой — прим. Newочём).

Хайдеггер, один из наиболее выдающихся теоретиков скуки, выделил три вида: обычную скуку — скажем, вызванную ожиданием поезда; скуку как глубокое недомогание, которое он связывал не с современностью или каким-либо конкретным опытом, а с самим человеческим состоянием; и невыразимый дефицит чего-то безымянного, что кажется нам совершенно знакомым. «Нас приглашают на званый обед. На столе обычная еда, идет обычная застольная беседа, — пишет Хайдеггер. — Всё не только вкусно, но и со вкусом». В этом событии не было ничего неудовлетворительного, и всё же, вернувшись домой, неожиданно осознаешь: «Мне было скучно после этого вечера». 

Признаки скуки можно найти задолго до ее расцвета в середине 19 века. Еще Сенека выявил taedium vitae — настроение, похожее на тошноту, вызванное размышлениями о безжалостной цикличности жизни: «Как долго все будет по-прежнему? Несомненно, я буду бодрствовать, я буду спать, я буду голоден, мне будет холодно, мне будет жарко. Неужели этому нет конца? Неужели все идет по кругу?». Средневековые монахи были склонны к унынию — «своего рода необоснованному смятению ума», как писал затворник Иоанн Кассиан в 5 веке. Тогда монахи не могли делать ничего, кроме как входить в кельи и выходить из них, печалясь, что «никто из братьев» не приходит их навестить, и глядеть на солнце, которое «как будто слишком медленно садится». Как отмечают ученые, уныние очень похоже на скуку (как и на депрессию), хотя оно сопровождается некоторым порицанием: уныние считалось греховным, потому что делало монаха «праздным и бесполезным для всякой духовной работы». Тем не менее, это были уникальные предвестники чувства, которое позже станет более повсеместным. В этих ранних воплощениях скука была «незначительным явлением, свойственным монахам и знати», пишет Ларс Свендсен в «Философии скуки». На самом деле это было чем-то вроде «показателя статуса», поскольку уныние, казалось, поражало только «верхние эшелоны общества». 

Звучит убедительно, хотя я подозреваю, что некое субъективное чувство монотонности является все же базовой эмоцией — наравне с радостью, страхом или гневом. Конечно, даже средневековые крестьяне иногда смотрели вдаль и вздыхали над своей ячменной похлебкой, мечтая о следующем деревенском празднике и чуточке карнавального хаоса. В последние годы нечто наподобие скуки ученые исследовали и подтвердили у животных из контрольных групп, что, казалось бы, доказывает, что это полностью социальная конструкция. (Это определенно похоже на скуку, которая одолевает моего гиперактивного пса, когда он тащит журнал с кофейного столика, всегда проверяя сначала, не заметил ли его кто-нибудь из людей, и бегает с ним по дому, чтобы мы его догоняли.) Классицист Питер Тухи в своей книге «Скука: живая история» предлагает полезное решение спора между теми, кто говорит, что скука является основным преимуществом (или дефектом) человечества, и теми, кто говорит, что это вторичный продукт современности. Он утверждает, что мы должны различать простую скуку — которую люди (и животные), вероятно, испытывали изредка — и «экзистенциальную скуку», чувство пустоты и отчуждения, которое простирается за рамки минутного умственного утомления и которое, возможно, не входило в эмоциональный лексикон многих людей до последних двух столетий, когда философы, писатели и социальные критики помогли определить его.

Исторически сам диагноз скуки содержал в себе элемент социальной критики (особенно при капитализме). Философ Теодор Адорно утверждал, что досуг изначально формируется «социальной целостностью» — и «прикован» к работе, ее предполагаемой противоположности: «скука — это часть жизни, которая существует под принуждением к труду и под строгим разделением труда». Так называемое свободное время — необходимые хобби и выходные дни, уравновешивающие холодно систематизированные рабочие будни капиталистической экономики, — на самом деле является признаком нашей несвободы. Дэвид Гребер в своей авторитетной книге «Бредовая работа» утверждает, что масштабное расширение административных рабочих мест — в пример он приводит «новые отдельные отрасли», такие как финансовые услуги и телемаркетинг — означает, что «огромные группы людей, в частности в Европе и Северной Америке, тратят время на задачи, которые, как они втайне считают, на самом деле не нужно выполнять». Результатом может быть душераздирающее мучение. То, что Адорно назвал «объективной тупостью», близко к этому, хотя Гребер предупреждает: «там, где для одних бессмысленность обостряет скуку, для других она обостряет беспокойство». В панк-музыке скука использовалась для побуждения к квазиполитическому восстанию —  например, The Clash, которым так наскучила жизнь в США (имеется в виду песня I’m So Bored With the U.S.A. — прим. Newочём), или Waiting Room группы Fugazi, где время течет сквозь пальцы, как вода, заставляя лирического героя терять терпение к нынешнему миру.

Но в то время как социальные критики могут наделить скуку определенным мощным зарядом, многие люди преуменьшают или отрицают свой собственный заурядный опыт. Возможно, это ошибка системы, но больше похоже, что это наша ошибка. Скука — это определенно не притягательное состояние. Ему «не хватает очарования меланхолии, которое ассоциируется с традиционной связью меланхолии с мудростью, утонченностью и красотой», — замечает Свендсен. Апатия была бы его элегантной кузиной-иностранкой, облаченной в черное, но вы не часто услышали бы, как даже самые претенциозные эстеты жалуются на нее. Депрессия имеет связь со скукой («Противоположностью депрессии является не счастье, а жизненная сила», — писал Эндрю Соломон), однако она рассматривается как клиническое, химически обусловленное явление, и, вероятно, в отличие от хронической скуки, в ней легче признаться во многих социальных ситуациях. Если вам скучно, вы вполне можете быть скучным человеком.

Психолог Сэнди Манн в своей книге 2016 года «Наука о скуке» утверждает, что «скука — это „новый“ стресс»: люди неохотно признаются, что скучают — как когда-то они не решались признаться в стрессе, но, возможно, испытывали его. Но я сомневаюсь, что скука когда-нибудь станет такой же обыденной жалобой, которую вы бросаете знакомому в очереди в Starbucks. Признаться в том, что вы напряжены — значит показать, что вы востребованы, заняты, очень важны. Если же вы скажете, что вам скучно — это прозвучит, будто вам не хватает воображения, находчивости или удачи иметь работу, которая отражает ваши «пристрастия» — как когда вы были ребенком, и взрослые раздражались, если вы жаловались на то, что вам нечего делать.

«Жизнь, друзья, скучна», — гласит «Сновидческая песнь 14» Джона Берримана. 

«Мы не должны так говорить.
Ведь небо вспыхивает, великое море тоскует,
мы сами вспыхиваем и тоскуем,
и более того, моя мать говорила мне еще мальчиком (постоянно):
„Хоть раз признаться, что тебе скучно,
значит показать, у тебя нет
внутренней силы“». 

Хотя скука больше не кажется большинству людей грехом, как уныние средневековым монахам, тень стыда всё еще падает на нее, особенно когда в появлении скуки нельзя обвинить работу, поскольку ее приходится терпеть, чтобы оплачивать счета. Чувство скуки, появляющееся чаще, чем изредка, по большому счету кажется мелкой раздражительной трудностью, своего рода блаженной отстраненностью от мира, которую необходимо срочно побороть (и в то же время нам предлагают бесконечные потоки отвлекающих развлечений).

Толкование скуки — это одно, но совсем иное — ее оценка. В 1980-х годах два психолога-исследователя из Орегонского университета, Норман Сандберг и Ричард Фармер, разработали шкалу склонности к скуке, чтобы оценить, как быстро человеку становится скучно в целом. Семь лет назад Джон Иствуд помог разработать шкалу для измерения того, насколько скучно человеку в данный момент. В последние годы специалисты по изучению скуки проводили полевые исследования, в ходе которых они просили людей вести дневники в повседневной жизни, фиксируя случаи естественно возникающей апатии. (Результат этих новых методов был находкой для исследований скуки — Манн ссылается на коллег, с которыми она сталкивается в «цепочке скуки».) Но многие исследования предусматривают стимулирование чувства скуки в лабораторных условиях, обычно в экспериментах со студентами, с целью изучить, как этот эмоциональный аналог серого экрана с помехами влияет на людей.

Создание скучного контента является задачей, к которой ученые подходят с некоторой изобретательностью, а в результате получается своего рода унылая комедия. Например, один из выпускников университета Ватерлоо Джеймс Данкерт снял чрезвычайно скучное короткое видео, чтобы утомлять людей в исследовательских целях. В нем двое мужчин бесцельно развешивают белье на металлическую сушилку в маленькой пустой комнате, бормоча разные банальные вещи (например, «Вам нужна прищепка?»). Другие исследователи заставили участников эксперимента посмотреть учебный фильм об управлении рыбными фермами или переписать цитаты из справочной статьи о бетоне. Затем исследователи имели возможность проверить, какое количество участников захотели перекусить чем-то нездоровым (в одном из таких исследований — достаточно большое количество).

Современные исследователи скуки, помимо сбора статистики, занимаются теми же экзистенциальными вопросами, которые волновали философов и общественных критиков в прошлом. Некоторые из них утверждают, что скука возникает из-за нехватки смысла: мы не можем оставаться заинтересованными в том, что мы делаем, когда это нас по сути не волнует. Представители другой школы мысли уверены, что скука — это проблема внимания: если задача либо слишком трудна для нас, либо слишком проста, сосредоточенность пропадает, а голова перестает работать.

Данкерт и Иствуд утверждают, что «скука возникает тогда, когда мы попадаем в головоломку желаний. В такой ситуации у нас возникает желание сделать что-нибудь, но в то же самое время мы не хотим ничем заниматься. Или когда при занятии умственным трудом наши способности, навыки и таланты остаются не реализованными». Эрин Вестгейт, социальный психолог из Университета Флориды, предположила, что оба этих фактора — недостаток смысла и отсутствие внимания — играют независимую и примерно равную роль в том, чтобы нас утомлять. Я посмотрела на это так: какое-то занятие может быть монотонным, например, в шестой раз вы читаете сказку про заиньку своему ребенку, который никак не может заснуть, или вот уже второй час рассылаете письма для политической кампании, которая вам действительно небезразлична — но эти занятия в некой степени значимы для вас, потому не обязательно скучны. Или же какая-то деятельность может быть увлекательной, но бессмысленной — пазл, который вы собираете во время карантина, или седьмая серия случайно выбранного сериала, который вас затянул. Если занятие одновременно и имеет какой-то смысл, и является увлекательным, то это — настоящая находка, в противном случае вы — обладатель билета в один конец в Скукоград.

Когда современные исследователи пишут книги по психологии скуки для широкого круга читателей, они часто перенимают бодрый информативный тон, делая большой акцент на самопомощи. Это кардинально отличается от строгой феноменологии и антикапиталистической критики, на которые ссылались философы, когда они рассматривали природу скуки. Психологи анализируют скуку не с точки зрения политики и общества, а предлагаемые ими решения в основном индивидуальны: Данкерт и Иствуд призывают нас не поддаваться искушению «просто развалиться на диване с пачкой чипсов» и вместо этого найти такие занятия, которые придают чувство свободы действий и переориентируют нас на достижение наших целей. В их высказываниях чувствуется некое осуждение, ведь просмотр телевизора, по их мнению, практически всегда является неполноценным видом деятельности, независимо от потребляемого контента. Что еще более важно, они практически не уделяют внимание структурным трудностям, с которыми могут столкнуться люди, установив контроль над своим временем или управлением своей жизнью в целом. И не обязательно быть Адорно, чтобы быть готовым к этим трудностям. Как пишет Патрисция Майер Спакс в книге «Скука: литературная история состояния души», скука, представленная в виде «банальной эмоции, которая может упростить наш мир», подразумевает «такое положение вещей, при котором человеку отводится всё больше значения и все меньше власти».

Если вы ищете некоторые практические способы разнообразить чересчур утомительные занятия, кое-какие идеи на этот счет можно найти в исследованиях скуки. Они могут быть особенно полезными в отношении феномена скуки в учебных заведениях. По результатам опроса, проведенного среди студентов американских колледжей в 2012 году, более 90% респондентов во время занятий пользовались смартфонами или другими устройствами, а 55% объяснили это тем, что им было скучно. В статье 2016 года было установлено, что для большинства американцев активность, связанная с наибольшим количеством скуки, является учеба. (С наименьшим — спорт или другая физическая активность.) По результатам исследований, проведенных Сэнди Манн и Эндрю Робинсоном в Англии, среди наиболее скучных учебных занятий были уроки информатики, в то время как наименее скучными были старомодные дискуссии в группах. Манн в книге «Наука о скуке» делает важные замечания о двух занятиях, которые помогают меньше скучать во время учёбы — прослушивание музыки и рисование каракулей. По ее словам, каракули (которые также работают на утомительных совещаниях) — это «на самом деле очень умная стратегия мозга, которая помогает нам получить именно тот необходимый уровень дополнительной стимуляции, чтобы не скучать, но который позволяет нам держать ухо востро и следить за происходящим вокруг». Учебная скука может быть и связана с возрастом: исследования, в рамках которых скука изучалась на протяжении всей жизни, показали, что для большинства людей она достигает своего пика в позднем подростковом возрасте, затем начинает падать и достигает минимума у людей возраста 50 лет, и немного поднимается после этого (возможно, удручающе, потому что люди становятся более социально изолированными или более когнитивно неполноценными).

В книге «Вон из моей головы» уделяется значительное внимание вопросу о том, что нас как живых существ заставляет делать скука. В последние годы стало модным поощрять скуку как стимул к творчеству и рекомендовать больше ее всем людям, но в особенности детям. Например, такой совет можно найти в книге Мануш Зомороди 2017 года «Разреши себе скучать. Неожиданный источник продуктивности и новых идей».

Данкерт и Иствуд разрушили это предложение-мечту. Они утверждают, что эмпирических доказательств того, что скука порождает креативность, не так уж и много. Одно из исследований показало, что когда людям становится скучно в лаборатории (чтение чисел вслух из телефонной книги было здесь выбрано как средство для утомления), они с большей вероятностью преуспевали в стандартном задании, которое психологи используют для оценки креативности, когда испытуемым нужно придумать как можно больше применений для пары пластиковых стаканчиков. Довольно слабые аргументы. Когда люди желают, чтобы нам всем было скучно чаще, или утверждают, что у детей слишком много занятий и развлечений, они скорее всего подразумевают, что было бы здорово иметь больше свободного времени, в идеале не связанного с электронными устройствами, чтобы позволить разуму витать в облаках или погрузиться в задумчивость — и такого рода мечтания вовсе не скучны.

Как и некоторые другие исследователи, которых я читала, Данкерт и Иствуд не могут не сослаться на несколько сенсационных историй, которые якобы иллюстрируют ужасающие последствия чувства скуки. В них люди, совершившие какое-то чудовищное преступление, утверждают, что они сделали это потому, что им было скучно. Но эти истории не проливают свет на феномен в целом. Скука является вероятным источником некоторых более распространенных социальных проблем. Вийнанд Ван Тилбург и Эрик Игу поддерживают теорию, согласно которой скука возникает в связи с отсутствием смысла. Они провели исследования, демонстрирующие, что скука усиливает у людей чувство групповой принадлежности и их пренебрежительное отношение к «аутсайдерам», а также укрепляет политические взгляды. Но Данкерт и Иствуд вскользь говорят о том, что скука не является ни хорошей, ни плохой, ни про- или антисоциальной. Она больше похоже на тревожный сигнал, который призывает человека сделать что-нибудь интересное, чтобы его устранить. Отправитесь ли вы на свалку, чтобы разгромить свою машину, или станете волонтером в столовой для бездомных, зависит от вас.

Они делают столь же умеренное и общепринятое замечание, когда погружаются в рассуждения о том, может ли скука усиливаться на современной стадии развития позднего капитализма. Неужели нам стало скучнее с тех пор, как потребительские технологии стали появляться повсеместно, и у нас начались проблемы с концентрацией внимания? Неужели мы теперь в меньшей степени способны переносить ощущение скуки, когда все меньшее количество людей оказываются в классически скучных ситуациях — в очереди или в приемной врача — без смартфона и всех его приложений? Исследование, опубликованное в 2014 году и позднее проведенное повторно, показало, насколько трудно людям сидеть в комнате в одиночестве и просто размышлять, даже в течение 15 минут. Две трети мужчин и четверть женщин предпочли бы ударить себя током вместо того, чтобы вообще ничего не делать, даже несмотря на то, что им было позволено проверить заранее, каково это — получить удар током, и большинство из них сказали, что заплатят деньги, чтобы не испытывать это снова. (Когда эксперимент проводился дома, треть участников признались, что жульничали, украдкой, глядя в свой мобильный телефон или слушая музыку.) Интересно, если бы исследование проводилось в прошлом, до того, как мы так редко оставались в одиночестве без наших устройств, испытуемые так же быстро решились бы получить удар током? Эрин Уэстгейт, которая была одним из авторов исследования, развила более глубокий интерес к тому, как можно побудить людей наслаждаться мыслительным процессом, что показалось мне крайне сложной задачей. Но Уэстгейт сказала, что ее исследования показали, что это возможно — например, можно побудить людей планировать то, о чем они будут думать в случае, если они окажутся в одиночестве.

Поскольку, по мнению Данкерта и Иствуда, скука во многом является вопросом недостатка внимания, всё, что препятствует концентрации, и всё, что заставляет нас быть только частично вовлеченными, как правило, только усиливает это чувство. «Другими словами, технологии не имеют себе равных по своей способности привлекать и удерживать наше внимание, — пишут они, — и кажется вполне реальным, что наша способность сознательно контролировать наше внимание просто может ослабеть в связи с недостаточным использованием этого навыка». Однако они также говорят, что нет каких-либо долгосрочных исследований, которые могли бы сказать нам, скучают ли люди сейчас в большей или меньшей степени, чем раньше. В опросе Института Гэллапа 1969 года, на который они ссылаются, поразительные 50% опрошенных отметили, что их жизнь была «рутинной или даже довольно скучной». Их жизнь, а не рабочий день. К сожалению, при последующих опросах этот вопрос не задавался.

В исследовании, в котором изучались эмоциональные реакции на карантин в Италии, люди называли скуку вторым по значению негативным аспектом самоизоляции. Отсутствие свободы было для них более отрицательным фактором, чем нехватка свежего воздуха. В мартовской статье Washington Post исследователи скуки проанализировали положительные стороны пандемии. Станет ли скука вопреки ожиданиям возможностью для творческой перезагрузки или же она станет обыденностью, а ее новый «спутник», карантинная усталость, приведет к рискованному, саморазрушительному или антисоциальному поведению? Уэстгейт, которая самостоятельно начала онлайн-исследование фиксированного состояния скуки и реакции людей на нее во время карантина, сказала мне, что она думала, что пандемия COVID-19 действительно является чем-то вроде естественного эксперимента. Обычно люди находятся в состоянии скуки около получаса в день, так что было трудно застать их врасплох, но сейчас это может быть проще.

Если же скука возникает при отсутствии смысла, то ограничения, которые накладывает на нас пандемия, могут и не казаться скучными. (Вызывающие тревогу, эмоционально истощающие, сопряженные с неопределенностью, да.) Если сейчас вы ведете более ограниченный образ жизни, по крайней мере, вы, вероятно, делаете это с целью не допустить распространение вируса и спасти жизни людей. И то небольшое количество доброты, которое мы проявляем по отношению к людям, с которыми оказались под одной крышей и которое они проявляют по отношению к нам, имеет определенное значение для них.

Но есть и нечто успокаивающее и человечное в отстаивании своего права жаловаться на скуку в тяжелые времена, что по сути является неумолимой тоской по обыкновенной яркости и разнообразию жизни. В своей книге Франческа Уэйд приводит цитату историка Эйлин Пауэр 1939 года: «О! Чтоб эта проклятая война закончилась. Скука, сопряженная с ней, невероятна. Мой разум был задут, как свеча. Я не что иное, как воплощение ворчания, как и все остальные». Но иногда именно ворчание сохраняет нам жизнь.

По материалам The New Yorker
Автор: Маргарет Талбот 
Иллюстрация: Джефф Макфетридж

Переводили: Елена Константинова, Эмма Ягмурова
Редактировала: Анастасия Железнякова