Среднее время прочтения — 9 мин.

Путешествие к самому отдаленному уголку Аляски

Остров Святого Матвея считается самым отдаленным уголком Аляски. Затерянный в Беринговом море на полпути к Сибири, он удален от ближайшего населенного пункта на 240 км, а это примерно сутки в пути на корабле. Выглядит остров довольно мрачно, особенно когда появляется из окружающего его тумана, словно темное раскрытое крыло. Горбатые лысые горы покрывают всю поверхность острова и обрываются у самого моря. К северу от Святого Матвея лежит остров Холл, меньший по площади и еще более обрывистый. Южную часть острова Святого Матвея словно охраняет каменный замок Пинакль (в готической, позднероманской архитектуре и архитектуре раннего Возрождения — граненые башенки, увенчанные высокими остроконечными пирамидками — прим. Newочём). Ступив на этот клочок земли, окруженный бескрайним океаном, ощущаешь себя в центре абсолютной пустоты, где-то вне координат. 

На северо-западе острова есть карьер. Он неглубокий, но при взгляде на него голова идет кругом. На дворе конец июля 2019-го, в воздухе стоит гул от поющих полевок — эндемиков этого острова. Тундра, раскинувшаяся под ногами, сейчас усеяна дикими цветами и пушицей, но около 400 лет назад на месте карьера располагалась землянка, лишь отчасти защищенная от воздействия стихии. Она — самый старый признак жизни на острове, единственное найденное здесь жилище той эпохи. Словно стрелка компаса, указывающая на север, рядом лежит поросшая мхом челюсть кита.

Очень странно, что при наличии более укромных бухт и пляжей на востоке острова жилище располагалось в самой суровой его части, на которую штормами обрушивается вся сила открытого океана. Раньше здесь проводили лето около 300 белых медведей, но их истребили в конце 19 века русские и американцы. По мнению археолога Дэнниса Гриффина, который изучает архипелаг с 2002 года, в землянке жили не больше одного сезона. Было проведено достаточно раскопок, чтобы установить, что это жилище — дело рук представителей народа туле — предков инуитов и юпиков, населяющих сейчас северо-западное побережье Аляски. Однако Гриффин нашел малое количество артефактов — а следов очага не нашел и вовсе. 

Среди унанганов, или алеутов — населения Алеутских островов и островов Прибылóва — кочует история о сыне одного вождя, который, сбившись с курса, случайно обнаружил тогда еще необитаемый остров. Он перезимовал там, а следующей весной вернулся домой на каяке. Похожая история произошла с юпиком с острова Святого Лаврентия. Вместе с другими охотниками он оказался на необитаемом острове, и им пришлось ждать, пока замерзнет море, чтобы дойти до дома. По мнению Гриффина, сходные обстоятельства могли заставить людей построить здесь землянку: в ней они укрывались в ожидании возможности вернуться домой. Может, у них это получилось, а может, нет, и «они попались в лапы медведю». 

В Северной Америке дикими считаются земли, на которые не ступала нога человека — именно такое определение дает закон. Эта идея — конструкт недавнего колониального прошлого. Но еще до европейского вторжения на большинстве ныне диких земель континента жили, охотились и развивались аборигены. Архипелаг Святого Матвея, официально признанный необитаемым в 1970 году и ставший частью Аляскинского морского национального заповедника в 1980 году, располагал чистыми озерами, кишащими рыбой, растениями, как на большой земле, птицами и морскими млекопитающими. Тем не менее, остров Святого Матвея находится настолько далеко, что даже аляскинские аборигены, скорее всего, попадали на эту землю случайно, доказательством чего служит та самая землянка. Другие люди приезжали уже сами, преднамеренно, имея в своем распоряжении внушительную инфраструктуру и институты. Но ни те, ни другие не задерживались надолго. 

Я прибыла на остров на корабле «Tiĝlax̂», чтобы помогать ученым изучать морских птиц, гнездящихся на скалах архипелага. Но кроме этого, мне было интересно своими глазами увидеть и прочувствовать место, так тщательно отвергающее человека. 

Сегодня последний полноценный день в нашей экспедиции. Пока ученые собирают остатки данных и разбирают лагерь на другом конце острова, мне остается лишь рефлексировать, глядя на то, что осталось от землянки. Я погружаюсь в депрессию, разглядывая море, лучи солнечного света, сияющие над тундрой в этот необычно погожий день. Я представляю себя в ожидании появления корочки льда на море, представляю, как выглядываю медведей, но в тайне все же надеюсь их не увидеть. Никогда нельзя знать наверняка, предупредил меня один из биологов перед погрузкой на корабль. «Советую быть начеку. Если заметишь что-то большое и белое, лучше взгляни повнимательнее». 

Когда-то эти острова были горами: промежуточной станцией на субконтиненте Берингия, который связывал Северную Америку с Азией. Потом океан затопил все до самых вершин, окутал густым летним туманом и обрек на одиночество. Из-за отсутствия людей, способных прожить хоть сколько-нибудь долго, чтобы написать свою историю, горы стали своего рода местом постоянных «переоткрытий». Офицер российского императорского флота Иван Синдт, не придав значение кратеру, был уверен, что первым в 1766 году открыл самый большой остров. Он назвал его в честь христианского апостола Матфея. Джеймс Кук в 1778 году снова «открыл» этот остров и назвал его Гор. Китобои, еще позже наткнувшись на архипелаг, назвали его просто Медвежьим Островом. 

Приблизительно зимой 1810-1811 годов группа русских и унанганцев высадилась на острове, чтобы поохотиться на медведей. В разных источниках можно найти разную информацию: в одном большинство русских умерло от цинги, а унанганцы выжили; в другом — большая часть группы погибла из-за того, что водные млекопитающие, на которых они рассчитывали, ушли слишком далеко от места охоты; в третьем — все были так измотаны полярными медведями, что им пришлось покинуть остров. Известно, что, когда в 1874 году остров посетил естествоиспытатель Генри Эллиотт, он кишел медведями. «Представьте наше удивление, когда мы обнаружили сотни огромных белых медведей… лениво спящих в ямах, покрытых травой, или копающихся в зелени и кореньях, как поросята», — писал Эллиотт и, кажется, вовсе не боялся их, а, наоборот, считал милыми и интересными. После того как члены его группы убили нескольких медведей, он написал, что стейки были «превосходного качества». 

Даже после истребления медведей архипелаг оставался непростым местом для проживания людей. Бесконечный туман, погода, подобная плачу кельтских духов-предвестников смерти, экстремальная изоляция. В 1916 году арктическая морская шхуна «Большой медведь» заблудилась в тумане и потерпела крушение у скал Пинакля. На китобойных лодках команда перевезла более 20 тонн припасов на остров Святого Матвея, чтобы устроить лагерь и ждать там помощи. Человек по имени Н. Х. Бокум смог построить из всякого хлама своего рода радиопередатчик и каждую ночь взбирался на вершину скалы, чтобы отправлять сигналы SOS. Но он сдался, придя к выводу, что сырой воздух мешает его идее. Проходили недели. Беспокойство росло, люди ввязывались в потасовки на ножах из-за куска ветчины, когда повар пытался нормировать ее. Как сказал потом владелец «Большого медведя» Джон Борден, если б их не спасли через 18 дней, это отчаяние было бы «первым глотком того, чем угостила бы их зима». 

Американские маячники, находившиеся на острове Святого Матвея во время Второй мировой войны, сполна испытали на себе особенности экстремальной островной зимы. В 1943 году американская береговая охрана водрузила на юго-западном берегу острова маяк радионавигационной системы Лоран, за счет регулярной пульсации радиоволн помогавшей самолетам-истребителям и военным кораблям ориентироваться в Тихом океане. Глубина слоя снега вокруг станции Лоран достигала восьми метров, а «бури ураганной скорости» длились в среднем 10 дней. Море вокруг острова было покрыто льдом семь месяцев в году. Когда в самое холодное время года самолет сбросил почту в нескольких милях отсюда, людям, чтобы найти ее, пришлось образовать три группы и отправляться в посменные рейды, таща за собой нагруженные припасами сани.

Другие сезоны были не лучше. Однажды, хотя на море стоял штиль, пятеро смотрителей маяка исчезли во время лодочной экспедиции. Часто на острове свирепствуют дожди и ветра, превращая тундру в «море слякоти». Понадобилось более 600 мешков цемента просто для того, чтобы заложить фундамент хижин Квонсет для проживания маячников (хижина Квонсет — легковесная сборная конструкция из гофрированной оцинкованной стали, имеющей полуцилиндрическое поперечное сечение. — прим.Newочём).

Береговая охрана, обеспокоенная вопросом питания людей в условиях, когда они не имеют возможности быстро восполнить припасы, в 1944 году завезла на остров в качестве запаса пищи стадо из 29 оленей. Но с окончанием войны люди покинули остров, а в отсутствие хищников популяция оленей резко увеличилась. В 1963 году их стало 6 000, но уже в 1964 почти все вымерли. 

Зима забрала их. 

Сегодня станция Лоран представляет собой не что иное как башнеобразный столб, прикрепленный металлическими тросами к обрыву над пляжем, окруженному широким веером различных обломков. 

На пятый день нашей недельной экспедиции некоторые из нас побрели по осевшим остаткам старой дороги, ведущей к станции. Возле столба, что стоит до сих пор, упали его второй, третий и четвертый соседи. Я нашла квадратные бетонные опоры фундаментов хижин Квонсет. Туалет одиноко стоит на возвышенности и представляет собой толчок над землей. Я останавливаюсь рядом со специалистом по биометрии Аароном Кристом, когда он фотографирует гору проржавевших бочонков, кричаще пахнущих дизелем. «Мы замечательно строим странные сооружения», — произносит он мгновение спустя, — «Но совершенно не умеем их сносить и расчищать». 

И все же кажется, что тундра постепенно исправляет этот недочет. Борец клобучковый и ива травянистая густым топким слоем растут над дорогой. Мхи и лишайники своим прикосновением ломают куски металла и шершавой фанеры.

В других местах короткого пребывания людей картина та же самая. Земля поглощает бревна разрушенных хижин, которые возводили сезонные охотники на лисиц, вероятно, еще до Великой депрессии. Море смыло хижину у пляжа, построенную посетившими этот остров в 1950-ых годах учеными. Когда в 1916 году береговая охрана спасала команду «Большого медведя», они оставили после себя много вещей. Археолог Гриффин в 2018 году нашел немного разбросанного угля. Рыбаки и маячники, возможно, унесли что-то с собой, но то, что уже нельзя было спасти — сломанный граммофон, камеры, бутылки шампанского — видимо, было смыто или потонуло в грязи. Последним одиноко бродившим здесь оленем была хромая косуля, исчезнувшая в 1980-ых годах. Долгое время черепа оленей засаливали почву острова. Сейчас большинство из них исчезли. Те, что я видела, были засыпаны землей вплоть до кончиков рогов, как будто они потонули в нахлынувшей зеленой воде. 

Жизнь здесь появляется вновь, перерастая следы былых попыток и забывая обиды. Не с всепобеждающей живучестью, но решительно и уверенно. На острове Холл я увидела певчую птичку, гнездящуюся на складе старых аккумуляторов. Рыжие лисицы, которые вытеснили большую часть местных полярных лисиц, перейдя через море по льду, рыли норы под постройками станции Лоран и каким-то хламом. Постоянно пищали полевки. 

Остров принадлежит им. 

Остров живет сам по себе. 

Следующим утром светало во мгле: дым от пожаров в далеких лесах окрасил сепией лучи света и облака. Я заметила что-то большое и белое, пока шла по южному плоскому краю острова, и замерла, прищурившись. Нечто белое стало двигаться и даже побежало. Это не медведь, как предположил бывший биолог; это шли два лебедя. За ними ковыляли три лебеденка. Когда они повернули ко мне, я заметила оранжевую вспышку, мелькнувшую в траве за ними — рыжую лису. 

Птенцы, казалось, не подозревали о преследовании, но преследовательница заметила меня. Оставив охоту, она останавливается неподалеку: лохматая, златоглазая, пятнистая, как лишайник на скалах. Она падает на бок и в течение нескольких минут энергично трется о камень, затем отскакивает в безумном зигзаге, заставляя меня захихикать. После ее ухода я становлюсь на колени понюхать скалу. Пахнет грязью. Я трусь об нее своими волосами — просто чтобы сказать «привет». 

Продолжая свою прогулку, я замечаю, что на расстоянии объекты часто кажутся одним, а затем превращаются в нечто иное. Ребра коряг оказываются китовыми костями. Гниющая туша моржа превращается в окатываемый волнами ком корней. Неожиданные предметы, уже не способные поведать свою историю — лестница, металлический понтон — порой торчат из-под земли, словно глубоко вогнанные туда штормами. Когда я закрываю глаза, я смутно чувствую, будто волны катятся сквозь мое тело. Позже кто-то назовет это ощущение «качание пирса» — чувство, возникающее после пребывания на корабле, будто море перенеслось с тобой на сушу, а земля кажется движущейся под твоими ногами водой. 

Мне подумалось, что, чтобы по-настоящему попасть на остров Святого Матвея, нужно настолько сбиться с пути, чтобы суметь почувствовать границу между двумя расплывающимися пятнами. Дезориентированная, я ощущаю ландшафт как нечто столь же текучее и меняющее свои формы, как ком корней и китовые кости, нечто, перекраивающее себя из гор в острова, разбрасывающее и поглощающее знаки, оставленные теми, кто проходит по ним. 

Я внимательно изучаю размытые границы острова. Некоторые скалы, которые теперь можно увидеть только на старых фотографиях, обвалились или стали морскими утесами. Я наблюдаю, как солнечные лучи касаются воды, проходят сквозь нее и сепией освещают водоросли на дне Берингового моря. Там, внизу, целые миры, новый вид земли будущего. Отличное место, чтобы вспомнить, как скоротечна жизнь каждого из нас, насколько она нестабильна. 

Из-за ветра пряди волос вырываются из капюшона и падают на глаза, когда я трогаю пол бывшей землянки. На ощупь довольно твердый. То, что он до сих пор существует, успокаивает меня — это словно маленький якорь в океане перемен, произошедших с этим местом. Но в конце концов я замерзаю и поднимаюсь на поверхность. Мне нужно вернуться в лагерь, где на якоре стоит «Tiĝlax̂». На рассвете мы возьмем курс на юг — в сторону других островов и аэропортов. Но сначала я настроена посетить огромный хребет в нескольких километрах отсюда — я любовалась им с самого момента нашего прибытия. 

Солнечный свет, освещавший утром холмы, померк. Дневной туман опускается на землю, пока я иду по неоново-зеленой траве и карабкаюсь вверх по крутой насыпи. Я ухожу в никуда. Один из биологов, когда мы впервые обсуждали, стоит ли мне бродить здесь в одиночку, предупредил, что туман всегда опускается внезапно и скоротечно. Становится настолько туманно, что хочется воспользоваться GPS, чтобы найти дорогу обратно. Мой, к сожалению, работает с перебоями, поэтому я иду по наитию, держась правее хребта и удивляясь равнинам и вершинам, которые я не видела снизу. Я думаю, а не спустилась ли я случайно вниз по гребню вместо того, чтобы подняться на его вершину. А туман все сгущается, и я уже вижу не дальше своего носа. Сгущается еще сильнее, и вот уже растворяюсь я, так же, как скоро растворится дорожка под моими ногами. 

А потом внезапно туман рассеивается, и путь с горы становится видимым. С облегчением я неспешно иду по холмам и на вершине последнего вижу корабль в тихой бухте внизу. Я машу ему, а он протяжно гудит в ответ.

По материалам The Atlantic
Автор: Сара Гилман для Hakai Magazine 

Переводили: Аполлинария Белкина, Анастасия Заостровцева
Редактировала: Софья Фальковская