Среднее время прочтения — 24 мин.

Вступление | Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4Глава 5 | Глава 6 |
Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10

Читает Тарасов Валентин. 38:12 — Глава 3. История про истории.
Подкаст на YouTube, Apple, Spotify и других сервисах

В прошлой главе мы познакомились с человеческим великаном.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 1

Поговорили о башне эмерджентности, узнали, что именно так человечество выглядит парой этажей выше одной особи.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 2

Древние люди не могли не создавать великанов. Человеческое племя было сильнее, продуктивнее и умнее, чем сумма его частей.

Благодаря эмерджентным свойствам человеческие великаны были силой, с которой нельзя не считаться. Но в отличие от муравьев люди не просто клетки соперничающих великанов — между собой они тоже соперничают. Поэтому по мере разрастания племен преимущество в силе и возможностях сопровождалось растущей нестабильностью. У человеческого племени клей похуже муравьиного: чем больше племя, тем слабее хватка. Отчасти по этой причине многие высшие животные (волки, гориллы, слоны, дельфины) обычно держатся в группах не больше ста особей.

Первые племена людей наверняка были похожи на племена других приматов: не распадались в основном благодаря кровному родству. Родство — самый очевидный естественный клей, ведь животным от природы небезразлично бессмертие особей с похожим набором генов. Люди чаще поступаются личными интересами в пользу группы, если эта группа — семья. Поэтому современные люди готовы идти на огромные жертвы ради родных.

Родственная связь сильнее всего между детьми и родителями: гены «знают», что их копии живут в детях их контейнеров. Гены заставляют нас эгоистично заботиться о родных братьях и сестрах, племянницах и племянниках, потому что в них живет очень похожая версия генов. Но все же не так сильно, как о собственных детях. Чем дальше расходятся степени родства, тем слабее держит клей. Эволюционист Джон Холдейн выразил это так: «Я отдам свою жизнь за двух родных братьев или восьмерых двоюродных».

Теперь давайте представим древнее племя, состоящее из 27 семей: внуков и правнуков одной пары.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 3

Красным выделим вождя. Для него и его семьи племя выглядит так:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 4

Неплохой расклад. Правда, больше племя так никто не видит, ведь каждый — центр своего собственного круга. Вот семья сестры вождя.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 5

Для желтой семьи племя выглядит так:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 6

Не идеально, но и не катастрофа. А как дела у троюродных братьев вождя — оранжевой семьи или зеленой?

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 7

Для них и остальных 16 семей в этом кольце, племя выглядит вот так:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 8

Вспомним, как работает система родства. Ваши троюродные братья и сестры связаны с вами, вашими родными и двоюродными братьями и сестрами в равной степени. Для них вы все равнозначно троюродные.

И если вождь клана — ваш троюродный брат, может казаться, будто он и его ближайшие родственники — часть отдельного клана. 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 9

В данный момент глава красного клана — вождь всех трех, а значит, его клан более статусный и привилегированный. 

Если по соседству живет враждебное племя четвероюродных братьев, кланы, скорее всего, будут держаться вместе в духе той бедуинской пословицы: их объединит угроза от соразмерной конкурентной формы жизни.

Но что если никакого враждебного племени нет? Без связующей угрозы от общего врага, лидер одного из кланов может не удовлетвориться статусом-кво. А дальше — либо начать войну с другим кланом, либо вывести свой из состава племени.

Когда растет слабо склеенное племя, оно становится все более разобщенным — пока не распадется на части.

Это накладывает естественное ограничение на размер человеческого великана и, следовательно, на источник человеческой силы.

Только вот я сейчас нахожусь в городе с населением в 8 миллионов человек в стране, где живет 325 миллионов.

Что же изменилось? 

___________

Разобраться в этом вопросе нам поможет семья Джонсонов.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 10

У Джонсонов есть несколько проблем. Первая — это Тузик.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 11

Тузик не реагирует, когда его зовут, а стоит открыть входную дверь — выпрыгивает и убегает.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 12

А еще есть Лулу.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 13

Каждую ночь Лулу укладывают спать, но, как только родители выходят из спальни, она выбирается из окна, чтобы покататься на велосипеде с соседским хулиганом.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 14

Непорядок. Вот Джонсоны и придумали план.

Они купили вкусняшек и угощают Тузика каждый раз, когда тот прибегает на зов. А вокруг дома установили электрическую ограду.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 15

И Тузик стал исправляться на глазах.

Но что делать с Лулу?

Можно было поступить аналогично: за ночь в кроватке давать конфетку, а через окно провести ток.

Они же рассказывают ей про Деда Мороза. Говорят, что а) Дед Мороз всеведущ и знает, когда Лулу спит, а когда нет, когда ведет себя хорошо, а когда плохо; и б) если вести себя хорошо, Дед Мороз принесет ей подарки на Новый Год.

После этого Лулу прекращает похождения с хулиганом.

Джонсоны добились своего.

Но как им это удалось?

Поведение животного — не самостоятельная сущность, это зависимая переменная в этом уравнении:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 16

В собаку основные потребности встроены программно. Эволюционная прошивка — настоящий дрессировщик. С помощью набора химических наград и наказаний она следит, чтобы животное вело себя так, как нужно генам.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 17

Жизнь животного — это погоня за хорошими ощущениями и избегание плохих, но на пути к химическим вкусняшкам его ждет полоса препятствий — среда.

Таким образом, поведение Тузика всегда отражает одну из его потребностей и условия, в которых он пытается ее удовлетворить. Если нужно повлиять на его поведение, нужно изменить в уравнении одну из независимых переменных: либо саму его природу, либо среду. Будь у нас нейроинтерфейс, можно было бы перепрошить Тузика и изменить его потребности. Скажем, начать выдавать дофамин не за пожирание вкусняшек, а за созерцание произведений искусства.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 18

Но гораздо проще изменить среду. Джонсоны дают Тузику вкусняшек, если он выполняет команды, или легонько ударяют током, если пытается удрать. Так они связывают поведение, до которого прошивке нет дела, к тому, до которого есть.

Хвали Тузика, не хвали, он все такой же эгоист. Ему влом тратить энергию и подчиняться скучным командам. Но условия изменились: усилия со знаком минус и награда со знаком плюс в сумме дают положительный результат, и Тузик подчиняется. Убежать он все равно страсть как хочет, но между [не убегать + не получать удар током] и [убежать + получить удар током] выбирает первое.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 19
Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 20

В чем-то люди от Тузика ничем не отличаются.

В них точно так же прошит ряд потребностей. Люди тоже живут в среде, которая мешает получать то, что хочется. И то, и другое влияет на их поведение. Но с людьми все сложнее.

Прежде всего, потребности у них сверхсложные. В дополнение ко всем стандартным животным желаниям, людей мотивируют самые чудные вкусняшки и электрозаборы. Они хотят поднять самооценку и избежать стыда. Жаждут похвалы и одобрения, терпеть не могут одиночество и неловкие ситуации. Стремятся к осмысленности и самореализации, боятся сожалений. Радуются, помогая другим, и чувствуют вину, когда причиняют боль. Их ужасает собственная смертность.

Учитывая такое множество факторов, мотивация человека сводится к его личным предпочтениям и к тому, что он считает важным, — то есть к ценностям. А еще у людей сложные взаимоотношения с моралью, так что уравнение включает в себя представления о хорошем и плохом.

Ценности и этические принципы могут перевешивать врожденные потребности. Если в цене честность, принципиальность, щедрость, корректность, уважительное отношение, верность или доброта, люди ведут себя иначе, чем когда эти качества не ценятся. Половое поведение у трех людей с равносильным половым влечением будет разным в зависимости от того, какой способ реализации своего либидо они выбрали: моногамию, полиаморию или целибат.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 21

Со средой у людей тоже непросто.

Мышление собак основано на фактах. Можно было пообещать вкусняшку за выполнение команд, но Тузику все равно. Хоть сто раз пообещай. Он ни капельки не поверит сказанному, пока не увидит все своими глазами или не попробует своим языком. Если надо в чем-то переубедить собаку, приведите ей весомые доводы.

Люди тоже обучаются с помощью непосредственного опыта, но развитый язык и воображение позволяют учиться и другим путем.

На минутку вернемся к Лулу. Я не сказал вам о ней важную вещь: она просто обожает ягоды. Так вот, шла она как-то по своим делам и набрела на ягодный куст.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 22

Быстренько представим четыре ситуации.

Ситуация А: кроме Лулу, никого рядом нет. Вкус ягод занимает высокое положение в ее иерархии ценностей, и Лулу съедает одну.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 23

Ягодка и правда вкусная, но через пять минут Лулу начинает тошнить, и это ей совсем не нравится.

На следующий день она встречает тот же куст, но на этот раз не спешит. Она решает, что «не чувствовать тошноту» лучше, чем «угоститься ягодкой», и ничего не ест. Она усвоила урок на собственном опыте и изменила свое поведение соответственно.

Ситуация Б: Лулу натыкается на другой ягодный куст, но уже с подружкой Мими. Лулу тянется за ягодкой, и тут Мими говорит:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 24

Лулу задумалась. Ее восприятие реальности, основанное на собственном опыте, подсказало бы ягодку съесть. Но согласно Миминому описанию реальности, оптимальное решение — обойти куст стороной.

Лулу пристально глядит на ягодку и думает, заслуживает ли Мими доверия. По ее опыту, Мими в целом можно доверять. И в этот раз Лулу решает встроить реальность Мими в свою собственную. Ягодку она не ест.

Ситуация В такая же, только Лулу теперь гуляет с Кики.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 25

Когда о ягодах предупреждает Кики, Лулу анализирует, что о ней известно. Однажды Кики сказала, что каталась с радуги как с горки. Лулу рассказала об этом маме, а та ответила, что это все выдумки и с радуги скатиться нельзя. Придя к заключению, что Кики — лживая сучка и наверняка хочет сама все слопать, Лулу с ухмылкой съедает ягоду. Если бы ее стошнило, была бы причина пересмотреть свои взгляды о ценности мнения Кики. Но этого не случилось, что только укрепило ее точку зрения. Мерзавка Кики!

Ситуация Г: все то же самое, но на этот раз Лулу на своей ночной вылазке с хулиганом. Они подъезжают к кусту:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 26

Лулу в раздумьях. Она уверена, что ее хулиган обычно говорит правду, но известен и своей доверчивостью. Она копает глубже.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 27

Ну ясно. Лулу знает, что, если человек честный, это еще не значит, что ему можно доверять. И как и свойственно ее хулигану, его опять облапошили. Лулу съедает ягоду.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 28

В первой ситуации Лулу узнала новую информацию о реальности из личного опыта и начала принимать решения на его основе.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 29

А в других трех Лулу провернула любопытный фокус.

Каждый раз, когда другой человек оставлял в воображении Лулу свое представление о реальности, Лулу, не будь дура, со своими взглядами обращалась как с VIP-членами клуба, а утверждения других людей оставляла в очереди за дверью. Стражем ее взглядов — вышибалой клуба — выступает ум. В этих трех ситуациях «вышибала» принял в клуб мнение Мими, а другие два не впустил.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 30

В ситуации Б Лулу получила знание от другого человека, усвоившего урок на горьком опыте. Это позволило Лулу научиться на чужих ошибках. Без этого, чтобы усвоить «ягодный урок», сотне людей пришлось бы сто раз отравиться. А так сто человек могут узнать, какие ягоды нельзя есть, увидев одного отравившегося.

Но в этой же суперспособности наша слабость.

Чужой опыт работает в нашу пользу только в совокупности с умом. Воображение заставляет переживать, когда смотришь фильм ужасов. Но благодаря уму никто с воплем не убегает из кинотеатра, когда на экране появляется призрак. Воображение позволяет обдумать диковинную теорию заговора, а ум позволяет ее опровергнуть.

Но что произойдет, если вышибала ошибется?

Возвращаемся к Деду Морозу. Родители Лулу сообразили, что в силу ее к ним доверия, наивности ее неопытного вышибалы и небольшой предвзятости подтверждения (источник которой — желание, чтобы заманчивая история оказалась правдой), ее можно одурачить. И это сработало.

Если нужно изменить чье-то поведение, можно изменить не мотивацию, и не среду, можно изменить восприятие реальности. Этот способ — кратчайший путь к управлению человеком, чистой воды жульничество. Возможен он стал благодаря одному из лучших изобретений человеческой эволюции — способности заблуждаться.

Заблуждение возникает, когда наш вышибала не справляется со своей работой: когда воображение сильнее рассудительности. Возможно, это самое универсальное человеческое качество. И это добавляет ко второму слагаемому в формуле нашего поведения полноценный новый компонент.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 31

Чтобы изменить поведение Тузика, много думать не пришлось. Из его уравнения выигрышная стратегия была видна сразу: измени среду, и поведение адаптируется.

С Лулу у Джонсонов был целый ряд вариантов.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 32

Во многом история человечества — это просто более масштабная версия этого сюжета. Инструментарий, которым располагали Джонсоны, на поверку оказывается изумительным эволюционным изобретением.

Представим десять волчьих стай одного и того же вида, обитающих в одной и той же природной среде. Они будут вести себя похожим образом.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 33

Веками животная натура и животная среда кружились в своеобразном танце жизни и смерти. Среда менялась, а животным генам оставалось либо успевать адаптироваться, либо вымирать. Но в течение жизни одной особи врожденные потребности и основная среда обитания изменяются редко. Это скорее константы, чем переменные, а значит и поведение более-менее постоянное.

Представим теперь десять человеческих племен, живущих в одинаковых условиях. Из-за способности человека к заблуждению восприятие реальности у разных племен может сильно различаться, и от этого вести себя они будут совершенно по-разному.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 34

Прибавим сюда гибкость, сложность и изменчивость систем человеческих ценностей и моральных кодексов и получим вид, чье итоговое поведение будет изменяться сразу по нескольким осям с безумным числом возможных значений.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 35

Представим на месте людей волков. В понедельник вы идете по тропинке через лес и встречаете волчью стаю. Поначалу пугаетесь, но тут же понимаете, что эта стая считает насилие злом. Вас пару раз облизывают и уходят. Во вторник вам встречается новая. Ее члены верят, что человеческие детеныши наводят на волков порчу и вынуждают их голодать, а единственный способ обеспечить стае пропитание — детенышей уничтожить. Вы берете своего ребенка на руки и едва уносите ноги. В среду вам навстречу идут два волка, не принадлежащих к стае: они считают стайную идеологию источником всех волчьих проблем. В четверг вы снова видите первую стаю, и волки безжалостно вас убивают. Потому что в среду их посетил волчий миссионер, проповедующий насилие, и изменил убеждения ее членов.

Все это — сила человеческих убеждений. Они не только создают бесконечное число вариантов поведения — миллионы маленьких эволюционных экспериментов — но и позволяют полностью видоизменить любое поведение за одно поколение. А то и за один день.

Источник любых эволюционных изобретений — разнообразие. Гибкость наших убеждений превратила процесс эволюции людей в творческий рай.


Вернемся к древним человеческим великанам. Как мы уже говорили, одним лишь трибализмом много людей не склеишь. Это очень долго задавало жесткие ограничения на размеры племен.

Это не только человеческая проблема — в природе массовое сотрудничество встречается редко. Может показаться, что этого добились муравьиные колонии и пчелиные ульи. Однако, на самом деле, они пользуются старым добрым приемом, что и племена людей: «клеем семейных уз». Они все — братья в одной огромной семье. У самки человека не может быть тысячи детей, поэтому у людей массовое сотрудничество тоже не получалось.

Но склеивание воедино — это поведение. А человеческое поведение создается в волшебной лаборатории по работе с разнообразием. Быть может, объединить людей в улей помогли дополнительные переменные?

Мы уже говорили о том, что у каждого из нас есть своя личная сюжетная линия: история, которую мы сами про себя рассказываем. Ей свойственно руководить нашим поведением и становиться самосбывающимся пророчеством. Ученые говорят, что такие истории есть и у человеческих сообществ.

В книге Sapiens Юваль Ной Харари пишет о «воображаемых реальностях», в которые мы все верим. Это не только все таинственное (сверхъестественные силы или смысл жизни), но и совершенно конкретные вещи: компании, государство, ценность денег. Эволюционный биолог Брет Вайнштейн рассуждает о «метафорической правде» — убеждении не правдивом, но повышающем шансы на выживание своих носителей. В пример он приводит веру в то, что дикобразы могут стрелять иглами. На самом деле, не могут, но те, кто в это верит, скорее всего, будут держаться от дикобразов подальше, а потому меньше рискуют от них пострадать.

История человечества — это длинная последовательность разных вариантов поведения, а поведение сильно зависит от того, во что люди верят. И как указывают Харари, Вайнштейн и другие, важнее всего была не истинность убеждений сама по себе, а польза сформированного ими поведения.

В какой-то момент между древними племенами в 150 человек и многомиллионным Нью-Йорком человеческая эволюция перепрыгнула с улитки по имени «выживает самый приспособленный организм» на ракету под названием «выживает самая приспособленная история».

Истории-вирусы

Давайте определим историю как полный набор человеческих убеждений о ценностях, этических принципах, непосредственной среде обитания и мире в целом. О том, что происходило в прошлом и произойдет в будущем. О смысле жизни и смерти.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 36

Какие же истории побеждают, а какие проигрывают в игре за звание самой приспособленной?

История похожа на вирус. Он не способен выжить сам по себе, ему нужен носитель. Носители историй — люди. Итак, первое необходимое условие для приспособленной истории — хорошая прикрепляемость к носителю. Вирус может заразить животное, но если не превратит его в долговременное жилище — не выживет.

Отсюда вытекает несколько обязательных характеристик жизнеспособной истории:

Простота. Историю легко пересказать и просто понять. 

Нефальсифицируемость. Историю сложно опровергнуть. 

Убедительность. Чтобы история закрепилась, ее носители должны не высказывать догадки, не строить гипотезы и не что-то там смутно ощущать — история должна быть конкретной и претендовать на абсолютную истину.

Заразность. История должна распространяться. Вирус, удачно заразивший одного случайного жителя Миннесоты по имени Мимо Проходил, жил бы припеваючи, пока жив носитель, но вместе с ним бы и умер. История о том, что бог создал одного только Мимо Проходила, заботится только о нем и ему одному подготовил место в раю, большой популярности бы не получила. Вряд ли бы кто-то положительно на нее отреагировал, ее незачем принимать и рассказывать другим. Чтобы распространяться, история должна быть заразной. Вызывать безоговорочное желание собой поделиться и в равной степени относиться ко многим людям.

После того как в историю поверили, она должна иметь возможность управлять поведением носителя. Для этого ей надо включать в себя:

Стимулы. Обещать награду за правильное поведение и наказание за неправильное. 

Ответственность. Заявлять, что поведение будет замечено, даже когда его никто не видел. 

Весь спектр человеческих убеждений. Диктовать, что истинно и ложно, благородно и аморально, ценно и бесполезно, важно и незначительно.

Пока что, как можно заметить, история про Деда Мороза подходит идеально.

Но теперь нужно принять во внимание, к какому именно поведению склоняет история. История про Деда Мороза подойдет, чтобы воспитать дисциплину у детей, которые хотят подарков. И если бы эволюция благоприятствовала тем древним людям, что хорошо убирают комнату, эту историю можно было бы считать приспособленной. Но это не тот случай.

В эволюционной игре долго живут те истории, чьи носители с течением времени оказываются в лучшем положении.

Но, как и микроорганизмы в наших телах, некоторые истории могут на своих носителях паразитировать.

Вот пример. Чтобы у истории был большой срок годности, верящие в нее должны успешно передавать свои гены. Потому что истории по большей части передаются посредством идеологического воспитания — они наследуются. Поэтому истории, противоречащие инстинктам размножения, далеко не пойдут. Уверен, существовали племена, которые считали секс омерзительным, или что дети — демоны, или поощряли жестокое обращение с детьми, или что детское обрезание нужно делать вместе с мошонкой. Все эти верования вели их гены прямиком к вымиранию. Целибат современных священников — свидетельство того, как истории могут перекрывать даже самые фундаментальные принципы нашей прошивки. Но это еще не значит, что история паразитирует на католиках — только малая их часть идет в священники. Вот истории, предписывающие обязательное поголовное безбрачие, быстро исчезли.

История хотя бы на минимально необходимом уровне должна поддерживать в носителях инстинкт самосохранения. Готов поспорить, что где-то когда-то какое-то племя уверовало в то, что самоубийство в 16 — это единственно верный путь в рай. Умрешь в любом другом возрасте — отправишься прямиком в преисподнюю. А не слышали вы о нем, потому что оно вымерло к чертям собачьим.

Паразитической историей был бы и абсолютный запрет на насилие. На игральной доске древних народов это такой аналог ВИЧ: история выключала бы иммунную систему носителя — и долго бы не прожила.

Успешные долгоживущие истории должны быть симбиотическими — повышать выживаемость носителей. Наподобие вайнштейновской истории про дикобразов, стреляющих иголками.

Повысит ли это выживаемость отдельно взятого верящего? Нет, ведь как было сказано ранее, у древних людей была и другая форма жизни — великан. Поэтому правильная симбиотическая история вписалась бы в игру на выживание, в которую люди уже играли. Она повышала бы выживаемость носителей-великанов.

Естественный отбор делал великанов все больше, сильнее и злее — следовательно, самыми приспособленными становились истории, усиливающие эти качества. Чтобы склеивать людей, эволюция наделила нас племенным мышлением. А подходящая история работала бы как суперстойкий клей.

Суперстойкие истории

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 37

Чтобы сделать такой клей для человечества, нужно несколько ингредиентов.

Ингредиент первый: племенные ценности

Во второй главе мы говорили о фирменных ценностях трибализма. Суперстойкая история выкладывается на полную по каждой из них.

Есть ценности типа «Все важнее Одного»: конформизм и самопожертвование. Суперстойкая история усиливает эти инстинкты, вырисовывает четкий образец для подражания: доброго, праведного, достойного человека. Верящие будут пытаться ему соответствовать, чтобы получить общественное одобрение и поднять самооценку.

История будет строиться не вокруг обычных людей, а вокруг чего-то помасштабнее — и все верующие должны будут этому чему-то служить. Это объясняет, почему среди древних чудес света так много храмов и других объектов культа. Совместное служение чему-то великому — это сила, стоящая за самыми ранними формами массового сотрудничества людей.

Суперстойкая история укрепляет и ценности типа «Свои важнее Чужих». Она должна рассказывать о хороших и плохих и четко различать их между собой. Хорошие должны быть хороши во всем: они умны, талантливы, их помыслы и намерения чисты. Они хорошие сейчас, были хорошими раньше и будут в будущем. У плохих все наоборот: они были и будут глупцами, неучами, злодеями и моральными уродами. Распри между хорошими и плохими всегда происходят по вине плохих.

Самое важное, что плохие всегда представляют непосредственную опасность. Вспомните бедуинскую пословицу. Люди — гибриды с точки зрения башни эмерджентности, их психика может перемещаться с этажа на этаж. И ничто не приведет людей на этаж «маленькая часть большого организма» быстрее, чем угроза со стороны общего врага. Чем больше общий враг, тем мощнее клей.

На пути у такой истории есть препятствие: докучливый Высокоразвитый разум, который какого-то черта не одобряет грабежи, изнасилования и казни других людей. Из-за него людям сложно по-настоящему ненавидеть реального человека. Сложно разорить поселок, где живут реальные люди. В отношении реального человека сложно совершить гнусное насилие. А если бы это были не люди, а мерзкие вредители, поганые тараканы, богопротивные отбросы, адская нечисть? Другое дело. Эффективная суперстойкая история не просто выставляет врага как плохого и опасного — она лишает его человеческого облика.

За тысячи лет этот прием перерос в убеждение, что убивать Чужих не просто нормально — это долг каждого порядочного человека. Оптимизированные геополитические истории превращают обычных людей в серийных убийц, представляя военное дело наивысшим призванием человека, выше которого разве что смерть при исполнении. Оптимизированные религиозные истории изображают убийство неверных как высшее из служений богу, а смерть в бою с ними — как гарантированный билет в рай.

Способность обесчеловечивать тоже доступна благодаря заблуждению. Если племя просто поклонялось местной горе, но дальше в степени своего заблуждения не продвинулось, его гены, скорее всего, до наших времен не дожили. Великану нужно быть не только большим, но и злым. Заблуждение о том, что твои враги не настоящие трехмерные люди, жизнь которых так же полноценна, — главный источник великанской агрессии.

Ингредиент второй: пчеломатка

Хочешь, чтобы люди вели себя как муравьи или пчелы, дай им матку. Это может быть законный правитель, мифическая фигура, чудо природы, высшая цель или священная земля. Важно то, что пчеломатка воспринимается как нечто более ценное, чем удовлетворение любых первичных потребностей. Племена раскалываются, когда становятся слишком большими: у всех со всеми не может быть близких отношений. Зато на отношения с пчеломаткой никаких ограничений нет.

Обычно в историях пчеломатка выставляется всемогущей. Неповиновение монарху или диктатору расценивается как верный смертный приговор для наглеца — а то и для всей его семьи. Религиозные пчеломатки, будучи свободными от ограничений реального мира, перенесли все на еще более суровый уровень. Они поднимают ставки до немыслимых высот, обещая такие вкусняшки и электрозаборы, от которых Тузик упал бы в обморок. По умолчанию Примитивный разум человека прошит вот таким диапазоном наград и наказаний:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 38

Оптимизированные суперстойкие истории, способные на создание реальностей, сильно расширили этот диапазон. Его крайние точки так манят и ужасают наш Примитивный разум, что в сравнении с ними все остальное кажется незначительным.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 39

Это расширение снимает любое беспокойство Примитивного разума о том, что происходит в привычном ему спектре стимулов. В аду накопленные за жизнь еда, друзья, половые партнеры и власть уже ни к чему. А ради билета в рай можно сделать и что-то на первый взгляд ужасающее.

Правители охотно включились в игру с загробным миром: объявляли о божественном происхождении власти, гарантировали конкретной личности вечные блаженства или муки посредством статуй, монументов и прочих артефактов для потомков.

Что подводит нас к следующему ингредиенту.

Ингредиент третий: привязка к личности

Суперстойкая история почти всегда переплетается с личностью верящих в нее. Это можно понять сразу: ее название используют для описания человека — например, «[история]ин», «[история]ист», «[история]ец» (христианин, буддист, китаец. — прим. переводчика).

Для единомышленников такой ярлык давал повод для доверия полностью незнакомым людям, что помогало взращивать сотрудничество и торговлю.

Прикрепляясь к личности верящих, история приобретает защиту первородного огня, бьющего из глубины человеческой природы. Тузика не стали убеждать вести себя иначе, просто дали уже существующей тяге к еде делать свою работу, связав покорность с удовлетворением первичных потребностей. Когда история связана с нашей личностью, происходит то же самое. Зачем изобретать велосипед, когда можно воспользоваться глубоко зашитыми в человека программами?

Когда люди воспринимают историю как то, что их не касается, споры по ее поводу — просто интеллектуальная дискуссия. Но когда подвергаются сомнению убеждения, с которыми человек себя ассоциирует, — это уже оскорбление личности. А так как наши мозги печально известны своей неспособностью различать психологическое «я» и физическое тело, оскорбление личности ощущается уже не как обида, а как угроза.

Чтобы усилить эффект этого приема, истории переплетают себя с личностью всего человеческого великана. 

Если великан скреплен верой в общую историю, эта история может стать для его членов синонимом понятия «Свои». Для культуры с племенным мышлением это делает историю священной.

Когда для группы людей история становится священной, они то и дело обсуждают, насколько она правдива: как велик их бог, как высокоморальны их ценности, или, что более привычно, какие гнусные и подлые у них «плохие». Сегодня это называется «показная правильность». Это обычная племенная практика, потому что, делая это: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 40

…люди на самом деле делают это: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 41

А точнее это: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 42

Хотя на самом деле происходит вот что: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 43

Выразить согласие с историей — лучший способ продемонстрировать принадлежность к племени, связанному этой историей. И когда кто-то так делает, другие члены племени, отчасти ради демонстрации своей собственной принадлежности, будут говорить что-то такое: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 44

…что для человека звучит так: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 45

С другой стороны, когда культура признает историю священной, сомневаться в этой истории — культурное табу. Священность и табу почти всегда две стороны одной монеты — щит и меч единообразия. И нарушать это табу рискованно. Потому что это:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 46

…другие люди слышат так: 

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 47

…что вполне чревато этим:

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 48

Связывая себя с личностями верящих одновременно на индивидуальном и групповом уровнях эмерджентности, в их сознании суперстойкая история становится и синонимом понятия «Свой», и синонимом понятия «Я». По свойству транзитивности, Я и Свои, скрепленные клеем истории, воспринимаются как единое целое.


Эти три ингредиента в значительной степени полагаются на заблуждение. Чтобы кто-то поверил в постулаты суперстойкой истории, «вышибала» в голове должен быть довольно некомпетентным. Поэтому здесь в ход вступает дым. Когда у человека в голове властвует Примитивный разум, все пространство задымляется. Настолько, что присущие Высокоразвитому разуму ясность мышления, мудрость и способности к логическому мышлению, всеобъемлющей эмпатии, ответственно используемому воображению блекнут и слабеют. Манипуляции эмоциями со стороны Примитивного разума начинают влиять на человека гораздо сильнее, он получает полную власть над суперспособностями.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 49

Заблуждение не то же самое, что задымленность. Задымленность сама по себе — это лишь растерянность, беспорядочность, забывчивость. Заблуждение — это задымленность вкупе с иллюзией ясности. Это не просто непонимание, что правда, а что нет, — это полноценная вера в неправду. Когда Примитивный разум крепко держит штурвал, он может полностью вырубить интеллект и на полную врубить воображение. Что может вынудить человека истово верить в полнейший бред, в том числе в то, что это дело рук Высокоразвитого разума и что предмет веры полностью одобрен умом.

Возможность принять троянского коня суперстойкой истории через задымленное сознание способствовала выживанию — этому до сих пор подвержен каждый человек на Земле. У всех нас есть склонность верить в суперстойкие истории. И если кажется, что вы исключение, вы, скажем так, слегка заблуждаетесь.

Но как и всегда, у людей происходит сразу много всего. Мы уязвимы для уловок Примитивного разума, но в нас живет и целеустремленный Высокоразвитый разум. И не важно, как много людей верят в суперстойкую историю, всегда найдутся те, кто сохранил здравый рассудок.

Именно поэтому даже самая липкая история имеет слабое место. Ведь то, что делает историю эффективным способом влиять на поведение людей, делает ее уязвимой. Повсеместно принятая история может построить сильнейших великанов — но сила, зависящая от уверенности, хрупка. Вера — выдающийся, но дешевый трюк, а дешевые трюки легко раскрыть. Все, что нужно, — это исключительно харизматичная особа с новой, более убедительной историей, способной отвратить людей от истории священной и создать прямо посреди великана раскол.

Если, чтобы выжить, великан полагается на клей, и этот клей производится общей верой в историю, то любая угроза этой вере для великана подобна раку. Он может распространяться, и если зайдет достаточно далеко, то великан распадется на куски. Истории, чьи носители не преуспели в борьбе с раком, не выжили. Именно поэтому последний ингредиент для суперклея — жизненно важное средство от рака.

Ингредиент четвертый: дубина

Знакомьтесь — дубина.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 50

На любом этапе истории человечества и в любом месте земного шара всплывает один и тот же сюжет: одни люди запугивают других. Примитивный разум по-другому дела делать не умеет. Это самый примитивный способ добиться своего: состязания в силе.

Обычно состязания проходят так: все ведут себя максимально эгоистично, а когда назревает конфликт, тот, кто достаточно силен, чтобы сделать по-своему, делает по-своему. Или, еще короче:

Делай что хочешь, если на это хватает силы.

Правила не предусмотрены — только дубина. Чья дубина — того и правила.

В животном мире почти всегда все так и работает. Медведь и заяц из первой главы оказались в конфликте из-за одного ресурса — тела зайца. Заяц хотел и дальше пользоваться телом, чтобы жить-поживать, а медведь хотел его съесть, чтобы добыть из окружающей среды несколько очков энергии. Они померялись силами, и медведь победил. Медвежья сила в том, что он большая и сильная скотина. Но речь, конечно, не только о силе физической. У зайца сила — в чутких ушах, быстрых рефлексах и скорости бега (или прыга?). И если бы заяц лучше владел своей заячьей силой, то вполне мог бы убежать от медведя и сохранить важный ресурс.

У людей сила — в количестве. Именно поэтому в древнем мире так важен был племенной клей. Больше клея = больше племя = больше дубина. А большая дубина — это средство достижения любой важной цели: безопасности, ресурсов, половых партнеров, душевного равновесия.

У племени две дубины: внешняя и внутренняя. Размер внутренней (великанской «полиции») не менее важен, чем размер внешней (великанской «армии»). Одна сражается с угрозами извне, другая борется с раком.

Первые три ингредиента имеют встроенную внутреннюю дубину. Трибализм создает давление со стороны общества и страх, что тебя сочтут шпионом Чужих, а после изгонят (или того хуже). Страх перед пчеломаткой выливается в цензурирование всех инакомыслящих, которым еще жить не надоело. Отождествление с историей принуждает людей защищать ее, как родных детей.

Суперстойкая история обычно на этом не останавливается и явно прописывает правила применения дубины — она ревнивая и прямо запрещает веру во все остальные.

Я уверен, что некоторые древние истории особо ни о чем не парились, придерживались ценностей толерантности, разнообразия идей и убеждений. Истории вроде этих наверняка поощряли дискуссию и дебаты вокруг истинного и ложного, хорошего и плохого. Подчеркивали, что люди не равны своим убеждениям, и что разные люди могут верить в разные вещи и оставаться при этом хорошими.

Но вокруг толерантной истории сплоченный улей не построишь. А если и получится, когда все вокруг меряются силой, победа нетерпимости над терпимостью лишь вопрос времени.

В рамках успешной истории нетерпимость — это главная ценность. Успешная история прямо постулирует, что инакомыслящих членов племени нужно уничтожать. Отсюда возникают ересь, богохульство, измена и вероотступничество, за которые полагаются лишение свободы, казнь и вечное проклятие.

Эффективность обеих дубин зависит от количества верящих. Если критическая масса людей в племени хочет, чтобы все соплеменники вели себя определенным образом, они могут склонить остальных к этому силой.

«Критическая масса запугивающих» может превратить выдуманную историю, в которой живут лишь некоторые, в реальную среду, в которой живут все. Когда достаточно людей верит в то, что бог желает смерти тем, кто говорит Х, — говорящие Х действительно станут трупами. Когда достаточно людей думает, что членам племени нельзя говорить Y, — высказывание Y вслух действительно делает отщепенцем. Если история смогла изменить поведение достаточного количества людей посредством идеологической обработки, то сами верящие могут дальше изменять поведение остальных — запугиванием. Это создает петлю обратной связи, которая столетиями удерживает у руля племени однажды внедренную историю.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 51

Этот самовоспроизводящийся цикл — земля обетованная для историй-вирусов. Поэтому так много историй будто застревают в человеческих убеждениях на века, даже если вид продолжает совершенствоваться в познании реальности.

Нет предела совершенству

Столетиями сверхоптимизированные суперстойкие истории соревновались в превосходстве друг над другом, устраивая разборки между быстро растущими великанами.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 52

По мере развития историй развивались и их носители. Эволюция идет медленно лишь потому, что среда обычно меняться не спешит. Могла ли способность историй к сверхбыстрой мутации ускорить нашу психологическую эволюцию?

В среде, где проходят состязания в силе, лучше всего выживали бы люди с естественной склонностью к трибализму и конформизму, развитым воображением и плохими способностями к логическому мышлению, инстинктом потакания властным людям, нежеланием им перечить. Это многое объясняет в мире, окружающем нас сегодня.

В то же время людьми, которыми успешно манипулируют истории, могут успешно манипулировать и другие люди, — и хитрые мошенники это быстро усвоили.

Они поняли, что самую большую дубину дает промывание мозгов. Кто промывает мозги, тот пишет историю. Кто пишет историю, тот создает реальность. Утверждает ценности, этические принципы и обычаи. Выбирает хороших и плохих. Устанавливает правила, раздает награды и назначает наказания. Тот, кто все это делает, изменяет человеческое поведение. Тот, кто промывает мозги, подобен богу.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 53

По мере роста человеческих великанов самые умелые манипуляторы соревновались друг с другом за контроль над историями, которые управляют великанами. Одни, чтобы получить бразды правления, ссылались на священное знание. Другие, чтобы собрать армию сторонников, сеяли страх историями о неминуемой опасности или вызывали гнев, рассказывая о несправедливости. Кто-то писал истории о собственной беспощадности, заслугах или справедливом статусе пчеломатки, чтобы создать ту самую критическую массу идеологически обработанных, после которой отрицание воображаемой пчеломатки оборачивается реальным отрубанием головы.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 54

За тысячи лет сверхоптимизированные суперстойкие истории так тщательно прикрыли все слабые места, что им удалось сделать недостижимую для биологической эволюции вещь — убедить массы людей сотрудничать. Истории не подавляли первородный огонь человека, они его обуздали. Взяли за поводья и, выстраивая одинокие огни в ровные шеренги, направляли туда, куда им было нужно. 

С таким клеем нам удалось превратить наших маленьких великанов-приматов в покоряющих мир чудовищ.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 55

В мгновение ока (по геологическим меркам) миллионы животных, разбросанных по земным лесам, превратились в миллиарды людей, живущих огромными цивилизациями. Они выбрались из животного мира и захватили пищевую цепочку, чего еще не удавалось ни одному другому животному.

И все же…

Было ли нам чем в итоге похвастаться?

Что в древности, что в Новое время одна и та же хрень — старая добрая игра с нулевой суммой, как у медведя с зайцем в первой главе. Мы по-прежнему состязаемся в силе. Изменились лишь масштабы состязания.

Были племена, что набегали друг на друга, — появились королевства, что вторгаются на чужие берега. Были жестокие военачальники, что забирали в рабство десятки людей, — появились жестокие плантаторы с тысячами рабов. Были кланы, что дрались за нужные клочки земли…

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 56

…появились империи, ведущие войны за нужные континенты.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 57

Мы взобрались на вершину башни эмерджентности…

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 58

…а ведем себя как воюющие племена приматов, но уже на ее верхушке. Та же хрень, только великаны побольше.

Конечно, есть и серьезные преимущества — мы добились невероятного прогресса. Сотрудничество на глобальном уровне запустило человеческие знания и технологии в стратосферу и в каком-то смысле качество жизни тоже. Всемирные суперстойкие истории, при всех своих недостатках и сопутствующем ущербе, были источниками мудрейших и наиболее гуманных ценностей за всю историю человечества, и в свое время были основами мира и стабильности.

И вот на дворе безумно футуристичный 1700 год. Большинство его жителей — клетки внутри человеческих великанов, а правилами, правами и ресурсами распоряжается горстка людей на вершине пирамиды.

Хотя судьба каждого отдельного человека формировалась биологией, воспитанием, выбором и удачей, по большей части определяли ее мистер Вопросительный Знак, который случайно оказался на вершине его великана, да Какая-то история, которая очутилась во главе его культуры.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 59

Всю жизнь человека предопределяло то, как король Вопросительный Знак и Какая-то история относились к свободе, справедливости или определенной этнической группе. Как будто тянешь карту из колоды и надеешься, что карта выпадет постарше. Достанется червовый валет — родишься в одной из каст, которые диктатор провозгласил высшими, и жизнь будет легка и безопасна. Но, скорее всего, выпадет трефовая семерка — будешь крестьянином и жить тебе свою единственную жизнь в грязи. Или бубновая четверка — 40 тяжких лет рабства. А может, пиковая двойка, — и тебя бросят в 13 лет на передовую одной из войн, которые развязал мистер Вопросительный Знак, да и хватит с тебя. Даже если удача улыбнется, правителя в любой момент может хватить сердечный приступ, его могут убить. Власть захватит новая пчеломатка, и колода будет перетасована.

Несмотря на все наши достижения, мы не преуспели в самом главном. В мире людей, как и в остальном животном мире, обстановка по-прежнему напряженная.


Что возвращает нас к этому чудику.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 60

Когда рассматриваешь историю людей в первую очередь как результат работы прошивки (и понимаешь, что прошивка, в отличие от нашей быстро развивающейся цивилизации, не обновлялась уже последние 10 000 лет), то внезапно осознаешь, почему глобальные цивилизации 18 века вели себя так же, как древние люди, но в больших масштабах.

Когда понимаешь, что Примитивный разум озабочен бессмертием генов, а не людей, уже не удивляет то, что управляемый им вид создал развитую цивилизацию, в которой большинству людей живется так же плохо. Когда всем заправляет Примитивный разум, хорошо жить не приходится.

А как же Высокоразвитый разум? Он-то куда подевался?

А он в голове человека гражданин второго сорта.

Состязания в силе — это результат работы Примитивного разума, потому что это единственный известный ему способ выживания. А учитывая большое влияние Примитивного разума на человеческое сознание, и тот факт, что состязания в силе не дают развиться никаким другим видам состязаний, — наш вид постоянно втягивается в них, словно гравитацией.

Проблема вот в чем: Высокоразвитый разум хорош во многом, но состязания в силе — не его конек. В них выживают самые жестокие, самые жадные и самые послушные. В них побеждают приспособленцы. Манипуляторы и простаки. Те, кто запугивает, и те, кто прогибается. Все они льют воду на мельницу Примитивного разума. Разум Высокоразвитый просто не умеет действовать такими методами. В истории бывали моменты, когда он торжествовал, но, как правило, не приходится долго ждать, пока гуманную культуру в состязании снова разгромят.

Если бы все одновременно прекратили состязаться в силе, Высокоразвитые разумы всего мира могли бы сесть за штурвал надолго. Но в мире, где в состязании участвуют хотя бы несколько человек, умение состязаться становится необходимым условием выживания для всех, и порочный круг продолжается. Мучительный цикл, из которой Высокоразвитый разум не в силах выбраться.

Но даже столько времени спустя — уже и Ледниковый период миновал, и Бронзовый век, и Железный, рождались и умирали империи, шли войны, эпидемии и геноциды — под многометровыми толщами густого дыма Высокоразвитый разум все еще с нами.

Быть может, просидев сотни тысяч лет на заднем сидении сознания, он наконец изменит расстановку сил.

Тим Урбан. История под названием «Мы». Глава 3. История про истории 61

Глава 4: Дети Просвещения

По материалам Wait But Why

Переводили: сообщество 15×4.org
Редактировал: Александр Иванков