Среднее время прочтения — 23 мин.

Нейронаучный подход к искусству в эпоху Netflix

НА ЧТО МЫ ПОТРАТИМ ОСТАВШИЕСЯ 700 тысяч часов 21 века? У нас никогда еще не было столь широкого и свободного выбора развлечений. Мы прогуливаемся по коридорам сенсориума (общее название областей головного мозга, которые отвечают за сознательную регистрацию и обработку поступающей информации — прим. Newочём). Все возможные виды контента — видеоигры, фильмы, ТВ-шоу, виртуальная реальность, книги и комиксы — готовы к потреблению. Широкий ассортимент развлекательного опыта представлен на витрине, как продукты на полках супермаркета. Мы торжественно вступили в эпоху суперсенсориума через экран и изобилие иконок, изображений, ссылок, загрузок и автоматически воспроизводящегося видео — всего того, среди чего мы серфим в интернете на досуге.

В июне 2018 года акции Netflix — компании, наиболее преданной этому сибаритскому подходу к досугу — стали стоить дороже $400 за штуку. С 2008 года акции Netflix торговались лучше Amazon и Google вместе взятых. Если бы в январе 2008 года вы поверили в будущий успех стримингового сервиса и вложили в него $1000, то сейчас получили бы целых $100 тыс. За это время Netflix собрал базу в 130 млн подписчиков, и система постоянно собирает новую информацию о них. Рекомендации для подписчиков непрерывно оптимизируются через A/B-тестирование пользовательского поведения и предпочтений аудитории. Netflix использует технологии, которые отслеживают как нажатия на кнопку «пауза», так и ситуации, когда пользователь просто уснул за просмотром сериала поздно ночью. По словам генерального директора видеосервиса Рида Хастингса, все это помогает бороться с главным конкурентом Netflix — сном. 

Такое изобилие стало бы чудом в любое другое время. Удивились бы приближенные к богу фараоны и даже придворные Версаля. Но всему есть своя цена. Кто не проводил все выходные за просмотром Netflix или компьютерной игрой? Стоит подумать, сколько свободного времени у нас уходит на суперсенсориум. По данным Nielsen, в 2018 году среднестатистический американец потратил на просмотр материалов СМИ 11 часов. Сколько из этого времени ушло на ознакомление с фактами, а сколько — на фейковые новости? Каково процентное соотношение между двумя разновидностями информации? 25%? Можно ли — господи помилуй — назвать эту величину «большей частью» времени? Кто-нибудь верит, что эти показатели когда-нибудь начнут понижаться? Технологии суперсенсориума будут только развиваться. Алгоритмы станут более персонализированными, впечатления —  ощутимее, а платформы — еще быстрее предоставлять контент. Если это не проблема для вас, представьте, что через десять лет в каждой семье будут VR-очки. А теперь представьте, что будет еще через десять.

Сериалы «Безумцы», «Клан Сопрано», «Прослушка» — суперсенсориум состоит из контента, который практически во всем мире считают образцами Искусства с большой буквы. Игры типа Dark Souls в духе Кафки, философская Planescape:Torment или выворачивающая мозги Braid хоть и менее распространены, но с каждым днем стремятся занять свое место в Искусстве. И, пока VR —  новичок в этом мире — ищет, чем впечатлить (или просто развлечь без приступа тошноты), попасть в пантеон со своими качественными работами ему мешает только время. Несмотря на это богатство, мы должны признаться, что большая часть суперсенсориума — это Развлечения с большой буквы. Потому что иначе мы бы не испытывали это тягостное чувство вины и не пытались бы сознательно игнорировать, сколько времени потратили на просмотр контента. 

Суперсенсориум представляет собой серьезную проблему — особенно для тех, кто любит воображаемые миры или даже занимается их созданием. Но ничто не ново под луной. Однажды в письме другу Лев Николаевич Толстой (на тот момент ему был 31 год) высказался так:

Я больше не буду писать художественные произведения. Позорно даже думать об этом. Люди плачут, умирают, женятся, и я должен сесть и написать книги, рассказывая, «как она его любила»? Это отвратительно!

Если уж Толстой был такого невысокого мнения о себе, какой критике он бы подверг современные бесконечные способы рассказать о том, «как она его любила»? И правда, именно широчайший охват суперсенсориума превращает его в проблему современности, заставляя нас вернуться к вечным вопросам о назначении произведений художественного вымысла. Зачем людям нужны эти истории? Откуда этот почти инстинктивный интерес к искусству? Это добродетель или порок? А если это порок и технологии позволяют нам все проще разбазаривать свои жизни, разумный человек должен спросить себя: для чего нужен суперсенсориум? Почему мы отрываемся от реальности, когда она так поразительна?

Баю-бай

Первые сны появились около 200 миллионов лет назад, в эру Мезозоя, у млекопитающих и птиц. Маленькие существа, только недавно выделившиеся в отдельные виды, пытались урвать хотя бы немного сна в жестоком мире динозавров. Высоко в своих гнездах и глубоко в своих норах они представляли то, чего никогда не было. Им что-то снилось. Динозавры, если они были похожи на современных рептилий, не видели сновидений. Оказывается, Оле Лукойе раскрывает свой зонтик только над млекопитающими и некоторыми птицами. Возможно, и над кое-кем из не хордовых — например, бесхребетным, но впечатляющим цефалоподом. Для большинства же представителей животного мира — рептилий, земноводных и рыб — в жизни не было ничего, кроме реальности.

Чтобы нам, как представителям прямоходящих, разобраться, почему нас так привлекают факты, которые никогда и не были фактами, или события, которые никогда не случались — то есть сны, нужно обратиться к предкам с вопросом: «Зачем вообще появились сны?»

В процессе написания докторской диссертации по нейробиологии мне повезло поработать в одной лаборатории с лучшими в мире специалистами по сну, поэтому я лично подтверждаю, что никто до конца не понимает ни откуда берутся сновидения, ни когда они впервые появились. И, поскольку животные не могут рассказать нам о своих снах, мы не можем до конца быть уверены в том, что им что-то снится. Но посмотрите на вашу собаку, пока она спит на подстилке: быстро перебирает лапами, за закрытыми веками быстро движутся глаза, а живот поднимается и опадает в ритме глубокого спокойного дыхания. Может ли самый бесчувственный последователь Декарта в такие моменты списывать все эти движения на инстинкты?

Долгая эволюционная история снов может считаться научно правдоподобной благодаря однородности ее биологической природы. Сон состоит из повторяющихся циклов по 90 минут. Сновидения появляются в стадии, отмеченной быстрым движением глаз (быстрый сон, или REM). В каждом цикле до быстрого сна происходит сон глубокий, во время которого медленные волны проникают через кору, оставляя после себя периоды глубокой тишины. Если во время этой фазы потрясти спящего, он ничего не ощутит. Сенсорная информация, большая часть которой проходит в мозг через таламус, блокируется во время сна. Мозг все глубже и глубже уходит в сон, внутренние часы тайно тикают. По окончании отсчета времени происходит изменение нейромодулирующей среды головного мозга за счет воздействия на ацетилхолиновые нейроны, способствующие пробуждению нервной системы. Нейроны гамма-аминомасляной кислоты (ГАМК) подавляют произвольные сокращения мышц. Результат — паралич. Без этого наши сны и кошмары стали бы реальностью. У людей с редкими расстройствами сна мышечные сокращения не блокируются, и они получают реальные повреждения. 

Учитывая нейробиологическую структуру быстрого сна, вопрос о том, как происходят сновидения — не самое сложное в науке о сне. В конце концов, когда людей помещают в камеры сенсорной депривации, у них часто начинаются галлюцинации. Без сигналов от органов чувств сон кажется естественным состоянием мозга; оно воспринимается как нормальное, потому что между повседневным восприятием и сном нет большой разницы. Для электроэнцефалограммы, улавливающей мозговые волны, два состояния нелегко различить: приходится объяснять. Наша реальность — это тот же сон в режиме реального времени —  в основном потому, что его источниками являются органы чувств. Глаза, уши, кожа, нос — все это спасает нас от солипсизма только потому, что эти органы так тонко настроены эволюцией, что сон о жизни увязывается с состоянием мира. Бодрствующий образ жизни — это просто правильно подобранный (во всех смыслах этого слова) сон. Так что смотри, Лейбниц! Твое представление о Вселенной как о двух часах, умственных и физических, тикающих в божественной синхронности, верно. Но часы установлены не божеством, а эволюцией.

Нужно обратиться к предкам с вопросом: «Зачем вообще появились сны?»

На самом деле связь между сном и явью настолько тесна, что если мы просыпаемся без будильника, то практически всегда это происходит после фазы быстрого сна. Наше сознание уже бодрствует и как бы берет разбег, заменяя случайные источники ощущений реальными, которые транслируются органами чувств. О, какая невероятная вещь — этот самый последний сон перед пробуждением, который сопровождает обычного бодрствующего человека весь последующий день, в котором переплетаются банальщина, агония и экстаз, маленькие радости и кошмары, прежде чем он снова уляжется на подушку и все забудет.

Более сложный вопрос — почему и для чего мы видим сны? Это настолько непостижимая тайна, что некоторые ученые все еще всерьез сомневаются, что сон нам вообще нужен. Тем не менее существует много доказательств того, что сон полезен для человека, и большинство из них взаимосвязаны. Вполне возможно, что во время сна мозг выполняет свои бытовые обязанности. Нейроны беспорядочно вспыхивают, носятся и уничтожаются, тем самым создавая кучу межклеточного мусора. В 2012 году доктор Майкен Недергард и ее коллеги продемонстрировали, как спинномозговая жидкость может омывать мозг во время стадии спокойного сна, вычищая оттуда биологические остатки мыслительной деятельности. Мозг как бы проходит через собственный цикл очистки каждую ночь. Другую гипотезу о назначении сна развивали мои консультанты в аспирантуре Джулио Тонони и Кьяра Сирелли. Они считают, что во время фазы спокойного сна нейронные связи полностью изменяются — равномерно уменьшаются до определенной степени. Благодаря этому каждое утро всё готово для того, чтобы мы могли обучаться и тем самым наращивать и укреплять нейронные связи в течение дня. [1]

[1] Доказать какие-либо процессы, происходящие в мозге, с абсолютной точностью очень трудно. Столкнувшись со скептицизмом в научном сообществе, Джулио однажды позвал меня в свой офис и сказал: «Эрик, я должен заставить их поверить мне! И я должен сделать это так же, как Иисус убеждал Фому неверующего — с помощью анатомии. Даже явление Христа не заставило апостола Фому уверовать, пока Иисус не вложил его пальцы в свою рану. Так что я должен, образно говоря, взять их за руки и засунуть их пальцы в нейронные связи, чтобы они почувствовали изменения, происходящие каждую ночь».

Быстрый сон и сновидения еще сложнее для науки. Некоторые исследователи до сих пор убеждены, что это лишь побочное явление, проявляющееся в ночи: что-то сверхъестественное, но не несущее важности. При этом есть доказательства того, что сновидения биологически необходимы. Если вам ничего не снится, то следующие несколько дней вас будет преследовать процесс «восстановления быстрого сна», так как мозг постарается втиснуть в ночь как можно больше фазы REM. Если ученый достаточно умен (а, возможно, и жесток), он может довести этот процесс до крайности. Отправим крыс на электроэнцефалограмму с автоматической программой, которая различает спокойный сон (большие мозговые волны) и быстрый сон (волны поменьше, как при бодрствовании). Положим крыс на беговую дорожку, размещенную невысоко над водой. Когда крысы будут спать, во время их фазы спокойного сна оставляем платформу неподвижной. Как только появятся сигналы о наступлении быстрого сна, включаем беговую дорожку и заставляем грызунов проснуться и не упасть в воду. Вот так крысы остались без сновидений. Ученые Чикагского университета проделали нечто подобное еще в 1980-х годах. Через несколько дней после начала эксперимента крысы начали терять вес. Через несколько недель они заболели желтухой: пожелтел даже их мех, а потом и глаза. Желтеющие лапки покрывались сыпью. Еще через несколько недель все крысы скончались от потери снов. 

Ваш внутренний Кафка 

Раз отсутствие снов приводит к смерти, то очевидно, что нам необходимы гипотезы о назначении снов. Исторически так сложилось, что наука о толковании сновидений чаще всего ассоциируется с Фрейдом. Однако среди ученых существует консенсус относительно того, что многие — если не все — теории Фрейда не выдерживают проверки реальностью. Поэтому, напротив, в современных гипотезах придают большее значение роли, которую сон и сновидения могут играть при закреплении и интеграции воспоминаний. Некоторые ученые считают, что во сне мозг заново проигрывает события, прошедшие за день, чтобы вписать новые воспоминания в существующий архив. [2] Однако представляющаяся положительной роль сновидений в закреплении и интеграции воспоминаний никак не относится к исследованию явления снов. Нам нужна теория о «номинальной ценности» снов, которая затрагивала бы их появление каждую ночь и смогла бы объяснить их фантастическое содержание наравне с повествовательной частью. Многие сны могут походить на короткие рассказы Кафки, Борхеса, Маркеса или любого другого писателя. Внутри каждого человека, даже неспособного фантазировать, живет своеобразный писатель-сюрреалист, который выходит из тени и начинает творить по ночам. Так возможно ли, что именно повествовательная и фантастическая составляющие снов раскрывают их настоящее назначение? 

[2] Лично я не считаю эти главенствующие гипотезы убедительными. Исходя из моих познаний о современном толковании сновидений, даже в основных теориях, основанных на процессе запоминания, сами по себе сны считаются чем-то неосязаемым, всего лишь побочным продуктом некоего загадочного нейронного процесса «интеграции» и «закрепления» воспоминаний (что бы это на самом деле ни значило). Само содержание снов не отражает ничего подобного. Мы редко проживаем события прошедшего дня во сне, если это вообще когда-либо случается.

Позвольте мне объяснить. Внутри вас находится основанный на вашем личном опыте мир, в котором вы можете отслеживать свои эмоции в пространстве всевозможных ощущений. Представьте огромное абстрактное пространство, в котором степень свободы определяется чувствами — от горячего к холодному, от далекого к близкому, от яркого к темному, а также проприоцепцией (чувственным самовосприятием), запахами, вкуcами и даже воображением. Всё, что вы можете почувствовать, классифицировать и воспринять. Каждое ощущение, которое вы осознанно получаете в определенной точке пространства состояний. Каждый кадр каждого фильма, который вы можете посмотреть, каждое блюдо, которое вы можете попробовать, каждая нота, которую вы можете услышать — всё это существует где-то в этом пространстве. Каждый прожитый день формирует отдельную коллекцию таких единиц, задает траекторию. Тогда ваша жизнь в целом представляет собой исследование этого пространства, путем продвижения сквозь настолько большое количеством измерений, что потребуется знание трансфинитной математики, чтобы хотя бы начать ее изучать. 

У всего этого существует материальное отражение — нейронное пространство состояний, которое задает соответствие точек пространства ощущений точкам в собственных измерениях и направлениях. [3] Загадочные взаимоотношения между этими двумя абстрактными пространствами более известны как проблема тела и разума. Святой Грааль нейрологии — научная теория сознания — приобретает универсальную картографическую функцию, позволяя распознавать пространство ощущений для каждого нейрона, по крайней мере, в теории, если не на практике, и наоборот.[4]

[3] Пространство ощущений содержит в себе очень значимый встроенный компонент. Однако оно совершенствуется и расширяется по мере обучения. Помните, как вы впервые попробовали кофе? На вкус как жженая грязь. Обучение и присвоение категорий помогает нам отличать одно от другого, что является фундаментальной функцией сознания. Это значит, что пространство ощущений изменяется по мере его изучения. А процесс изучения и есть жизнь.

[4] Именно развитием такой теории я и занимался в процессе работы над моей кандидатской. Чуть позднее я отложил в сторону свои стремления, поскольку понял, что на поиск ответа потребуется не одно столетие. Но когда я рассуждаю о пространстве ощущений или их направлениях, вы можете заменять эти понятия чем-то из сферы нейрологии, если вам угодно.

Если взглянуть извне, может показаться, что внутренний мир рептилии развивается по одним и тем же сценариям снова и снова, тогда как у млекопитающих он более хаотичен. Почему? Сон — это тоже определенная форма исследования, как бы случайный набор ощущений. Такое определение снов может лучше объяснить, почему они важны. Сновидения позволяют нам изучать свой внутренний мир ощущений совсем по-другому, чем когда мы бодрствуем. И это хорошо, даже чисто с точки зрения эволюции. Именно этим сны и полезны. Целесообразность снов — в них самих.

Рассмотрим сны, в которых присутствуют ощущения или развитие событий, которые в реальной жизни происходят редко и даже могут быть фатальными. Например, когда вы падаете с высокого здания или на вас идет охота. По требованию эволюции ваш мозг тестирует эти сценарии, чтобы как следует показать, что будет, если они произойдут на самом деле. И причина, по которой мы адекватно воспринимаем такие дикие ситуации, кроется именно в том, что они для нас не в новинку — мы уже проходили через подобный ужас во сне и остались целы. 

Во сне мы часто видим бессмысленные объекты или безумные вещи. Например, одного человека, который превращается в двух, или ваш дом, который вдруг стал космической тарелкой. Сны помогают нам изучать пространство состояний. Для этого они искажают привычные нам понятия и измерения восприятия, подвергают нас стрессу и очищению. Наш внутренний сценарист перемешивает все понятия, в которые верит наивный мозг. В его полномочия не входит феномен переобучения. Концепция переобучения подразумевает случай, когда модель настолько восприимчива к получаемым данным, что уже не поддается обобщению. Проще говоря, это чрезмерное обучение. Например, искусственные нейросети обладают набором тренировочных данных, с помощью которых они обучаются. Каждый набор ограничен, и зачастую данные берутся из одного и того же источника и сильно связаны между собой неочевидными способами. Из-за этого искусственные нейросети постоянно рискуют стать жертвой переобучения. Если это случится с той или иной сетью, она будет и дальше хорошо справляться с тренировочными данными, но не сможет совладать с другим, хоть и похожим набором данных. Все обучение сводится к балансированию между частными и общими случаями.

Наиболее распространенный способ справиться с проблемой переобучения заключается в увеличении данных в тренировочном наборе. Однако для мозга тренировочные данные, на которых основано обучение и построение внутреннего мира человека — это вся его жизнедеятельность. Этот набор во многом ограничен и много с чем связан. Только лишь жить недостаточно для эффективного накопления тренировочных данных. Сны предотвращают переобучение мозга, размывая границы допустимого и подталкивая его на невероятные пути развития событий. Борьба с переобучением, через которую мы проходим каждую ночь, создает цикличный процесс закаливания. Во время бодрствования мозг вписывается в рамки реальности через обучение, а во время сна он «разогревается» с помощью сновидений, которые не позволяют ему полагаться на привычные решения и модели.

С этой точки зрения сны создают упражнения для сознания. Возможно даже, что нам нужно постоянно испытывать ощущения, чтобы не растерять их — как с мышечной массой. Наш внутренний мир постоянно уменьшается: может, из-за 

какого-то неврологического механизма, а может, из-за наших скучных и однообразных будней. Жизненно важная потребность постоянно снижать энергетические затраты практически гарантированно приводит к этому. В отличие от расширяющейся материальной вселенной, наша внутренняя вселенная постоянно сжимается. Сны для нее как активный газ, который препятствует сжатию, создавая давление изнутри.[5]

[5] Эта теория совпадает с данными, полученными после изучения сна. Человеку легче дается математика, если он хорошенько выспался (возможно, потому что он больше не перегружен проблемами), нехватка быстрого сна приводит к проблемам с категорийным восприятием (слабая способность к обобщению), а если слишком долго бодрствовать, то могут начаться галлюцинации (возможно, потому что перегружаются процессы восприятия).

Значит, когда мы видим сны, мы не просто обрабатываем новые воспоминания или события прожитого дня. Сны необходимы для обеспечения здорового сознания во время бодрствования, они помогают нам ориентироваться в потоке ощущений. Именно банальность и однообразие будней способствовали развитию внутреннего сценариста — ведь мы всегда нуждаемся в чем-то новом и разнообразном.

Делегирование  сновидений

С точки зрения эволюции количество времени, которое человек тратит на фантастику, просто поражает. Философ Денис Даттон в своей работе «Художественный инстинкт» (The Art Instinct) представляет версию человека, которого радуют лишь непреложные факты, а не вымышленные истории: 

Если бы людей интересовали исключительно правдивые истории, то проблемы философского осмысления фантастики просто не существовало бы, так как в жизни человека не существовало бы самой фантастики, создаваемой намеренно… На заведомо ложные истории и выдумки мы реагировали бы так же, как реагируем на бестолковые тупые ножи или, что еще хуже, на запах гнили.

Почему же мы так сильно отличаемся от этих гипотетических любителей правды? Почему нас настолько восхищают события, которые никогда не происходили?

В каком-то смысле та фантастика, которая создается индустрией развлечений или творческими людьми — это те же сны, только они более долговечны и их легче потреблять. Нам так нравится выдумка в книгах, фильмах и сериалах, потому что мы биологически предрасположены к ней во сне. Обычно одна серия шоу длится те же тридцать минут, что и фаза быстрого сна, и я не думаю, что это лишь совпадение.

Этой гипотетической взаимосвязью можно объяснить, почему человека так привлекают постановочные сны, которые мы называем вымыслом. В этом и заключается их назначение: они становятся искусственной заменой снам. Вымысел, как и сновидения, предотвращает переобучение мозга при моделировании мира. Так как общество стремится к эффективности и развитию компетенций, мы передаем обязанности нашего внутреннего сценариста сценаристу внешнему. Шаманы и сказители, поэты, писатели, режиссеры — все они занимаются созданием первоклассных искусственных снов. В результате этого человек, у которого есть все необходимое для получения новых ощущений (например, телевидение или книги), может получать ту же пользу, что ему приносят сны, в течение всего дня. [6]

[6] Риск переобучения нейросетей возрастает, когда усложняется то, чему они обучаются. В таком случае неудивительно, что по мере усложнения нашего мира мы все больше прибегаем к фантастике, чтобы «расслабиться», однако в реальности создаваемый ей эффект может и не иметь ничего общего с расслаблением.

Кроме того, искусственный вымысел более структурирован, чем естественный. Джозеф Кэмпбелл считал, что любое повествование принимает форму «мономифа», или «мифа одного героя». Все начинается с призыва к приключениям или переменам, на пути к которым главный положительный герой должен пройти через охрану, возможно, встретить помощника или наставника, прежде чем столкнуться с испытаниями, упасть в пропасть, чтобы достичь перевоплощения и искупления. Это настолько широко применимый сценарий, что с помощью него можно приблизительно описать «Звездные войны», «Гарри Поттера» или даже «Гордость и предубеждение». Фантастика играет ту же роль при формировании наших желаний, целей и морального облика, что и реальность. И, наверное, это даже хорошо. В некотором смысле выдумка о герое даже более правдива, чем реальность, так как она предоставляет возможность обобщения, которую не способна дать ни одна подлинная история.

В своей книге «Sapiens: Краткая история человечества» Юваль Ной Харари отмечает, что многие вещи, кажущиеся нам нормой, на деле являются вымыслом. Иллюзии встречаются повсеместно: это не только религия, но и корпорации, деньги, государства. Такие понятия появились исключительно в результате общественного договора. На самом деле именно способность к массовому сотрудничеству, движимому мифами, религиями и другими вымышленными понятиями, объясняет рост человечества в планетарном масштабе. Во время выступления на TED Talk Харари сказал:

Мы способны сотрудничать и договариваться с бесчисленным множеством незнакомых людей, потому что мы единственные из всех обитающих на планете видов склонны верить в вымысел. И пока люди верят в одни и те же иллюзии, они подчиняются и следуют одним и тем же правилам, нормам, разделяют одни и те же ценности.

В такой реальности нет проблем с координацией действий, поскольку у людей примерно одинаковая модель поведения. Биолог-эволюционист Дэвид Слоан Уилсон, разделяющий точку зрения Харари, назвал эту способность к сотрудничеству «характерной адаптацией человечества». Объединяющая сила вымысла живет не только в отношениях между людьми, но и в них самих. Шекспир представлял природу людей так:

Мир — театр;
В нем женщины, мужчины, все — актеры;
У каждого есть вход и выход свой,
И человек один и тот же роли
Различные играет в пьесе.

(приводится в переводе А.И.Кронеберга — прим. Newочём)

Различные роли индивидуума должны перекликаться и гармонично сосуществовать. Временные отрезки жизни человека должны восприниматься как жизнь разных людей и взаимодействовать по тому же принципу, поскольку с точки зрения физики так и есть. Мы создали независимую от времени иллюзию и назвали ее «Я». Это помогает нам воспринимать разные временные версии себя как единое целое и обеспечивает координацию и единую модель поведения. Вы — главный герой в истории, рассказанной разрозненным в пространстве и времени набором людей.

Чем лучше мы понимаем общую задумку и сюжет, тем выше наша способность координировать временные фрагменты своей личности. Вымышленные понятия служат нам примером и помогают ориентироваться в различных ролях, используя эмпирическое пространство для управления и понимания своего «я». Примерно так же мечты формируют наши устремления, действия и предпочтения в целом. В конечном итоге наши «искусственные» мечты во многом совпадают с естественными потребностями с той лишь разницей, что они приобретают конструктивный и целенаправленным характер и индивидуальность. Они ненавязчиво диктуют нам представления о мире, человеке, семье и так далее. Диктуют до тех пор, пока мы не станем полноценной частью этого мира, подверженной его изменениям.

Все это может объяснить наш странный болезненный интерес и чувствительность к различного рода вымышленным историям, а также почему именно сейчас мы испытываем к ним эту тягу. Существует явление, называемое неотенией, что в переводе с греческого означает «сохранять детские черты во взрослой жизни». Взрослые животные, подверженные этому явлению, выглядят и ведут себя, как детеныши или подростки. Этот феномен часто встречается у домашних животных, поскольку дружелюбное поведение по отношению к людям может привести к физической неотении. В ходе знаменитого эксперимента, проводившегося во время холодной войны, советский ученый Дмитрий Беляев занимался одомашниванием лисиц. Вскоре прирученные особи приобрели форму морды, характерную для щенков. Наши собственные лица в сравнении с остальными животными имеют такое сходство с детскими, потому что мы в какой-то степени сами «одомашнены».

Наше увлечение вымышленными историями на самом деле является культурной формой неотении: так мы пытаемся продлить детство. Мы, взрослые из 21 века, обожаем сказки ничуть не меньше, чем дети. Это увлечение росло на протяжении последних нескольких веков, и в ближайшем будущем мы, скорее всего, все больше и больше будем похожи на детей. Из всех предсказаний почему-то именно это кажется наименее правдоподобным. Это не обязательно плохо. Возможно, неслучайно большая часть прогресса произошла после появления такого жанра, как роман. Именно в то время, когда взрослые люди стали больше походить на детей и в массовых масштабах производить выдуманные истории, человечество устремилось вперед. Возможно, одержимые вымыслом, мы начали стремиться к чему-то более важному, чем объективная реальность: быть главным героем.

Суперстимулированный я 

Одной моей знакомой девушке пришлось перестать смотреть телевизор по ночам. В противном случае, ложась спать, она вновь начинала слышать голоса персонажей. Они не разговаривали с ней, а лишь повторяли сюжеты или даже разыгрывали новые. Она слышала беседы Сайнфелда с Элейн, Кирка со Споком, Росса с Рэйчел. Телевизионные сериалы начинали жить своей жизнью.

Наша зависимость от телевидения больше не кажется чем-то странным. Мы считаем ее чем-то естественным, заложенным на биологическом уровне. Книга Тима Ву «Торговцы вниманием» описывает реакцию людей на появление телевизора: «Мы ужинали молча, раскрыв рот от восхищения и роняя еду, — вспоминает одна женщина. — Мы могли часами напролет сидеть перед экраном, не разговаривая друг с другом и прерываясь лишь на то, чтобы ответить на телефонный звонок». Телевизор приводил людей в состоянии атонии: бодрствующий мозг в обездвиженном теле.

Пожалуй, последний виток эволюции этого феномена приходится примерно на 2013 год, когда Netflix выпустил сразу 13 эпизодов нового сериала «Карточный домик», чтобы зрители получили возможность посмотреть все серии подряд. Большинство именно так и поступило, осилив все эпизоды за 1-2 дня. К 2017 году термин «binge-watching» (запойный просмотр) был официально включен в словарь Уэбстера. По данным автора «Торговцев вниманием», «исследование аудитории Нетфликс показало, что 61% зрителей определили свой стиль просмотра как „запойный“, то есть они проглатывали от 2 до 6 эпизодов за раз». Что уж скрывать, я и сам грешу этим.

Наша зависимость от телевидения больше не кажется чем-то странным. Мы считаем ее чем-то естественным, заложенным на биологическом уровне.

В романе Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка» упоминается настолько увлекательное видео, что люди буквально не могли оторваться от просмотра — вплоть до того, что многие из них обмочили штаны. В книге описывается сцена, когда в комнату с экраном, где транслируется это видео, продолжают заходить завороженные люди, чтобы хоть глазком взглянуть на ролик. «Все они смотрели рекурсивную петлю на экране телепьютера, которую атташе по медицине установил прошлым вечером, смотрели сидя и стоя, глядя неподвижно и внимательно, не проявляя ни малейших признаков тревоги или недовольства, хотя в комнате, разумеется, очень дурно пахло».

В биологии это явление называется суперстимулом – сверхнормальным стимулом, сила ответной реакции на который в разы превышают силу реакции на обычный стимул. Птенцы чайки видят красный клюв матери, в котором она приносит им еду. Опустите окрашенную в ярко-красный цвет палку над гнездом — и птенцы будут выпрыгивать оттуда, крича от восторга. Или, к примеру, австралийских жуков настолько привлекают блестящие коричневые спинки выброшенных пивных бутылок, похожих на них самих, что они умирают под жарким пустынным солнцем, пытаясь спариться с ними.

И люди тому не исключение. Наука обнажила хрупкость, испорченность и противоречивость человеческой природы, а также тот факт, что эти инстинкты зародились очень давно. Норвежский писатель Карл Уве Кнаусгор в автобиографическом сборнике «Зима» опубликовал письма к своей нерожденной дочери:

Мы живы по милости друг друга. Все наши чувства, мысли и желания, весь наш индивидуальный психологический облик со всеми его любопытными деталями и жестким панцирем, приобретенный с раннего детства и практически не поддающийся изменениям, является отражением мыслей и желаний других людей. Несмотря на то, что наше тело гибко и прекрасно, а наши манеры безупречны, наши души подобны огромным, как дома, динозаврам: медлительным, громоздким и неповоротливым. На любые изменения они реагируют агрессией и способны нанести вред всем, кто окажется на их пути.

Большую часть современной жизни люди учатся контролировать потребности своего внутреннего динозавра. Нам нужно понимать, когда необходимо лишить его пищи, секса, удовольствия и — да — вымышленных желаний. В нашей жизни и так присутствует избыток суперстимулов. Порно дает возможность наблюдать за теми, кого мы никогда не увидели бы в реальной жизни. Фастфуд дает нам избыток глутамата, жира и соли. Стремительное развитие технологий ведет к все большему отрыву от биологической нормы.

Даже в когда-то нетронутом аспекте жизни — социальной сфере — появился свой суперстимул. В «Sapiens» Харари описывает уникальные обстоятельства эволюции человека:

Среднестатистический человек на протяжении многих месяцев не покидал пределы своей группы и за всю жизнь встречал лишь около нескольких сотен других особей. Популяция человека разумного была разбросана по обширным территориям. До первой сельскохозяйственной революции (около 10 000 лет до н.э.) численность населения всей планеты была меньше, чем в современном Каире.

В последнее десятилетие мы ассоциируем себя не только с такими социальными группами, как «семья», «друзья», «соседи», но и с огромными аудиториями социальных сетей — в одном только Facebook зарегистрировано более двух миллиардов людей. Социальные сети стремительно увлекают и поглощают. Будучи суперстимулом, они вызывают в людях самые первобытные и неприглядные качества и явления: агрессию, клевету, сплетни. Этот бесконечный источник серотонина невозможно контролировать и сдерживать благодаря его масштабу, анонимности и легкости доступа. В онлайн-журнале Quillette было опубликовано анонимное интервью с лидером киберпреступной группировки, в котором он сказал: «Как я стал таким человеком? Да это просто было весело».

Социальные источники серотонина полностью подменили собой социальные сети, в результате чего люди начали считать себя космополитами и тратить часы на издевки, насмешки, споры и противостояния. Даже научные исследования теперь подтверждают, что общественная репутация так же важна для человека, как и здоровье, а удары по ней мы ощущаем подобно ранам на теле. К сожалению, только физические травмы оставляют следы, что не позволяет нам оценить реальный масштаб ущерба, наносимого онлайн. Представьте молодую мать из Верхнего Ист-Сайда. Перед собой она везет коляску, а ее губы, зубы и руки покрывает кровь. Представьте безобидного на вид худощавого геймера в окровавленной рубашке, разодранной в клочья. Вас бы удивило, кто в этом обществе по-настоящему порочен.

Наука обнажила хрупкость, испорченность и противоречивость человеческой природы.

Социальные сети возникали медленно, но вдруг словно взбесились. Суперсенсориум развивается еще медленнее, кирпичик за кирпичиком, но с каждым годом пророческое описание приковывающего к себе взгляд видео из «Бесконечной шутки» медленно приближается к реальности. 

Зависимость от телевидения может быть обусловлена ориентировочной реакцией: врожденный коленный рефлекс на новые визуальные или звуковые стимуляции. Стандартные техники телевидения — монтаж, панорамная съемка, приближение изображения — задуманы так, чтобы постоянно вызывать у нас подобную реакцию. Телевидение, как и многие другие культурные продукты, также повышает свою притягательность благодаря своим нарративным и мифологическим свойствам (вспомним вездесущее выражение мифа о герое во всем, от фильмов Disney и заканчивая ролевыми играми). По мере того как суперсенсориум приобретает новые способности и увеличивает охват аудитории, наше биологическое стремление выдумать мономиф растет в невообразимых масштабах. 

Искусство как иммунитет

Если мне приходится долго обходиться без художественных произведений, у меня начинается желтуха. Появляется сыпь на руках, глаза наливаются кровью и желтеют. Я еле ковыляю, как голодный вампир, жаждущий страниц, фильмов — да чего угодно. Я вырос в книжном магазине своей матери и в юности работал там, продавая вымыслы. И поэтому мне нужно, чтобы у вымыслов была какая-нибудь реальная ценность. Мне нужно, чтобы творчество стало решением проблемы, а не самой проблемой. 

Человечеству никогда не победить свое стремление к суперстимуляциям, его можно только перенаправить. В лучшем случае мы, прямоходящие обезьяны, вырабатываем иммунитет к самым заразным и худшим технологиям суперстимуляции и развиваем любовь к более поучительным, нейтральным или менее разрушительным технологиям. Рассмотрим привычки питания. Еда — это, пожалуй, самый типичный пример суперстимуляции, ведь каждый третий американец страдает ожирением. С определенной эволюционной точки зрения то, что эта цифра сейчас не выше, чуть ли не чудо. Как говорит профессор экономики и блогер Робин Хэнсон, «еда к питанию не относится». Еда — это скорее классификатор социального положения. Представители высшего класса могут позволить себе блюда из Whole Foods (американская сеть супермаркетов, специализирующаяся на торговле органическими продуктами — прим. Newочём), тосты с авокадо, смузи, моллюсков на гриле, суши. Низший класс может похвастаться только фаст-фудом, торговыми автоматами или пиццей в промокшей коробке. Существует вера в некий объективный спектр здоровья, как существует и привязка этого спектра к социальным классам. Люди питаются здоровой пищей по понятным причинам, но глубоко внутри них есть желание казаться определенного типа человеком. Это, несмотря на свое отрицательное влияние, обеспечивает иммунитет к калорийным суперстимуляциям. Аналогичная ситуация с суперстимуляцией развивалась и в рамках медиа. Она медленными шагами вошла в нашу жизнь и теперь размывает мир вокруг нас, опираясь на биологический императив мечтания, без которого не избежать переподгонки пространства состояний. Но это еще не все: за последние пару декад суперсенсориум достиг такого развития, что может предложить нам бесконечное потребление перед экраном телевизора, а новейшая технология VR затягивает так, что после нее разработчики и пользователи остаются с «пост-VR печалью».

И все же в условиях, когда на горизонте маячит «Развлечение», популярная ранее идея эстетического спектра с Искусством на одном конце и Развлечением на другом прекратила свое существование. Хоть мы и сами иногда поддерживаем такое поведение, любое явное содействие разделению Искусства и Развлечения считается продуктом ушедшей эпохи. В худшем случае это инструмент угнетения масс и элитаризма. В лучшем случае — это неловкая форма noblesse oblige (фр. «происхождение обязывает»  — девиз французского дворянства). Можно было бы, опираясь на историю, дать длинный ответ о том, как именно мы попали в такое культурное пространство, начав свое повествование с постмодернизма, а затем перейдя к проблематизации канона и насыщению поп-культуры в научном сообществе, отслеживать идеи и собирать мнения влиятельных людей в культуре. Или можно было бы сосредоточиться на новых медиа-технологиях захвата внимания, на изменениях в демографии, рабочей силе и свободном времени, а также на куче других вещей — но ничего из этого значения не имеет. Важно, что говоря об Искусстве с большой буквы, мы обвиняем его в классицизме, снобизме и элитаризме — в том, что оно запретительно, скучно и душно. 

Когда этот вопрос становится темой интеллектуальных дебатов, я чувствую в себе желание уничтожить подобное различие и отбросить спектры. В бой! Но когда дискуссия превращается в разговор о том, как мы проводим свободное время, она теряет всякую академичность, а защита Искусства становится более радикальной и необходимой позицией. Поддержание различия между Искусством и Развлечением важно хотя бы для получения жизненного опыта, ведь суперсенсориум совсем близко.

Без веры в некий «низкопробный — высокоинтеллектуальный» спектр эстетики у нас нет никакого оправдания привычке потреблять медиа. Представьте себе две инопланетные цивилизации примерно на нашем уровне развития, обе — с врожденным желанием потреблять искусственный опыт и выдумки. Одна из них — это культура, насмехающаяся над самим понятием Искусства. Другая — эстетически чувствительная и даже критичная. Какая из этих цивилизаций выдержит бурю суперсенсориума с ее гипераддиктивными суперстимуляциями? Когда одиннадцать часов в день (время, которое тратит на потребление медиа среднестатистический американец — прим. Newочём) станут тринадцатью, а потом пятнадцатью? Вера в эстетический спектр может стать единственным, что будет удерживать цивилизацию от исчезновения в собственном мозговом стволе. 

В мире бесконечного опыта в безопасности будут не аскеты, а эстеты. Воздержание не поможет. Единственное лекарство от перенасыщения вымыслом — это хороший вымысел. Искусные выдумки по своей природе сложны для создания и продвижения. С другой стороны, именно это и обеспечивает их продвижение. Трудно переесть одной икрой. 

В защиту эстетического спектра отмечу, что я не считаю Искусство вообще неразвлекательным (с маленькой буквы «р») и также не считаю, что оно ограничено определенными рамками. Я практически уверен, что некоторые продукты VR заслужат статус Искусства, а некоторые ТВ-шоу и видеоигры уже преодолели все эти препятствия. Но, несмотря на свою форму, Искусство никогда не сможет ассимилироваться в суперсенсориум. 

Все потому что развлечение — ламаркианское в своем отображении мира — создает копии копий, пока картинка не станет размытой. Искусственные сны, которые мы придумываем в своей голове, чтобы избежать переобучения, начинают переобучаться самостоятельно, при этом становясь слишком стереотипными, чтобы выполнять свои функции. Халтура. Не способные выполнять поставленные задачи — как пустые калории от конфет — они все еще удовлетворяют наши подсознательные потребности. На другом конце спектра лежат работы, которые мы считаем искусством. Если они успешно передают замысел своего творца, они могут казаться до шокирующего реальными, возвращая нас к источнику всего живого. Возможно, поэтому в недавнем интервью для The New Yorker Кнаусгор заявил: «Долг литературы — бороться с беллетристикой».

Искусные повествования всегда содержат в себе одновременно свежесть и двойственность. Они исполняют свою роль, одновременно избегая перестройки через стереотипы. Шаг в одну сторону — и они превращаются в кич, шаг в другую — и они становятся слишком экспериментальными и отчужденными. Они существуют в жуткой долине фамильярности: мир Искусства похож на сон, который снится более эстетически чувствительному и интеллигентному существу. И, если так подумать, этот сон снится нам. Именно эти сновидения, кипящие в котле критики, являются наиболее совершенными, эффективными и полезными. 

Популярная ранее идея эстетического спектра с Искусством на одном конце и Развлечением на другом исчезла.

Если обратиться к этимологии, слово «развлечение» значит «поддерживать, удерживать кого-то в определенном состоянии». Искусство, однако, меняет нас. Кто из нас, читая книгу или смотря фильм, не чувствовал то, что французы называют frisson — ‘мурашками удовольствия’? Уильям Джеймс называл это таким же «бездонным чувством», что и религия. В то время как пустые калории Развлечения насыщают наши чувства, Искусство возвышает нас. Вот почему оно так часто сопровождается чувством трансцендентности, облагораживания. Оно нам хорошо знакомо: когда будто основы нашего опыта искажаются, а умелая рука художника по локоть залезает в наши головы, находит узел в центре мозга и втягивает нас в новую неизведанную часть нашего сознания.

Явный аргумент в пользу необходимости эстетического спектра воспринимается многими как анафема. Его легко обвинять в морализаторстве, идеализме и элитаризме. Но важно, чтобы люди понимали, что только поддерживая Искусство, мы можем бороться за его потребление, в котором так отчаянно нуждаемся, чтобы выйти из удушающей хватки Развлечения. И, по мере того, как оно все быстрее набирает силу, мы нуждаемся в Искусстве все больше и больше. Так что измените свои привычки потребления в пользу Искусства. Оно поможет вам пережить это столетие. 

По материалам The Baffler
Автор: Эрик Хоэль

Переводили: Екатерина Егина, Паша Саидов, Вера Баскова, Анастасия Загайнова
Редактировали: Анастасия Железнякова, Софья Фальковская